«Я снова рядом с ней, — радостно подумал Люпин, вытирая глаза и рот рукавом, не отрывая глаз от Марины. — Я снова рядом с ней...»
Ни одна жизнь не проходит напрасно, просто многие об этом не знают.
Затем он тоже улёгся на пол, потянулся, с кряхтением вздохнул и почти сразу же заснул.
Шестеро казаков-преследователей находились от них всего в четырёх часах езды.
Утром всех разбудил звон маленького колокола.
Священник дёргал за кожаный ремешок, с помощью которого приводил в движение колокол на крыше, в звоннице.
Люпин поднялся первым и, тихонько постанывая, потому что сон не освежил разбитые кости, доковылял до каменной печи и зачерпнул в глиняную чашку горячего чая. Остячка уже вернулась, помешивала овсяную кашу и недовольно, как и накануне вечером, поглядывала на казаков.
Затем проснулся Мушков, сел и громко сказал:
— Кто-нибудь может пнуть звонаря в зад?
Марина тоже проснулась, и и первым делом увидела Люпина, сидевшего у печки и потягивающего чай.
— Отец... — прошептала она. А затем чуть громче, вскочив и разведя руки: — Отец! Ты нашёл нас! Иван, он нас догнал!
— Кто? — спросил Мушков спросонья. — Догнал? — это слово сразу пробудило в нём боевой дух. — К оружию! — крикнул он, вскакивая на ноги. — Мариночка, спрячься! Я задержу их!
Он протёр глаза и увидел Люпина, спокойно пьющего чай. Остячка у плиты наполнила густой овсяной кашей неглубокие глиняные тарелки. От каши шёл пар, и вкусно пахло подслащённым молоком.
— Александр Григорьевич! — удивился Мушков.
Марина остановилась и опустила протянутые руки. «Я — Борис, — молнией пронеслось в голове. — Мужчина! Я не могу бросаться на шею другому мужчине!»
— Как... дела, отец? — спросила она, прижимая руку к дрожащему сердцу.
—У меня не осталось ни одной здоровой косточки. — Люпин зачерпнул кашу деревянной ложкой.
Остячка поставила на стол ещё три тарелки.
— Садитесь завтракать!
Небольшой колокол всё ещё звонил. Священникам нравится звон колоколов. Охотников в бревенчатой избе не было, они давно ушли в лес, лавка Строгановых с четырьмя чиновниками в такую рань была ещё закрыта.
Мушков и Марина сели за стол, но ничего не ели. От встречи с Люпиным они забыли о голоде.
— Ермак ищет нас? — тихо спросил Мушков.
Стоящий в углу поп бросил кожаный ремешок, трижды покашлял, сплюнул на пол и посмотрел в окно на ворота — не пришёл ли кто, чтобы торжественно начать день с молитвы. Но никто не появился.
— Когда я уходил, всё было спокойно, — так же тихо ответил Люпин. — Если я правильно подсчитал, мы должны опережать их часов на семь. — Он черпал ложкой кашу и вытирал усы рукавом. — Я скакал так, как никто никогда не скакал. Но теперь нам нужны новые лошади. На уставших мы не доберёмся до Урала.
—Здесь есть лошади! — прошептал Мушков. Священник стоял перед маленьким алтарём, состоящим из четырёх трогательных, наивно нарисованных икон, и проникновенно молился. — Они принадлежат церкви...
— Мушков! — предостерегающе произнёс Люпин.
— Что лучше, отец, украсть или сдохнуть?
— Опять дьявольский вопрос казака!
— В нашем-то положении, отец!
— Можно поговорить со священником по-хорошему.
— Разве церковь отдаст что-нибудь добровольно? Разве в здравом уме обменяет кто-нибудь хорошую вещь на плохую? Сам посуди, Александр Григорьевич!
Люпин вздохнул, допил остаток чая и с любовью посмотрел на Марину.
— Сделай это без меня... — сказал он тихо. — Я ничего не видел. В конце концов, я ведь диакон. Когда едем дальше?
— Диакон, но не настоящий, — широко улыбнулся Мушков.
— Посвящён и помазан самим епископом! — громко сказал Люпин. Он уже привык быть диаконом и обижался, когда вспоминали о чрезвычайных обстоятельствах его посвящения. Кроме того человек, так хорошо знакомый с Кулаковым, как Люпин, понимает: священник не всегда только стоит на коленях перед иконостасом и верит всему, о чём поёт, что проповедует и восхваляет. — Когда едем дальше?
— Немедленно, — ответила Марина. — Ты сможешь?
Люпин кивнул. Все его тело болело, мышцы сводила судорога, кости ныли. «Лишь бы сесть на лошадь, — подумал он. — Сяду в седло, и дело пойдёт... Что такое боль, если я благополучно проведу дочь через Урал? В Пермской земле я просто упаду из седла и буду целовать землю, приговаривая: «Приветствую тебя, святая Русь!»
Что там ждёт казаков? Царский губернатор в Перми повесит любого из них, если поймает. Это приказ из Москвы, и редко какой приказ царя так охотно исполнялся, как этот, открывший охоту на казаков, как на волков.
— Вам надо переодеться! — неожиданно сказал Люпин.
— Зачем? — Мушков поправил форму и заткнул большие пальцы за ремень. — Я ещё не печник, а казак!
— Поэтому тебя убьют, как только ты появишься в Пермской земле, — сказал Люпин. — Забыл?
— Ну что за мир! — Мушков вздохнул и положил ложку. — Мы завоёвываем царю Сибирь, делаем его самым богатым правителем в мире, с нами Россия стала непобедимой, а он приговаривает нас к смерти! Это что за благодарность?
