— Хочешь услышать правду? — осторожно спросил Люпин.
— Я спас Марине жизнь.
— И за это я мог бы тебя обнять! Но скольких женщин ты убил и опозорил?
— Если честно, ни одной!
— Ты лжёшь, Иван Матвеевич!
— Я не убил ни одной женщины! Разве что какая-нибудь умерла от любви.
— Любовь казака подобна смерти! — спокойно ответил Люпин.
— Я не такой, отец. Во время сражения... разве можно не убивать, если не хочешь стать покойником? Но если я овладевал женщиной, клянусь тебе, старик, я относился к ней, как к голубке!
— Голубям тоже сворачивают головы! — смело сказал Люпин.
— Только не Мушков! Ах, Александр Григорьевич... — Иван вздохнул и откусил кусок лепёшки. — Когда я прикасаюсь к женщине, то сам стыжусь своей нежности. Но всё это ничто по сравнению с тем, что я чувствую, когда смотрю на Мариночку! Нужно найти выход. Ей нельзя ехать в Сибирь.
Они поговорили о своей общей проблеме, не замечая, что Марина лежала позади них, за камнями, и всё слышала. Она не пошевелилась, когда они встали, взвалили на плечи большие камни и поплелись к строящемуся валу. Только когда они исчезли из вида в темноте, Марина встала и, сделав крюк, вернулась к кострам.
Она уселась рядом с Ермаком, который жевал жареное мясо, и тоже отрезала себе кусок солёной свиной грудинки.
— Я думаю, Мушков мне завидует! — неожиданно сказала она.
Ермак поморщился. Никому не нравится слушать что-то плохое о лучшем друге.
— С чего ты так решил? — спросил он.
Сок жаркого капал с уголков его губ.
— С тех пор как я стал твоим ординарцем, он иногда смотрит на меня, словно хочет убить.
— Он никогда не сделает этого, — засмеялся Ермак.
— Правда? — Марина уставилась на Ермака. Её сердце внезапно забилось, в голове застучала кровь. Ей стало не по себе.
— Он сам так сказал! «Мне следовало спалить парнишку ещё в Новой Опочке!» сказал он мне однажды. « Боже мой, как меня достали заботы о нём». И я ответил: «Сам вижу, Иван. У мальчишки в три раза больше мозгов, чем у тебя, и это тебя раздражает!» И что ответил мой лучший друг? «Ха, был бы он девушкой, уж я бы с ним справился! Но он же просто бесёнок!».
Ермак посмотрел на Марину и снова засмеялся жирными губами.
— Иван не завистлив. Сам посуди! Ты так хорош, что однажды он может забыть, что ты юноша! Он становится всё более странным. Подождём, пока доберёмся до Туры или Тобола, а там найдём для него татарку и заставим заниматься с ней любовью на наших глазах! Это его вылечит...
— Наверняка, Ермак Тимофеевич!
Марина продолжала задумчиво жевать. Её хорошо задуманная женская хитрость, чтобы очернить Мушкова перед Ермаком и тем самым помешать отправить её назад вместе с отцом, как оказалось, привела к противоположному результату. Если Ермак сказал, что хочет найти для Мушкова татарку, он так и поступит, а ей придётся смотреть! Теперь не было другого выхода, придётся это пережить.
Впервые она почувствовала, что не желает, чтобы у Мушкова появилась другая женщина, хотя сама ещё не стала его. «Почему я так люблю его, почему? Обычный чурбан, обычный мужик, обычный бабник. Почему?»
На третий день, покинув Чусовую и пройдя по старому сибирскому пути, ужасной тропе, по которой, согласно легенде, могли пройти только священники, потому что умели противостоять дьяволу, казаки увидели перед собой реку Жеравле. Вокруг простиралась каменистая пустыня, а повстречавшихся местных жителей, безобидных вогулов, казаки просто ограбили, разрушили хижины, и попользовались их женщинами Потом двинулись дальше.
Поход был трудным. Каждая команда струга несла лодку на плечах по бесконечным скалам, через ущелья, мимо пропастей... со стонами, но выдерживая шаг, потому что каждое покачивание было опасным. Они тащили широкие струги через Урал многие часы и дни, в две смены, без жалоб, обливаясь потом. Ермак тоже тащил струг вместе со всеми, что служило остальным примером. Пока он идёт по скалам, другие тоже должны. Даже священники кряхтели, но тащили струги; Ермак не терпел никаких исключений. Кто хотел попасть в Сибирь, должен был тащить лодку. Молились вечерами или во время передышек.
Несмотря на трудности, всё обошлось хорошо. Никого не убили, потому что местные жители не сопротивлялось. Травмы, обычно синяки, ссадины или натёртые до крови ноги, по вечерам лечили мазями и растительными припарками. И тут снова проявилось умение старика Люпина. Он знал хорошие средства для ухода за лошадьми, а каждый казак считал — что хорошо для лошади, то полезно и для человека.
Так что Люпин готовил жутко вонючие мази, но они помогали. Он использовал всякую зелень, от мха до болотной тины. То, что никто из его пациентов не умер от заражения крови, говорило о крепком здоровье казаков.
Двигались медленно. Строили простые жилища и возводили новые укрепления, а когда, наконец, добрались до реки Тагил, для Ермака и его команды это было подобно чуду Моисея: перед ними лежала желанная, прекрасная, неизвестная, чрезвычайно богатая земля обетованная!
