— Я боюсь только за тебя.
— Давай, садись на лошадь! — попросил Мушков, когда она отпустила его руку и отошла от лошадей. Ночь была такой тихой, что даже степные мыши не пищали, а цикад, похоже, здесь вообще не было. — У нас впереди трудный путь. Нужно добраться до Пермской земли до наступления зимы.
Когда они добрались до реки и поскакали вдоль берега, уже занимался рассвет. В поселении остяков дети с интересом уставились на них, но женщины схватили ребятишек и спрятались в хижинах, а мужчины хмуро смотрели, не понимая, что нужно двум одиноким казакам. Собирать дань? Для этого их слишком мало. Для сбора дани прибывал большой отряд, которому бессмысленно было сопротивляться.
— Сабли наголо и с криком через деревню! — сказал Мушков и выхватил саблю из ножен. — Они тогда не сдвинутся с места!
Они взмахнули саблями, привстали в стременах, пустили лошадей галопом и с пронзительным криком промчались через поселение.
Ни одно копьё не полетело им вслед, ни одной стрелы, никто из мужчин не поднял даже кулак. Остряки были рады, что всё ограничилось лишь криком. Немного подождав, не вернутся ли эти двое назад, они продолжили свои дела.
Спустя четыре часа через это же поселение проскакал третий незнакомец с двумя вьючными лошадьми. Старик остановился, и устало слез с седла. Казалось, что от усталости он едва способен стоять прямо.
— Здесь были два казака? — спросил он на остяцком языке, который немного выучил по дороге на Тобол.
— Да! — Остяки указали на запад. — Двое и ещё две лошади.
Старик поблагодарил, помахал рукой и поскакал дальше.
«Я еду по следу», — подумал он довольно.
Ещё через пять часов в поселении всё изменилось.
Шесть казаков с десятью вьючными лошадьми ворвались в него, избили жителей, разграбили хижины, а затем спросили:
— Проезжали здесь трое мужчин?
Остяки усердно закивали.
— Туда! — сказали они, указывая в степь, ведущую в безграничную даль. Там не было людей, по крайней мере, никто не знал, кто там жил. Жизнь закреплялась только там, где реки и лес...
Казаки посовещались и посчитали странным, что Мушков не поехал прямо на Урал. Но, видимо, так и было... Казаки умеют выбивать правду...
Когда они поняли, что остяки их обманули, то потеряли четыре часа. Ругаясь, они сделали крюк, вернулись к реке и поклялись сделать глаза каждого встречного узкоглазого круглыми.
Полдня отделяли Мушкова и Марину от шести казаков. Лишь двенадцать часов, но это огромное преимущество на просторах России и в ущельях Урала.
Тем временем большой флот Ермака плыл по Тоболу навстречу войску Маметкуля. Армия Кучума ждала его. Четырнадцать князей пришли ему на помощь. За ними лежала великое нечто, неоткрытая, неведомая земля, обширное пространство — леса и болота, тундра и реки, настолько широкие, что иногда не было видно противоположного берега. По озёрам этого неизвестного миру пространства можно было плыть многие дни, не встречая земли, но в той земле хватило бы места, чтобы поселить половину человечества, и каждый человек получил бы собственный участок земли.
Может ли армия из тысячи казаков завоевать такую огромную страну? С ружьями и тремя пушками? Со святыми хоругвями и священниками, сразу же устанавливающими крест в каждом завоёванном месте, с торговцами, тотчас начинающими торговать? Вступали когда-либо раньше в новый мир с такой отвагой?
У Ермака Тимофеевича не было выбора. С обозом, который Строгановы отправляли ему на Туру и Тобол, прибыли последние новости. Некоторое время назад царь прислал Строгановым свой указ:
«Приказываю немедленно вернуть Ермака и его товарищей обратно в Пермскую землю, чтобы они искупили свои преступления на Дону и на Волге. Их всех следует повесить!»
Сообщение дошло до флота на Тоболе и Кулаков прочитал его вслух.
— Итак, мы изгои! — сказал священник, возвращая письмо Ермаку. — Иначе и не могло быть! Царь никого не прощает!
— Он простит! — резко ответил Ермак. — Я положу к его ногам Сибирь. Ни один разбойник никогда не делал большего подарка своему преследователю. Вперёд, Олег Васильевич! В новый мир...
Он стоял под наполненным ветром парусом и, прищурившись, смотрел на берег. С обеих сторон быстрые всадники Маметкуля сопровождали струги и пускали град стрел, когда плот или лодка подходили достаточно близко к берегу.
— Мне нужно вернуться в Россию, пока я не состарился. Я должен убить Мушкова!
Глава одиннадцатая
На третий день пути Люпин догнал дочь.
Он не думал, что у него получится. Последние сто вёрст он бессильно сидел в седле, ухватившись за уздечку или конскую гриву, и предоставил лошади бежать самостоятельно. Все кости болели, тело горело изнутри, мир качался и дрожал перед глазами, но Люпин оставался в седле, зная, что никогда не сможет снова в него сесть, если спешится.
Однако дистанция с преследующими их шестью казаками уменьшалась, потому что, в отличие от Мушкова и Люпина, они, недолго думая, забирали в каждом поселении свежих лошадей и скакали быстрее, чем беглецы на своих измождённых, спотыкающихся лошадках.
