Только когда тело царя вытянулось и жизнь в орлиных глазах угасла, Бельский подбежал к двери и крикнул лекаря.
Вздох ужаса и избавления пролетели по Кремлю. Борис Годунов опустился на колени рядом с мёртвым царём и горячо молился. Гонцы как одержимые помчались в поместье князя Шуйского, чтобы сообщить ему о смерти государя. Последняя царица, дочь Фёдора Нагого Мария, ненавидевшая Ивана за его бессилие в постели, набросила давно приготовленную чёрную накидку и направилась в церковь.
Зазвонили кремлёвские колокола, призывая присоединиться колокола всей страны.
Царь умер! Помилуй Господи его душу! На колени, люди, и молитесь о спасении его души!
Звон сотен колоколов разнёсся над Москвой. Люди устремились на улицы, заполняли площади, шли к Кремлю и опускались на колени.
Царь умер! Самого грозного из грозных больше нет, но известно ли, насколько грозным будет следующий царь? Иван IV был грозным отцом, но отцом огромной России. Молитесь... Молитесь... Молитесь...
Среди тысяч человек, стоявших на коленях перед Кремлем, оглохших от звона колоколов и пения хоров, оплакивающих смерть царя, были и Александр Григорьевич Люпин, Иван Матвеевич Мушков и Марина Александровна Мушкова. Они стояли на коленях на утоптанной земле, в том месте, где Иван IV устраивал казни, крестились и смотрели на золотые купола церквей, которые сверкали над кремлёвской стеной на весеннем солнце.
— Царь умер, — тихо сказал Мушков. — Помилуют ли теперь казаков?
— О чём ты говоришь, Иван Матвеевич? — спросил Люпин. — Разве вот уже как год ты не лучший печник Москвы?
— Тем не менее, отец, это меня бы порадовало. — Мушков повернулся к Марине. Она стояла на коленях рядом; это давалось ей с трудом, потому что она была беременна. Её лицо, обрамлённое длинными белокурыми волосами, которые она теперь убирала назад, было добродушным. Их взгляды встретились, и она улыбнулась с нежностью, от которой у Мушкова не было спасения.
— Теперь мы наконец-то свободны! — услышал он слова Люпина.
— Я хотел бы ещё раз съездить на Дон. — Мушков опустил взгляд. — Только разок. Да, я лучший печник в Москве, но я же был казаком. Теперь я самый бедный казак.
— Ты об этом сожалеешь? — спросила Марина, положив руки на свой округлившийся живот.
— Ты можешь вернуться на Дон, Иван Матвеевич. — Люпин подтолкнул его. — Ребёнок вырастет и без тебя.
— Вернуться? Без Мариночки на Дон? Отец, я хорошо чувствую себя и среди печек. — Мушков посмотрел на золотые купола церквей. Звонили колокола, народ пел молитвы, а из кремлёвских ворот потянулись священники с хоругвями и кадилами.
— Как я буду жить без жены, отец? Она мне дороже, чем табун степных лошадей...
Машков наклонился к Марине, положил ладонь на её руки, лежащие на животе, и почувствовал биение новой жизни.
— Благослови, Господи, любовь людскую, — с чувством сказал Люпин. — Что стало бы с нами без любви...