Священник закончил утреннюю молитву, сел за стол, недовольно посмотрел на сидевших и зачерпнул кашу ложкой. Ложка была такой большой, что он широко открывал рот, чтобы есть кашу.
— Завтракать, не помолившись! — укоризненно сказал он. — Брат Люпин, я надеялся на твоё участие.
— У меня была духовная беседа с казаками. — Люпин откашлялся, а Мушков усмехнулся. — В Успенск поедут они, а не я, и передадут приветствие епископу.
— In dulci jubilo![1] — сказал тронутый священник. Он не предполагал, что через несколько минут у него не будет причин для ликования.
— Правильно! — ответил Люпин. Посмотрев на Мушкова, а потом на дочь, он понял, что они готовы. Тогда он встал и поковылял к двери. — Как там погода?
— Солнечно и тепло, брат.
— Бог — заботливый отец...
Люпин вышел из избы. Закрыв за собой дверь, он, покачиваясь, направился в уже открывшуюся лавку и вынул из кармана золотое кольцо, которое когда-то подарил ему Кулаков.
— Обменяйте его на штаны и крестьянскую рубашку, — сказал он, положив кольцо на стол. — Для парня... чуть повыше меня, но худого.
— За это кольцо, старик? — сказал строгановский чиновник. Посмотрев на кольцо, он поднёс его к свету и прищурился. — Оно того не стоит...
— Оно стоит того, чтобы проломить тебе башку, чтобы не обманывал, — спокойно сказал Люпин. — Зачем строгановским чиновникам обманывать старика? Штаны, крестьянскую рубаху и хорошую обувь в придачу — в противном случае дьявол залетит тебе в штаны!
Чиновник всё понял и поискал на полках и в коробках то, что требовал Люпин.
Между тем, в церковной избе события разворачивались своим чередом.
Мушков снял форму и остался стоять в нижней рубахе. Она была слишком короткой и обнажала нижнюю часть тела. Остячка уставилась на него, а молодой священник забыл про кашу и уронил ложку.
— Ты с ума сошёл? — пролепетал он. — Хочешь наброситься на мою кухарку? В церкви, у меня на глазах! Мушков!
— Думаешь, меня волнует эта узкоглазая овца? — грубо спросил Мушков. — Мне нужен ты, батюшка.
— Иван Матвеевич! — в ужасе пробормотал поп. Он вскочил и отступил к стене, выставив перед собой нагрудной крест, будто заклиная дьявола.
Мушков оценивающе посмотрел на него и понял, что одежда священника будет жать ему в груди и на ягодицах, хотя и подходит по длине. И в плечах тоже маловата...
— Раздевайся! — приказал Мушков.
Молодой священник дрожащей рукой поднял крест.
— Сгинь, сатана! — крикнул он. — Не трогай меня, свинья! Борис, у тебя ведь есть оружие, приведи его в чувство!
— Дело в том, батюшка, — спокойно сказала Марина, — что Мушкову нужна твоя одежда. Он просто не так выразился.
— Он не имеет права носить рясу священника! Только помазанный в сан...
— Дай сюда! — рявкнул Мушков. Он выхватил крест из руки священника, взмахнул над головой и три раза пропел Аллилуйю, вспомнив о Кулакове, который делал так при любых обстоятельствах. — Я теперь помазан? Теперь я священник! И не говори, что это не так! Снимай рясу, даже если она полна вшей и блох!
Священник задрожал. Но когда Мушков дал ему оплеуху, он с плачем снял рясу и бросил её Мушкову.
— Что с тобой, Иван Матвеевич? — воскликнул он. — О Боже! О Боже! Как изменила вас Сибирь! Разве не вы отправились в Мангазею со святыми хоругвями?
— И в рясе священника вернёмся в Россию! — сказал Мушков. — Разве это плохой знак? — Он надел рясу, которая, как он и подозревал, плотно сидела на ягодицах и на груди, но плечи Мушкова были слишком широкими и на горле она не сходилась.
— Ты не мог бы побольше есть, чтобы стать пошире? — сердито спросил Иван. — Как я теперь выгляжу?
— Как проклятый! — завопил священник.
— Это можно объяснить, — засмеялась Марина. — Священники в завоёванной стране всегда толстеют!
Дверь распахнулась... В избу вошёл Люпин, держа под мышкой одежду для Марины. Увидев Мушкова в рясе, он застыл. «Что же делать? — подумал он. — Где найти для этого быка подходящую одежду?» А Мушков стоял перед Люпиным, широко улыбаясь, в то время как священник в подряснике сжался в углу у печки. Остячка, разинув рот, неподвижно стояла рядом.
— Невозможно! — сказал Люпин, оправившись от шока. — Мушков, немедленно сними! Это оскорбляет моё посвящённое сердце!
— Если бы ты не был отцом... ну, ты знаешь... я бы с тобой разделался! — огрызнулся Мушков. — Я останусь в рясе! В ней я и проеду по Пермской земле! И если меня кто-нибудь остановит или засмеётся надо мной, я расколю тому череп, помолясь! — Мушков стянул на горле расходящийся вырез, подошёл к двери и покосился на Марину. Она засмеялась, и это его успокоило.
«Она забрала меня у казаков, — подумал он, и его сердце наполнилось радостью. — Но сама стала казачкой! Такова жизнь, Мариночка! Когда я стану печником, мы ни в чём не будем нуждаться, не будем гнуть спину перед господами, прося подаяния!»