Тем временем Мушков и Марина добрались до небольшой укреплённой станции на Туре. Лошади шатались от усталости. Станция состояла из трёх деревянных изб, обнесённых забором из толстых брёвен: торговый пост, охотничий склад и — как же иначе — церквушка с молодым священником. Он выполнял основную работу в этой местности: проповедовал остякам и татарам веру Христову, показывал им красочные иконы святых, обещал вечную жизнь, которую они представляли не так, как говорила церковь, и усердно крестил, удивляясь их готовности. Остяки просто верили, что после окропления святой водой становятся бессмертными, и поэтому торопились креститься, но священник не вникал в суть происходящего. А когда с наступлением оттепели умерли девять некрещёных, но выжили все, кого священник окропил святой водой, новая вера была признана обладающей волшебной силой.
Мушков в одиночку проехал через ворота, чтобы проверить, кто находится на маленькой станции. Охотники разъехались, чиновники Строгановых его не знали и смотрели как на простого казака, торговать с которым не было смысла: больше потеряешь, чем приобретёшь.
Таким образом, осторожничавшего Мушкова дружелюбно приветствовал лишь священник.
— Ты ведь Иван Матвеевич? — воскликнул он, взмахнув руками. — Лучший друг Ермака? Брат, что ты здесь делаешь? Только не говори, что ты один в живых остался!
— Со мной ещё один казак, — сказал Мушков. — Борис.
— Ординарец? Тот весёлый парнишка? Что случилось?
— Мы едем с тайной миссией к Строгановым, — сказал Мушков, у которого возникла хорошая идея. — У Ермака всё в порядке. Мы одержали большую победу, и теперь армия плывёт по Тоболу до Иртыша, а затем до Кашлыка! У тебя есть какие-нибудь новости, отче?
— Дай я тебя обниму! — Священник был тронут. — И здесь всё идёт хорошо! Христианство — целительный бальзам для язычников.
Мушков вернулся и позвал Марину. Она спешилась и вела измученных лошадей за поводья.
— Спокойное место! — сказал Мушков. — Я видел здесь лошадей. Они принадлежат церкви, а поскольку церковь должна помогать людям, мы их и возьмём! Может, сразу поменять лошадей и скакать дальше?
— Я должна поспать, Иванушка, — сказала Марина, прислонившись к вздрагивающей лошади. Глаза у неё запали, лицо осунулось и посерело от степной пыли. — Часа два-три, не больше! Можно?
— Мы ехали быстро, так что можем и отдохнуть.
Мушков обнял Марину и почти занёс внутрь. Священник выбежал им навстречу, трижды поцеловал Марину в запылённые щёки, заверяя, что рад видеть лучших друзей Ермака у себя в гостях, не зная ещё, что они хотят увести у него лошадей.
В хижине, служившей одновременно гостиной, спальней и церковью, у каменной печи стояла остячка и готовила щи. Она была первой крещёной, вдовой, её мужа убили казаки, когда основывали станцию.
— Рассказывайте... — сказал священник, когда Мушков и Марина поели и выпили освежающего местного сбитня. — Как дела у Олега Васильевича?
— Через двадцать лет в Сибири будет целая армия из детей Кулакова! — весело воскликнул Мушков. Выпитый натощак сбитень вернул его в старые, великолепные казацкие времена. На некоторое время он увлёкся и сочинил историю о неслыханном мужском достоинстве Кулакова, при одном взгляде на него у любой женщины выступали слёзы. Только когда Марина стукнула его под столом по голени, он хмыкнул, взглянул на неё и сказал со смущённой улыбкой: — Давай не будем об этом, отче. С нами за столом неопытный парень. Эх, какие вкусные у тебя щи!
После вечерней молитвы, когда на станцию пришли несколько остяков, принёсшие священнику продукты и получившие благословение — на вечную жизнь! — ворота закрыли, и все легли спать.
Марина сразу же уснула. Мушков лёг рядом и нащупал под одеялом её руку. Она раскрылась, но когда Мушков снова укрыл её, ровно задышала и забыла про всё на свете. Когда священник захрапел, тихонько посвистывая, не так громко, как Олег Васильевич, Мушков осторожно положил руку ей на грудь. Какое это было блаженство, вот так заснуть.
Ночью их разбудил стук в ворота и робкий голос:
— Откройте! У вас уши заложило? Откройте!
Молодой священник проснулся первым, вышел, посмотрел в щель в воротах и узнал в измученном старике, стоявшем снаружи, Александра Григорьевича Люпина.
— Чудеса не прекращаются! — воскликнул священник, отворив ворота. Он обнял Люпина и впустил в лагерь. — Тень Олега Васильевича! Ты тоже с секретной миссией в Россию? Может быть, в Успенск к епископу?
— Остальные у тебя, брат? — Люпин пошатываясь шёл к церкви «Ещё десять шагов, — подумал он, — и я упаду. Я полностью разбит... Я уже не человек? Нормальный человек такую скачку не выдержит!»
— Они спят. — Священник показал на лежавших на полу казаков. — Разбудить?
— Нет-нет, пусть отдыхают. — Люпин пошатываясь подошёл к Мушкову и Марине, сел рядом с ними, взял чашку со сбитнем и миску с холодными щами, пил и ел, глядя на дочь. Она лежала рядом с Мушковым как ребёнок, ищущий защиты. Сколько же силы в этом нежном теле!