— Что будет со мной? — наконец спросил он.
— Мы снова увидимся, отец.
— Это всё? Всё, что мне остаётся? Ждать, ждать мою доченьку. Просто ждать, не зная, вернёшься ли ты... Разве это жизнь?
— А в Новой Опочке разве жизнь?
— Да!
— А для меня — нет, отец. — Марина прижалась к лошади. Та уже привыкла к ней и стояла тихо и неподвижно. Только уши шевелились, и подёргивались ноздри при дыхании. — Что бы я делала в деревне? Работала бы в огороде, вышла бы замуж за крестьянина, родила бы детей, стояла бы у печки, и в какой-то момент умерла. Разве для этого подарена человеку жизнь?
— А что делала твоя мать? — пробормотал Люпин.
«Моя ли это дочь? — подумал он. — Она ли это? Её глаза, нос, рот, ангельское лицо — это осталось. Но какие мысли теперь у неё в голове! Мариночка, что с тобой...»
Он всхлипнул и закрыл лицо руками, ожидая дальнейших объяснений.
— Моя мать? — повторила Марина. — Кем она была? Животным на двух ногах... Быки и лошади работали вне дома, а она в доме. В чём разница? Она даже не хотела самостоятельно думать, это была твоя забота, отец. Я не хочу быть такой.
— Ты хочешь вместе с казаками убивать и жечь? — спросил он. — Моя дочь хочет... — Он опустил руки и уставился на неё.
«Почему у меня нет сил, чтобы убить сейчас тебя и себя? Как можно дальше так жить?»
— Я не буду грабить и жечь!
— Но они! — Люпин развёл руками. — Они!
— Какое мне дело до других? Речь идёт обо мне и о Мушкове.
— Этот казак! — Люпин тяжело задышал, словно толкал телегу по колено в грязи. — Ты в него влюбилась?
— Я не знаю, что такое любовь. — Она надвинула папаху на голову. — Если это то, что я чувствую... ты прав.
— И что ты чувствуешь?
— Я чувствую, что должна сделать из Мушкова нормального человека!
— Из казака?
— Да!
— Пусть простит меня небо, но у меня больше нет дочери, а лишь пустое яйцо. Из казака — человека? Скорее ты сделаешь из волка собаку!
— Точно! — она слегка улыбнулась. — Мушков уже стал ручным. Каждому дереву нужно время, чтобы вырасти — человеку тоже. Ты меня не понимаешь, отец.
— Да, я тебя больше не понимаю, Мариночка. — Люпин повернулся к реке. Ночь медленно надвигалась на землю, солнце почти скрылось. — Может быть, я слишком стар. — Он втянул голову в плечи, как будто замёрз в тёплый июньский вечер. — Что теперь делать?
— Отправляйся домой, отец. Я вернусь.
— Когда, доченька?
— Через два-три года. Я не знаю, сколько времени потребуется, чтобы изменить Мушкова. Но я вернусь только с ним. Я приведу его с собой.
Люпин несколько раз кивнул.
«Кого винить? — подумал он. — Бога? Судьбу? Царя за то, что не перевешал всех казаков? Себя за то, что хотел оказать сопротивление, и поэтому этот Мушков нашёл Марину? Что делать? Броситься в реку и утопиться?»
— Хорошо, доченька, — устало сказал Люпин. — Я ничего не понимаю, но езжай с Богом.
— Спасибо, отец. — Её голос внезапно задрожал. — Я не могу обнять тебя и поцеловать... Сейчас не могу.
— Конечно нет. Ты же казак...
Она кивнула, повернулась, взяла лошадь за уздечку и пошла к табуну. Люпин смотрел ей вслед. Она шла в последних лучах заходящего солнца, всё ещё отражавшихся в воде. Невысокий, стройный казак в смешной красной папахе на светлых волосах. Мариночка...
— Я останусь с тобой! — громко сказал Люпин. Его никто не слышал, шестьсот лошадей всё ещё пили в реке. — Что мне делать в Новой Опочке? Ты уходишь от меня, доченька, но я пойду за тобой. Я не брошу тебя. Что мне делать без тебя в этом мире? Я тебе ещё понадоблюсь, я знаю.
Он наблюдал за ней, когда она ехала с первой группой в лагерь. Она сидела в седле, как будто выросла в нём. Он почувствовал гордость и сказал себе: «Этому я её научил».
Он наблюдал за Мариной, пока она не исчезла в наступивших сумерках. Тогда он вернулся на реку к крестьянам и прислушался к их разговорам.
Ермак с казаками ехали к Строганову, который позвал их от имени царя.
Казаков — от имени царя?
Люпин больше не понимал, что происходит с миром. «Каким-то образом, — подумал он — время перекатилось через меня. Лишь дочь это поняла: нет больше нормальных людей. Трудно к этому привыкнуть...»
Он сидел на берегу реки и только сейчас почувствовал радость от того, что дочь осталась жива.
Из лагеря раздались песни казаков. Пахло жареным мясом...
Мушков сидел рядом с Мариной у костра и ждал, когда приготовится еда.
— Сколько тебе лет? — вдруг спросила она.
— Думаю, лет двадцать восемь.
— Какой ты старый!
Мушков искоса посмотрел на неё. «Что опять случилось? — подумал он. — Когда она так спрашивает, это опасно».
— К чему ты это? — спросил он резко.
Она засмеялась и откинулась назад на тёплую от костра траву.
— На самом деле ты уже старичок... — сказала она. — Но не думай об этом...
