67. С замедлением экономического развития СССР в конце 1970-х годов продолжение экономического освоения Сибири стало весьма проблематичным.
К 1980-м годам доход от массированных капиталовложений в эксплуатацию природных ресурсов в Сибири и на Дальнем Востоке сильно снизился. Многие масштабные строительные проекты остались незавершенными или законсервированными на неопределенный срок из-за того, что «зачастую оценка существующих ресурсов, оборудования и снабжения не была реалистичной»68. Запланированное крупномасштабное развитие Дальнего Востока, которое стояло на повестке дня последним, было «отложено на будущее»69. Сначала проблемы рассматривались как результат диспропорционального и непоследовательного планирования, неэффективного управления и плохой координации. Но во времена реформ Михаила Горбачева в конце 80-х годов стали считать, что проблемой была сама Сибирь и попытки ее освоения. Критика огромных затрат в Сибири стала обычным делом в советских плановых кругах. Плановики в Москве «стали стремиться подчинить освоение Сибири потребностям экономики Европейского Центра» и оставили «надежды на самодостаточный рост в этом столетии»70. Экономический советник Горбачева Абел Аганбегян, например, порицал «гигантоманию» советских промышленных проектов, искажавшую экономические показатели. В то же время аналитик оборонной промышленности Андрей Кокошин указывал на чрезмерные издержки при создании новых оборонных предприятий в отдаленных регионах, которые были «с экономической точки зрения… неоправданными»71.
Региональные аналитики и плановики в Сибири попытались обосновать необходимость продолжения широкомасштабного инвестирования, ссылаясь на то, что товары, производимые в Сибири — особенно нефть и газ, — высоко ценятся на мировых рынках, на зависимость европейской части России от поставок сибирских природных ресурсов и энергии и на огромный экономический потенциал эксплуатации богатств региона72. Однако было уже очевидно, что все эти рассуждения о достоинствах Сибири никогда не смогут перевесить затраты, связанные с доставкой региональных товаров на рынок. И в самом деле, к 1989 году индустриализация Сибири стала выглядеть не великой утопией, а грандиозной ошибкой. Сибирский проект был с трудом, но остановлен с распадом Советского Союза в 1991 году и началом российских макроэкономических реформ 1990-х годов.
То, что попытка индустриализации Сибири была огромной ошибкой, не вызывает сомнений, если принять все сказанное по поводу уникального набора проблем, связанных с российскими размерами и холодом, в главах 2 и 3. Но в конце концов масштабность ошибок могла бы быть значительно больше. Утопические схемы, разработанные в 60–70-е годы, были попыткой направить освоение Сибири по тому пути, который должен был быть пройден до 2000 года73. Это долгосрочный проект колоссальных масштабов, и потому сибирская утопия провалилась из-за ограниченности ресурсов, а не из-за нехватки воображения. В 80-е годы самым большим препятствием стала не нехватка инвестиционного капитала, как может показаться из приведенных выше суждений (ведь СССР закачивал деньги в Сибирь в феноменальном количестве в течение 15 лет); дело было в людях. Советская система в постсталинскую эпоху не смогла заставить достаточное число людей переехать в Сибирь или заманить их туда, для того чтобы заняться реализацией этого колоссального предприятия.
Уже на ранних стадиях планирования и реализации грандиозных советских сибирских проектов 1960-х годов возникла так называемая «проблема рабочей силы в Сибири». Пока функционировал ГУЛАГ, такой проблемы не существовало. С 1926-го по 1939 год Урал и регионы к востоку от него переживали бум численности населения. Но добровольных переселенцев было мало. Львиную долю составляли жертвы насильственного переселения и депортации. После ликвидации ГУЛАГа в конце 1950-х годов и отмены ограничений на перемещение бывших заключенных покатилась массированная волна обратной миграции. Официальным лицам пришлось придумывать систему льгот — включая предоставление свободы перемещения внутри Сибири — с тем, чтобы противостоять волне обратной миграции. Однако и эта система оказалась неэффективной. В 60-х годах С. Г. Процюк писал, что, если бы был выбор, многие поселенцы предпочли бы «променять холодную и враждебную тайгу на плодородные солнечные степи Ставрополья и Краснодарского края»74. Тяга к более теплым регионам была сильна и среди сравнительно недавних добровольных переселенцев. Как отмечал Процюк, «подавляющее большинство сибирских рабочих покидают свои рабочие места до истечения сроков действия их контрактов; в Красноярском крае, например, не более 12 процентов вновь нанятых рабочих завершили свои контракты — другие порывали со своей работой досрочно»75.
