— Ты лежал с ним голым под накидкой! — крикнул Ермак.
Он хотел наклониться, чтобы левой рукой поднять с земли кинжал, но Марина ногой отшвырнула оружие в сторону.
— Но не как мужчина! — спокойно сказала она. — Смотри, Ермак! Разве я похожа на мужчину?
Она быстро расстегнула рубаху.
Люпин лежал за мёртвой лошадью и еле сдержал крик. «Что ты делаешь, доченька, — тихо простонал он. — Это не приведёт ни к чему хорошему...». Он вздохнул, взял новую стрелу и прицелился Ермаку в сердце.
Ермак широко открытыми глазами смотрел на ординарца. В последнем отблеске дня, в золотисто-красном свете заходящего солнца степь превратилась в пурпурный ковёр, такой же красивый, как и донская степь, прежде чем погрузиться в ночь, и сердце казака млело от любви к этой земле. В этом отблеске перед Ермаком обнажились полные груди, белая, бархатистая кожа, а между грудью висел медальон с крестом из перламутра.
— Кто ты? — спросил Ермак, еле шевеля языком. Стрела жгла ему руку, но вид тела девушки заглушал эту боль.
— Марина, дочь старосты из Новой Опочки. — Она застегнула рубаху и заправила её обратно в штаны. — Когда мы завоюем Сибирь, я стану Мушковой. — Она повернулась, взяла кинжал и, положив на обе ладони, протянула его Ермаку.
— А теперь убей меня, если так надо.
Как можно убить такую красоту? У кого поднимется рука, чтобы воткнуть кинжал в такую грудь? Кто сможет выстрелить в это тело? У Ермака не нашлось сил наказать Марину за то, что она девушка, а не парень, хотя все знали о его беспощадности к тем, кто не исполняет приказы.
— Идём в лагерь, — хриплым голосом сказал он, придерживая здоровой рукой раненую.
— Что будет с Мушковым? — спросила Марина.
Она заткнула кинжал обратно за пояс, взяла с мёртвой лошади красную папаху и надела её.
Недалеко от них, прижавшись к земле, за тушей убитой лошади лежал Люпин. Стоны раненых постепенно затихали. Они умирали, и никто не заботился о них. Те, кто мог ещё двигаться, ползли к реке или к своему лагерю, где казаки резали баранов, и огонь костров освещал ночь.
Священники из Успенского монастыря воздвигли большой алтарь, чтобы на следующее утро отпраздновать победу. Они отгородили для этого часть территории в виде большого четырёхугольника, воткнув в землю церковные хоругви.
Единственный человек, который отсутствовал во время строительства полевой церкви был, конечно же, священник Кулаков. Он праздновал победу по-своему... Семнадцать монгольских девиц! Он был поражён их чужестранной нежностью и опьяняющим искусством по-новому демонстрировать гибкие тела.
— Что за мужик, этот князь Таусан! — произнёс священник. — С таким-то гаремом у него ещё оставались силы держаться в седле! Потрясающе!
Ермак не ответил на вопрос Марины. Он опирался на её плечо; боль отдавалась уже в ноги.
— Надо найти Люпина! — сказал он, сделав нескольких неуверенных шагов. — Он лучше всех удалит стрелу!
— Что будет с Мушковым? — повторила вопрос Марина.
— Я подумаю об этом, посоветуюсь...
— Это не ответ, Ермак.
— Что ты хочешь услышать?
— Он твой друг и останется им!
— Он нарушил казачий закон и взял в поход женщину!
— Я стала его добычей, когда вы сожгли Новую Опочку!
— Он ничего не сказал. Лгал мне два года!
Ермак тяжело дышал, шаги замедлились и ноги еле тащились по траве. «Если стрела была отравлена, — подумал он, — я не дойду до лагеря. И даже Люпин бессилен против яда. Что будет с моими казаками? Сумеет ли Мушков повести их дальше в Мангазею? Он сильный, храбрый, но сможет ли возглавить войско? Для завоевания Сибири нужна не только сила, но и ум...»
— Он лгал, чтобы спасти меня! — сказала Марина. Она сняла руку Ермака с плеча и сделала два шага назад. Без поддержки Ермак зашатался и чуть не упал на колени. — Это преступление?
— Казак...
— Казак! Казак! Есть только Бог и казаки, а всё остальное в мире можно уничтожать? Что ты за человек, Ермак Тимофеевич?
— Подойди и помоги мне... — сказал Ермак, стиснув зубы.
— Нет!
Он уставился на неё, как будто не понимая, что ему сказали «нет». Марина стояла перед ним, широко расставив ноги и упёршись руками в бедра — настоящий казак, каким всегда был Борис.
— Тогда я пойду без тебя, чёрт побери! — воскликнул Ермак. Он стиснул зубы, попробовал сделать шаг и понял, что сможет пройти лишь несколько шагов, а затем силы оставят его. Костры лагеря показались ему далёкими, голоса казаков доносились, как будто издали. Лёгкий вечерний ветерок, принеся с собой запах жареной баранины, налетел на него как буря и чуть не свалил с ног.
«Если это из-за яда, то я погиб, — подумал Ермак. — И погибнут мои казаки, священники, охотники, толмачи и чиновники Строгановых. Сибирь будет для царя потеряна навсегда — кто ещё сумеет её завоевать?»
Он остановился.
— Оставь меня, Борис, — хрипло сказал он. — Уходи! Оставь своего атамана умирать...
— Один раз я уже спасла тебе жизнь, — сказала, не двигаясь, Марина. — Во второй раз я требую плату!
— Уходи! — пробормотал Ермак.