Около тысячи человек со стругами на плечах пробились через каменный барьер Урала. На берегах Тагила они опустились на колени, и священники прошли по рядам, благословляя людей и окропляя святой водой. Затем они пели среди развевающихся знамён с изображением Богоматери и святых и смотрели на лежащие перед ними просторы, на каменистые пустоши, степи, болота и леса... Над головами изгибался небосвод, бездонный и бескрайний, каким он бывает только в Сибири. Взглянув на это небо, можно окунуться в глаза Бога...
Когда на реке Тагил началось богослужение, Мушков стоял на коленях рядом с Мариной. Она держала пику со знаменем, и ветер трепал её светлые волосы, которые за время похода подросли и скручивались в кудряшки. Вечером их пришлось обрезать ножом, чтобы она выглядела юношей.
— Ну что, медведь-старичок? — тихо спросила она. Они стояли на коленях, склонив головы к земле. — Ты не хотел, чтобы я это испытала?
— Мариночка... — пробормотал Мушков, нащупав её левую руку.
— Перестань! — прошипела она. — Ермак увидит...
— Армия Кучума скоро нападёт. Где-нибудь там.
— Ты боишься, старичок?
— Вспомни, что нам рассказывали. В Мангазеи живут люди со ртами во лбу. Они едят друг друга. Поэтому их называют «самоедами». Мариночка, я не хочу, чтобы тебя съели!
— Хвала Господу! — воскликнул священник Кулаков. У него был самый громкий голос среди всех священников, потому он и начал службу. — От его имени мы выведем язычников этой земли на праведный путь или уничтожим их. Давайте помолимся...
— Самоеды едят людей живьём, — прошептал Мушков. — Мариночка, возвращайся! Вместе с отцом.
— Если дело только в том, что меня съедят, то я спокойна, — тихо сказала она. — Тебя они не тронут, ты слишком вонючий!
Сразу после богослужения Мушков искупался в ледяных водах Тагила, с фырканьем ныряя, и, дрожа от холода, выбрался на берег. Люпин растирал его грубой тряпкой до тех пор, пока кожа не покраснела.
— Боже мой, что у тебя за дочь! — сказал Мушков, одевшись. — И дьявола научит исполнять хорал на ангельской арфе!
Они пробыли на Тагиле три дня, починили струги, повреждённые во время перехода, построили крепость и каменный вал — двести человек, выделенные для строительства, справились быстро. Здесь оставили часть провизии, священника, семь охотников и трёх больных казаков. Конечно, три храбрых парня не хотели оставаться и стиснув зубы ходили пошатываясь, чтобы показать, что смогут идти дальше, но Ермака невозможно было обмануть, и он приказал им остаться.
Первое поселение основали по старому русскому обычаю, во главе со священником, на котором лежало бремя стоять здесь, в глуши, за веру и царя и при необходимости противостоять местному населению.
— Дальше мы снова поплывём по реке, — сказал Ермак гетманам и сотникам.
Он разложил строгановские карты в своём струге, устроив последний сбор всех казачьих командиров перед походом по незнакомой земле. Все понимали, что потом такой возможности не будет. Их ожидали не только богатство и слава, но и войско сибирского царя Кучума, осмелившегося глумиться над царём Иваном IV. Таким сильным считал себя Кучум, таким неуязвимым, с армией из нескольких тысяч всадников. Что значило для него войско из тысячи пеших казаков в широких громоздких стругах?
— Если кто-то боится, то может вернуться! — твердо произнёс Ермак. — Я никого не держу!
Казаки промолчали. Вернуться. Несколько человек отважились на это при переходе через Урал, тайком, в одиночку или попарно, в общей сложности двадцать человек. Ермак приказал всех отловить и утопить в ближайшей реке — это была река Жеравле. Казак спасает шкуру только в самом крайнем случае, а страх перед неизвестной землёй к этому случаю не относится!
Струги спустили на воду, но в этот раз без торжеств, как на берегу Чусовой. Уже ощущалась нехватка провизии. Строгановы выделили войску достаточно, но они не могли унести всё, и большую часть пришлось оставить на пути. В поисках местных поселений казаки разбрелись группами. Но выяснилось, что жители оставили свои деревни, опустошив амбары и угнав скот в укрытие. Но тысячу человек надо кормить!
— Нужно как можно быстрее спуститься по реке до Тобола! — сказал казачий священник. — Там большие деревни Кучума. Господь накажет язычников, а мы, в конце концов, нуждаемся в справедливой награде!
Сплав вниз по Тагилу проходил спокойно. Иногда казаки видели на берегу несколько конных татар, которые некоторое время следовали за стругами, удивляясь их количеству, а затем исчезали в степи. При виде лошадей казаки вздыхали. Они поднимали вёсла и рассматривали быстрых и невысоких желтолицых всадников.
Лошади! О святой Николай Чудотворец, у них есть лошади! Они могут сидеть в седле и скакать! Ермак, разреши нам причалить и выкинуть их из сёдел! Казак на вёслах — это вроде почерневшего солнца!
Как-то вечером, когда они расположились на берегу Тагила, недалеко от места слияния с Турой, Ермак обратился к товарищам с речью.