. В такие моменты он тяготился своим положением фактического приживала у новых хозяев степей и подумывал о переселении в Россию — вслед за несколькими своими братьями. Однажды он откровенно заявил присланному из Уфы толмачу: «А мое… житье видишь ты сам, здесь бы… лег, а при государской бы… милости встал…»[361]. Однако проходило время, и мысли выехать в Московское государство оставляли его.
Ишима удерживали «в Колмаках», кроме прочего, и родственные связи. Выше упоминалось, что за него выдал дочь предводитель торгутов Хо-Урлюк. Но через несколько лет, во время отсутствия царевича, «та… ево жона покинула да шла без нево замуж»[362]. Тогда Ишим взял в жены сестру Чохура и Байбагаса, владетельных князей из другого ойратского племени — хошутов[363]. Новые родичи служили ему в общем надежной опорой. В лагере Чохура он жил, и тот отказывался удерживать его от набегов, Байбагас же дарил ему пленных, добытых в походах[364]. Как докладывал в отписке на государево имя тобольский воевода в 1634/35 г., «Кучюмовы внучата поженились в Колмаках у болших тайшей на ближнем илемяни». При этом из калмыцких кочевий шли вести, что «Кучюмовым внучат[ам] колмацкие тайши людми подмогут. А Кучюмовы де внучата называют Сибирское государство своею землею и [хотят] де одиолично сибирские городы разорить без остатка»[365]. Родство и близкие отношения с хошутскими братьями-тайшами были выгодными для сибирских царевичей еще и потому, что Байбагас в то время занимал должность чулган-дарги— председателя общеойратского съезда князей.
Дополнительным стимулом для Ишима сотрудничать с калмыками была их военная сила, позволявшая как поживиться в набегах, так и напомнить окрестным народам, кто является их исконными, изначальными правителями. Часто такие «напоминания» адресовались башкирам. Ведь, по убеждению Ишима, исходя из сказанного им посланцу из Тобольска о сибирских и уфимских волостях, «тех волостей люди его холопи»[366]. Особенно это касалось башкир-табынцев, которые некогда имели тесные отношения с Кучумом. От имени Ишима один из тайшей требовал себе ясак с сынрянцев Катайской волости, а иначе «вас… Ишим царевичь учмет воевати, а ныне… Ишим пошол в Уфинские волости старых своих людей табынцов сыскивати»[367]. Правда, царевич пытался приписать набеги и требования ясака с башкир самовольству калмыков и своей зависимостью от них («Приходят на башкирские волости воевать колмацкие люди моим именем, и яз… с ними приходил на башкирские волости одино да и то неволею»[368]). Но вся история отношений Кучумовичей с башкирами свидетельствует о неискренности этих отговорок. Нащупывая слабые места в обороне пограничных уездов, сибирские царевичи предпринимали попытки объясачить местное население.
Жертвой нападений стала и угасающая Ногайская Орда. В 1622 г. калмыцкая рать числом восемьсот всадников, под командованием Ишима и тайши Дюргэчи-Кундулена-Убаши («Тленчея») — брата Байбагаса, ворвалась в район бывшей ногайской столицы Сарайчика, которая уже сорок лет лежала в развалинах, и «погромила» тамошних оседлых жителей (гак называемых тумаков)[369]. Впрочем, к тому времени ногайского населения в тех местах почти не осталось.
Память об утраченном юрте взывала сибирцев к отвоеванию прежде всего собственно сибирских местностей. В отношении их Ишим также предъявлял притязания на понятных основаниях («а татар… называл отца своего и своими природными холопи и говорил, как бы ему мочію своей вотчины доступити»[370]). Здесь еще нужно учитывать соображения мести Кучумовичей русским: «…сибирские де казаки отца его Кучюма извели, братью его, Алия и Азия, тюменские служилые люди разорили, ему де, Ишиму, приходити за то на государевы городы войною»[371]. При этом участие в степных военных кампаниях ойратов сулило царевичам большие гарантии успеха и большие трофеи, чем в рискованных столкновениях с русскими крепостными гарнизонами. Показательно, что свои только что процитированные реваншистские замыслы Ишим сформулировал в разговоре с воинами дербетского тайши Далай-Батыра во время совместного похода на туркмен в 1624 г.
В военных экспедициях 1610–1620-х годов основную ударную силу царевича составляли калмыки и изредка упоминающиеся ногаи. В ответ из Тобольска и Тары снаряжались успешные военные экспедиции[372]. Служилые настигали нападавших, сурово расправлялись с ними, порой врывались в калмыцкие стойбища и угоняли людей и скот — лошадей и верблюдов.
