— Он не бросил ни одного факела! — воскликнула она. — Он оберегал меня!
— Он хотел обесчестить тебя на казацкий манер!
— Но он не сделал этого.
Люпин промолчал. Бесполезно спорить с Мариной о Мушкове. Можно превратить быка в вола — он всё равно останется скотиной. Люпин не стал говорить об этом вслух.
— Почему ты прячешься от него? — спросил он через некоторое время.
Марина, молча смотрела перед собой. Затем медленно ответила:
— Я прячусь сама от себя...
— Не понимаю.
— Я люблю его, и, если бы не убежала, то потеряла бы свою девственность... — она откинулась назад на волчьей шкуре и вытянула красивые ноги. — Если бы ты видел, как он прыгнул на оленя и свернул ему голову.
— Я думал, что это ты прыгнула, Мариночка.
— Сначала я, но не смогла справиться с оленем. А когда за рога схватился Иван и потянул оленью голову назад, затрещали кости. Потом он сидел на олене и плакал от любви и страха за меня. Его слезы замерзали бусинками и катились по щекам... Мушков плакал от любви! Отец, я могла бы умереть от счастья!
— Но ты всё равно накричала на него и ударила! Он мне всё рассказал. Разве так относятся к человеку, который плачет от любви?
— Я не могла иначе. — Она потянулась и скрестила руки на груди. Люпин сел рядом и с нежностью погладил её по светлым волосам. — Я ударила его, но имела в виду... себя! Разве я могла его поцеловать на глазах у Ермака? Обнять его? Я готова была это сделать, и чтобы этого не произошло, ударила его. Мне стало легче. Понимаешь, отец?
— Нет! — честно признался Люпин. — С твоей матерью была проще. У вас, молодых, всё по-другому! Боже, к чему это приведёт?..
На рассвете Марина вернулась в дом князя Епанчи. Ермак спал с татаркой глубоким сном сильно утомлённого человека.
Тремя комнатами дальше на полу около печки лежал Мушков, подвернув под себя шкуру и обнимая её как женщину. Он улыбался и иногда что-то бормотал во сне. По-видимому, грёзы доставляли ему настоящее наслаждение...
Марина склонилась над ним, осторожно поцеловала в лоб и легла на обтянутый шёлком диван. Она снова была в казацкой форме и, как всегда, положила кинжал на живот. Постоянное предупреждение Мушкову, чтобы был послушным...
Глава девятая
На следующий день Мушков появился в церкви с потухшим взглядом, со слипшимися от пота волосами и промямлил голосом, мало похожим на человеческий:
— Святой отец, Олег Васильевич! — прозвучало под сводами церкви. — Александр Григорьевич! Помогите! У Бориса жар! Он меня не узнаёт! Весь горит! Помогите!
Из-за иконостаса появился полуголый священник в одних штанах и дал женщине, вышедшей вслед за ним такую звонкую оплеуху, что та мгновенно исчезла за иконами. С другой стороны в церковь прибежал Люпин с взъерошенными после сна волосами.
— Борис умирает у меня на руках! — крикнул Мушков. — Он бредит!
— Молись! — категорично объявил священник. — Он слишком долго был на морозе! Без шубы, на спине у оленя! Он застудил лёгкие! Давайте помолимся о покойнике, братья!
— Он не должен умереть! — воскликнул Мушков. — Ермак позвал лекарей, но они ничего не могут сделать. Они умеют латать раны, но против лихорадки у них ничего нет! Александр Григорьевич, что дают лошадям от жара?
— Я принесу лекарство! — крикнул Люпин и побежал к себе. «Лихорадка, — подумал он, чувствуя, как от беспокойства еле держится на ногах. — Какая же свинья этот поп, но в одном он прав: если она застудила лёгкие, если началось воспаление, остаётся лишь беспомощно наблюдать, как Марина умирает на наших руках. Мариночка, нас похоронят вместе... Что мне делать в этом мире без тебя?»
В доме князя Епанчи Ермак, уставившись в пространство, с мрачным видом сидел рядом с кроватью Марины. У стены стояли два лекаря, на их беспомощность указывали шишки на лбу у каждого. Ермак отлупил их палкой, когда они сказали: «Мы ничем не можем помочь».
— Кто-нибудь его трогал? — выкрикнул Мушков, вбежав в комнату. Когда он побежал за Люпиным, то боялся, не расстегнут ли лекари рубаху, чтобы прослушать сердце, тогда стало бы ясно, что Борис девушка. Увидев, что Ермак сидит рядом с кроватью, а лекари стоят в сторонке, он понял, что тайна не раскрыта.
Мушков глубоко вздохнул и посмотрел на Марину, лежащую с широко открытыми глазами и что-то бормотавшую. Она дышала со свистом, словно в горле бушевала метель.
— Лёгкие... — тихо произнёс Люпин. — Боже мой, это и впрямь лёгкие! Помилуй нас Боже!
Он положил кожаную сумку с лекарствами для лошадей на пол, наклонился над дочерью и посмотрел на неё. Она его не узнала и неподвижным взглядом смотрела в другой мир.
— Вон! — хриплым голосом приказал Люпин. — Всем выйти!
— Почему? — удивился Мушков.
— Вон! — крикнул Люпин. — Я должен остаться один!
Ермак молча встал, схватил Мушкова за рукав и потащил к двери. Оба лекаря спешно последовали за ними. «Лёгкие, — подумали они. — Борис не доживёт до завтрашнего дня. Лихорадка разрушит ему сердце и лёгкие. При воспалении лёгких ничего нельзя сделать! Ермак Тимофеевич, ищите себе нового ординарца...»