Со стороны реки приближался небольшой отряд казаков. Они скакали на захваченных у татар лошадях и чувствовали себя на их спинах так прекрасно, что громко пели и дико завывали — так они обычно нагоняли страх на врагов. Впереди скакал Мушков. Он с радостью сидел в седле находя, что это даже лучше, чем лежать в вечном блаженстве на небесном облаке, как обещают священники.
— Вон Мушков! — спокойно сказала Марина.
Люпин прятался за убитой лошадью, притворяясь мёртвым, которые лежали вокруг. В глубоких сумерках его никто не замечал.
Ермак собрал все силы, чтобы устоять. Он медленно повернулся и посмотрел на казаков. Мушкова можно было узнать сразу, по громкому голосу и крепкой фигуре.
— Я останусь Борисом... — громко сказала Марина, — а Мушков останется твоим другом и заместителем. Ничего не изменится, пока мы не покорим Сибирь, и не станем мужем и женой перед священником.
— Я не принимаю приказы от женщины! — злобно проговорил Ермак.
— Это просьба, Ермак Тимофеевич. Я умоляю тебя... И упала бы на колени, если бы не носила казачью форму! Подумай о Сибири... Ты выполняешь самое важное задание, которое только может получить человек!
Может быть, именно эти слова проникли Ермаку глубоко в душу? Он повернулся к Марине и протянул руку.
— Поддержи меня! — тихо попросил он.
— Я остаюсь Борисом?
— Да.
— А Мушков?
— Я попробую забыть.
Она подошла к Ермаку, положила его руку себе на плечо и потащила по степи. Она поверила Ермаку и не обратила внимания на его слова, что он «попробует забыть». Попробует... Это была открытая дверь, через которую можно выйти в любое время.
В быстро сгущающихся сумерках Мушков проскакал мимо и не заметил их. Он дышал полной грудью, позволяя лошади скакать вволю, и был настолько счастлив, что ничто вокруг его не интересовало.
Люпин издалека следил за дочерью и Ермаком. Когда они подошли к лагерю, казаки, яростно жестикулируя, окружили их, потом подняли Ермака на плечи и понесли, Люпин свернул в сторону и вернулся в лагерь с другой стороны. Он вбежал в роскошную юрту гарема и поднял Кулакова с шёлковой лежанки.
— Ермака, кажется, ранили! — крикнул Люпин и как талантливый актёр взъерошил волосы. — Его несут в лагерь, я только что видел! Вставай, батюшка, одевайся и дай ему благословение!
Священник, усталый и хрюкающий как боров, лежал на спине. Не очень изысканно выругавшись, он прогнал щебечущих монголок, поднялся с лежанки и стал одеваться. Он успел надеть фелонь, рясу священника в виде длинной и широкой накидки без рукавов, когда шесть казаков принесли атамана. Прекрасные монголки испуганно забились в угол юрты.
— Что я говорил! — в отчаянии крикнул Люпин. — Он ранен!
Мушков и Марина тоже протиснулись в юрту.
— Эту стрелу, — пояснил Мушков, — должно быть, выпустил умирающий татарин! Александр Григорьевич, вытащи её!
— Во имя Господа, — сразу же громогласно возвестил Кулаков, — твоя душа будет жариться в аду, если не помолишься...
Казаки положили Ермака на шёлковый ковёр и уставились на полуобнажённых, стройных монголок. «А поп-то, видать, мужик ого-го!», — подумали они.
Рука Ермака постоянно дрожала, так как стрела, вероятно, попала в нерв. Люпин наклонился над ним, осмотрел руку и осторожно покачал стрелу. Ермак стиснул зубы.
— Ты сможешь её вытащить, старик? — с трудом выговорил он.
— Наконечник зазубренный. Надо резать.
— А яд?
— Если бы наконечник был отравлен, ты бы сейчас здесь не лежал! Яд татар сначала парализует дыхание. Всё остальное происходит очень быстро.
Ермак успокоился. Он будет жить. Рана заживёт быстро, шрамы на теле — свидетельство тому. Поход через Сибирь продолжится — на Кашлык, столицу Кучума...
Он повернул голову и посмотрел на Марину. Она стояла рядом с Мушковым в грязной казачьей одежде, а он думал о её белой коже под простыми тряпками, о твёрдой груди с медальоном между ними и представил себе, как бы она выглядела, если снять с неё слишком широкие казачьи штаны, стянуть сапоги... и оставить обнажённой!
— Тебя дать снадобье? — спросил Мушков.
— Я вытерплю, — пробурчал Ермак.
— Нужно будет сделать глубокий надрез, Ермак Тимофеевич!
— И не такое переносил, — мрачно сказал Ермак, и его поняла только Марина. — Что против этого какой-то надрез?
Люпин работал умело. Маленьким острым ножом он вырезал наконечник стрелы и оставил рану кровоточить.
— Пусть выйдет вся грязь, — сказал он. — Тело само очистится...
Священник протянул Ермаку крест, чтобы укрепить силы, но тот отмахнулся и Кулаков, обидевшись, отошёл в сторону. Снаружи слышались голоса. Говорили о том, что Ермака ранил умирающий татарин. Сотня казаков прошла по полю сражения и добила всех раненых, включая татарина, которому Марина забинтовывала ногу.
Люпин сидел на ковре рядом с Ермаком и с ужасом думал о том, что стал причиной несчастья. «Это моя вина, — думал он. — Я пришёл к Ермаку на струг, чтобы найти Марину, а он обнаружил её в объятиях Мушкова. С этого всё началось. Я беспокоился о ней, а накликал беду. Что теперь будет?»