Заметим, что сами калмыцкие предводители в то время не проявляли особенной агрессивности по отношению к российским подданным. Тогдашний глава сибирской группировки ойратов — дербетский Далай-Батыр-тайша обменивался с русскими дружественными посольствами, договаривался о беспрепятственной торговле с Московией, видя главную опасность в традиционных неприятелях ойратов— казахах и восточных монголах (государстве Алтын-хана). Кроме того, среди тайшей то и дело вспыхивали междоусобные раздоры, отвлекавшие их энергию от внешнеполитических предприятий.
Но нужно учитывать, что миролюбие по отношению к русским не было присуще многим «младшим» тайшам, которые, случалось, предпринимали набеги на «сибирскую украину» без ведома вышестоящих предводителей. К тому же в 1620 г. в степи между Иртышом, Ишимом и Яиком, к рубежам Уфимского и Тарского уездов, прикочевала с юго-востока очередная многолюдная группировка ойратов — хошуты во главе с Байбагасом и Чохуром, с которыми, как говорилось выше, вскоре породнился царевич Ишим. Причины этой миграции оставались прежние: разногласия среди ойратских аристократов и поражения от врагов — на сей раз от казахского хана.
При всех сложностях во взаимоотношениях русские власти не оставляли стараний склонить Ишима к примирению и покорности, о чем к воеводам регулярно шли призывы из Москвы. В 1616 г. царевич, казалось, уже был готов подчиниться царю, но затем из-за давления калмыков передумал. В 1620 г. его посол вместе с эмиссарами торгутского Хо-Урлюка и хошутского Чохура давал в Уфе торжественное обещание (шертовал) не нападать на башкир и перейти «под государеву руку». Зная непостоянство Ишима, воевода отпустил восвояси калмыков, но задержал его посла, направив московскому начальству запрос о дальнейших действиях. Этот посол находился в фактическом заложничестве около трех лет. Внятных рекомендаций из столицы почему-то не поступало[373]. Ишим подумывал о нападении на уфимские места в отместку за эту проволочку и злился на своих новых ойратских родичей за их безучастное отношение к унизительному положению, в котором он оказался.
Судя по всему, в таком нервном и неопределенном состоянии царевич закончил свои дни. В августе 1624 г. в Тобольск поступило известие от служилых, будто «Ишим царевичь умер в прошлом в 132-м году (1623/24.— В.Т.)». То же подтвердили затем калмыцкие послы. Вдова Ишима с тремя сыновьями: Аблаем (Аблагиримом, Аблагиреем, т. е. Абулай-Гиреем), Тауке (Тявкой, т. е. Таваккулом) и Исламом — осталась жить в улусе своего брата, хошутского тайши Чохура[374]. Эти трое Кучумовичей в младенчестве находились при матери-ойратке, а теперь и обосновались в ойратских кочевьях.
С конца 1620-х годов они включились в активную политику. Самым заметным был Аблай, который, вероятно, являлся (или считался) в то время старшим в поколении Кучумовых внуков. Он женился и после этого по степным обычаям отделился от родительского стойбища — «учал кочевать о себе», взяв на содержание подростка Ислама[375]. Его ставка обычно располагалась в трех неделях пути от Тюмени, «за рекою за Ишимом… на озере на Енкылы»[376]. «Казачествующие» в степях удальцы из ближних и дальних краев тянулись к Аблаю — смелому принцу-воину, который самоотверженно боролся с завоевателями своей родины, не боялся крови, добывал в походах трофеи и полон, да еще и пользовался покровительством могущественных гегемонов той части Центральной Азии — ойратов.
Это покровительство часто выражалось в предоставлении тайшами своих воинов царевичам для набегов на сибирские волости. Отмечена численность Аблаева воинства в 1634 г. в пятьсот человек, и столько же находилось под его началом калмыков[377]. Впрочем, очевидцы порой отмечали гораздо меньшую численность жителей его улуса: «а с ними (семьей Аблая. — В.Т.) немногие люди, бойцов толко человек з десять»[378]. Но здесь могли сказываться как превратности «казачьей» жизни (зависимость от успехов и поражений), так и особенности кочевого образа жизни, когда для собственного прокормления и выпаса скота семьям-хозяйствам было целесообразно держаться порознь.
Кроме того, в Барабинской степи, в трех острожках на озере Икуль и речке Карагат, проживали 50 семей местных татар, признававших верховенство Аблая и его покровителей-тайшей[379]. В 1634 г. к Аблаю присоединились 59 семей башкир, которые отъехали из-под власти воевод во время проводившегося ими ясачного сбора[380]. Присоединялись к нему и тюменские ясачные татары, что представляло повышенную военную опасность из-за хорошего знания ими местности — фактически театра военных действий («а тамошние… места им все ведомы»