Дверь закрылась. Люпин подвинул сумку и начал раздевать дочь. Он расстегнул казачью рубаху, обнажив грудь... Он был поражён красотой, которую породил, во что превратилась его кровь...
Приложив ухо к сердцу Марины, он услышал, как бешено оно бьётся. Тело было горячим, как будто горело в печке, а при частом и судорожном дыхании изнутри вырывались хрипы и свист.
В дверь постучали. Люпин вскочил и быстро накрыл Марину одеялом.
— Что ты с ним делаешь? — в отчаянии крикнул снаружи Мушков. — Я ничего не слышу...
— Я что, должен лечить болезнь так, чтобы все слышали, идиот? — закричал в ответ Люпин.
— Ты его осмотрел?
— Нет, я играю с ним в шахматы! — проворчал Люпин.
Мушков непристойно выругался и замолотил кулаками в дверь.
— Если он умрёт, я тебя убью!
— Не успеешь, — серьёзно произнёс Люпин.
Казалось, что голоса Мушкова и отца вернули Марину в сознание. Она повернула голову, безжизненность в её глазах растаяла, к ней вернулась память.
— Вы снова спорите... — еле слышно сказала она. Люпин вздрогнул, опустился на колени перед кроватью и обнял дочь. Какое-то время он не мог произнести ни слова. Молча прижимая к себе пылающее тело Марины, он хотел, чтобы её жар перешёл к нему.
— У тебя что-нибудь болит? — спросил он хрипло, удивляясь, что вообще может говорить.
— Нет... — она попыталась улыбнуться. — Я хочу пить, отец. Могла бы выпить озеро.
— Почему ты скакала без шубы? Мариночка, при таком холоде в одной рубахе...
— Иначе я бы не допрыгнула до оленя. Надо было быть лёгкой, чтобы допрыгнуть.
Он посмотрел на неё, открыл кожаную сумку и среди склянок и баночек с мазями поискал лекарство, которое дают лошадям от простуды. Но его не было. В этом случае лошадь ставили, оборачивали горячим покрывалом и ждали, умрёт она или организм справится с болезнью.
— Отец, мне холодно... — неожиданно сказала Марина. Она пылала, при этом дрожа всем телом. Люпин накрыл её одеялом, подумал о лошадях и покрывалах и подошёл к двери.
— Мне нужна горячая и холодная вода! — крикнул он за дверь. — И большие полотенца. Быстрее!
— Уже бегут! — донеслось до Люпина, и он услышал, как за дверью началась суматоха.
— Я войду! — крикнул Мушков.
— Нет! — ответил заботливый отец. — Лучше делай, что я сказал!
Как только воду вскипятили и принесли, Мушков постучал в дверь.
— Воду принесли! Александр Григорьевич, дай только взглянуть на малого...
— Прочь от двери! — Люпин отодвинул в сторону сундук, открыл дверь и занёс два кожаных ведра в комнату. В одном от воды шёл пар. Ермак принёс охапку платков и тканей, из которых татарки шили себе нижние юбки.
— Как у него дела? — тихо спросил Ермак. В отличие от обезумевшего Мушкова он вёл себя благоразумно и рассудительно.
Атаман понимал, что никто не может распоряжаться своей судьбой. Можно жить свободно, как орёл... Но однажды всё заканчивается, и этого не предугадать.
— Ничего нельзя сказать, — ответил Люпин, быстро закрывая дверь. — В этой борьбе мне никто не поможет.
Весь день и всю следующую ночь Люпин сидел у кровати Марины, заворачивал её в горячие ткани от живота до горла и в холодные — вокруг икр и ступней, чтобы сбить температуру.
Мушков и Ермак заботились о воде, а вечером Ермак казнил кучера-остяка, который вёз их навстречу татарам — патруль обнаружил его в землянке на берегу Туры.
Ермак приказал установить железные котлы для приготовления еды на большие костры и кипятить в них воду. Ночью появился Кулаков.
— Он уже умер? — спросил поп Мушкова, сидевшего на табуретке перед закрытой дверью в ожидании приказов Люпина. — Его уже можно отпевать?
— Я тебе башку оторву! — прорычал Мушков. — Иди спать, и хоть раз без бабы!
Священник поднял руку, перекрестил Мушкова и ударил кулаком по лбу.
— Учись почтению, сын мой! — сказал он, когда Мушков вскочил. — Мне нужен Александр Григорьевич.
— Он лечит Бориса.
— Он всё равно мне нужен! — Священник сжал кулаки. — Он церковный служка или нет? Он подчиняется мне или тебе? У Бориса болезнь лёгких, и лучше сразу его задушить!
То, что сделал Мушков не искупит ни тысяча молитв, ни десять тысяч лет чистилища: он ударил священника в нос, пинками выгнал из дома и гнал по снежному насту до самой церкви.
Ранним утром следующего дня Люпин, пошатываясь, вышел из комнаты. Он выглядел измотанным и ухватился за Мушкова. Его глаза покраснели и слезились от усталости и изнеможения.
— Жар спал... — пробормотал он, склонив голову к широкой груди Мушкова. — И в лёгких больше нет свиста. Пора помолиться...
— Иди к священнику один, отец, — подавленно сказал Мушков. — Он меня не послушает.
— Нет! Иди ты! Я останусь с Мариночкой. — Люпин подтолкнул Мушкова. — Возвращайся с благословением...