Всю ночь напролёт Мушков не спал и думал над словами Марины, которые она сказала с такой лёгкостью и непонятной радостью. «Старичок...» — это слово укололо его, как колючка с зазубриной. В общем, эти бессонные ночи... Их было так много, что Иван Матвеевич похудел и стал похож на человека, которого постоянно бьют по затылку.
Это заметил и Ермак. Во время долгой поездки на север Мушков часто ехал рядом с ним и как будто спал в седле, а когда к нему неожиданно обращались, вздрагивал, смущённо улыбался и не понимал, о чём идёт речь. Непонятное состояние...
— Ты болен, — сказал ему Ермак, когда они поехали дальше и Мушков болтался на лошади, как мешок с пшеном. — Живот болит, что ли? Съел что-нибудь? Или тебе не хватает пышной женщины, мошенник? — Ермак рассмеялся громким, здоровым, почти провокационным смехом.
Мушков горько усмехнулся.
— Женщины! — устало сказал он. — Ермак Тимофеевич, не напоминай мне о белом и тёплом женском теле! С ума можно сойти!
— Ах, вот в чём дело! Бери любую... Мы пройдём достаточно деревень, прежде чем доберёмся до Строгановых. Я приказал больше не разбойничать! Кого поймаю, того повешу! Но уложить женщину в траву — это зов природы. А природу не запретишь. Кроме того, им это нравится, трепетным голубкам. Всё равно, мужик или казак, был бы настоящий мужчина! Иван Матвеевич, ты раньше таким не был!
— Раньше! Когда я подумаю об этом, то слезы наворачиваются! — Он выпрямился в седле, быстро оглянулся через плечо и посмотрел на Марину, ехавшую в третьем ряду. Её красная папаха светилась на солнце. На встречном ветру слишком широкая рубаха плотно прилегла к телу, и под ней обозначилась упругая грудь. Мушков испугался. Если сейчас кто-нибудь из его товарищей внимательно вглядится, что будет с ней? Но, к счастью, никто не смотрел на стройного парнишку, которому разрешено ехать с казаками благодаря великодушию Ермака. Кто станет рассматривать парня?
— Борис не даёт мне покоя, — сказал Мушков. — Было ошибкой брать его с нами.
— Твоя идея, Иван Матвеевич! — Ермак пожал широкими плечами. — Теперь справляйся сам. Побей его. Крестьянские парни понимают этот язык! Думаю, он станет хорошим казаком!
— Если бы это зависело от побоев... — Мушков отстал, пристроился рядом с Мариной и посмотрел на неё усталыми глазами. Она была наполнена счастьем, глаза задорно блестели.
— Почему ты так сказала? — спросил он.
— Что, мой медвежонок?
Его сердце дрогнуло. Впервые она назвала его так, и он сейчас не знал, была ли это настоящая нежность или просто глупая насмешка, которая снова должна его расстроить. Чёрта знает этих женщин! Они рождаются с ядом и желчью на языке.
— Что я старик! В двадцать восемь! За это тебя утопить мало!
Она весело засмеялась, отвернула лошадь и поехала вперёд к Ермаку. Мушков последовал за ней с хмурым лицом и тающим сердцем. «Как я могу ударить или прогнать её, если хочу погладить? Она не из тех женщин, которые считают побои доказательством любви, как это принято у крестьян. Когда муж бьёт жену, как корову, то она думает: «Это он меня так любит!» Марина другая, она ответит ударом или пырнёт кинжалом, если я действительно подниму на неё руку...»
Ермак был в хорошем настроении. Они приближались к владениям Строгановых. Повсюду была видна хозяйская рука: чистые деревни с небольшими крепостями для защиты от набегов беспокойных вогулов и остяков, ухоженные поля и сады, несколько серебряных рудников, охраняемых собственном вооружённым отрядом и окружённых частоколом из толстых, заострённых круглых брёвен, взять приступом такие даже для казака довольно проблематично.
У реки большие рыболовецкие пристани; дороги обустроены. Плоские, широкие деревянные суда перевозили товары. Против течения, вдоль берега, бурлаки тащили баржи — цепочки людей, нагнувшихся вперёд, с кожаной лямкой на плечах, повисших на канатах, и при этом глухо и протяжно поющих, в такт шагов.
— Почему Мушков на тебя жалуется? — спросил Ермак, когда рядом с ним появилась Марина. — Он жалуется, только когда чем-то раздосадован.
— Не знаю, Ермак Тимофеевич, — сказала она и осталась рядом с Ермаком на том месте, которое занимал Мушков, как его заместитель. То, что Ермак это допустил, для всех, кто видел, это было доказательством того, что у белобрысого паренька будет неплохое будущее среди казаков. — Он иногда так странно на меня смотрит.
— Мушков? Почему?
— Он хочет, чтобы я спал с ним рядом...
Мушков, подъехавший к ним сзади, всё слышал, заскрежетал зубами и удивился, что не свалился от ужаса с лошади. «Это чёрт, а не девка» — подумал он. Ермак повернулся и неодобрительно посмотрел на него.
— Тебя нужно окатить водой! — сказал он строго. — В следующей деревне ты выберешь себе женщину. Я проверю! И Борис посмотрит!
Мушков вытаращил глаза, отстал и подождал, пока Марина не подъедет к нему.
— Я так и сделаю, — прохрипел он, когда они снова ехали бок о бок. — У тебя на глазах я буду развлекаться с красивой женщиной. Я покрою её, как жеребец, а ты будешь стоять рядом и хлопать в ладоши! Сказать Ермаку, что я хочу спать рядом с парнем! Это более унизительно, чем обделаться от страха перед атакой. Ха! Клянусь, что в следующей деревне...