Результаты советских исследований за тот период проливают свет на побудительные факторы обратной миграции из Сибири. Они включают низкие заработки, работу не по профессии, неудовлетворительные условия проживания, недостаток культурной жизни и желание быть поближе к родственникам в европейской части России76. Все понимали, что в других местах условия для проживания лучше. Многих работников из Сибири привлекала Юго-Западная Россия, регионы Дона и Кубани, где климат мягче и стоимость проживания значительно ниже.
Для решения этой проблемы сначала была развернута кампания по привлечению на сибирские предприятия «невостребованной рабочей силы», главным образом домашних хозяек. Согласно Процюку, эта новая политика стала «своего рода спасительной соломинкой для озадаченных советских специалистов по труду, которые внезапно оказались перед лицом невозможности возврата к сталинским методам депортации, способствовавшим колонизации Сибири в 1937–1952 годах»77. Однако новая стратегия в конечном счете оказалась неэффективной. Домашние хозяйки оказались совершенно неподготовленными для опасной и тяжелой работы, связанной с советскими способами добычи и обогащения цветных металлов. И хотя доля женщин, занятых в цветной металлургии, скачкообразно возросла до 24 процентов к 1962 году, они не смогли восполнить возрастающую нехватку рабочей силы78. В результате пришлось снова вернуться к более высоким зарплатам и другим стимулам для работников в Сибири, но даже при наличии этой системы «проблема рабочей силы в Сибири» продолжала оставаться головной болью советского правительства вплоть до развала СССР.
Важнейший момент заключается в том, что при наличии непривлекательного образа жизни в Сибири Россия просто не располагала людскими ресурсами, соразмерными ее гигантским проектам. Сибири пришлось конкурировать с другими советскими передовыми рубежами — например, угольными месторождениями украинского Донбасса, которые были освоены в тот же период и казались более привлекательными с точки зрения климата и льгот. Во времена ГУЛАГа требовалось очень мало ресурсов для обеспечения работников из осужденных — они жили во временных бараках, существовали, в основном, на типовую пайку при минимуме одежды и, конечно же, не требовали никаких льгот. Необходимо было содержать лишь нескольких охранников, чтобы заставлять их работать и обеспечивать контроль. После развала системы принудительного труда люди продолжали приезжать и селиться в Сибири со своими семьями, однако теперь им требовалась более диверсифицированная поддержка и обеспечение: жилье, продукты питания, отопление, школы и т. п., — что, в свою очередь, требовало наличия дополнительного обслуживающего персонала. (Как отмечалось в главе 3, на одного постоянного работника на Крайнем Севере к концу 1960-х годов приходилось 10 человек обслуживающего персонала и иждивенцев.)
В результате, при отсутствии жесткого принуждения, рабочая сила, необходимая для эксплуатации ресурсов в суровых сибирских условиях жизни и труда, становилась очень дорогой. Правильной реакцией на это было бы применение технологий, позволяющих радикально сократить количество рабочих. Советские плановые структуры пошли другим путем. Они стремились сохранить сталинские методы массового притока дешевой рабочей силы и примитивнейшие технологии, чего невозможно добиться без принуждения.
Существуют две причины нежелания планирующих органов признать факт «нехватки рабочей силы». Во-первых, советская система рассматривала рабочую силу как один из объективных факторов производства, который можно «использовать» и размещать так же, как металл, газ или цемент, не учитывая, что рабочая сила — это люди, а люди имеют свободу воли. Во-вторых, государственные лидеры были обречены на мышление категориями неограниченной численности населения самой советской историей. Советское промышленное и городское планирование основывалось на абсолютно нереальных прогнозах роста численности населения. Доступность и освоение территории Советского Союза, а следовательно, и Сибири, основывались на этой подспудной идее о численности населения. Несмотря на быстрый рост до Первой мировой войны (ежегодный прирост почти в 1 миллион человек к 1900 году), Россия никогда не сталкивалась с мальтузианскими ограничениями благодаря бескрайности своей территории. С вступлением в XX век, располагая бескрайними просторами Сибири, Россия не опасалась, что ей будет не хватать территории, а значит, ни у кого не возникало даже мысли о том, что ей когда-либо придется ограничивать численность своего населения. Все ожидали, что рост численности населения России продолжится. Германский канцлер Теобальд фон Бетманн-Холлвег в 1914 году заявлял: «Будущее принадлежит России, которая растет, растет и растет»79.
Своими непрерывными захватами земель и поощрением людей к миграции царизм создавал впечатление экстенсивного развития Сибири. Но царизм в действительности имел своей целью размещение к востоку от Урала не огромных городов и мощной промышленности, а одних только людей. На неправильный же путь вывела поставленная советской властью задача индустриализации Сибири. Парадоксально, но советское государство никогда бы не смогло одновременно и заселить и индустриализовать Сибирь, так как вопреки всем ожиданиям рост численности российского населения