61.
Итак, хотя мы и выступаем за уменьшение городов, это, скорее всего, будет для России почти неразрешимой задачей. В то же время все эти подготовительные мероприятия по исправлению ситуации с производством энергии, затратами на отопление и эффективностью сводятся, судя по всему, опять-таки к дорогостоящим мерам. Говорят, что модернизация одной сельской электростанции ЕЭС, обслуживающей 3000 человек, в России стоит 35 миллионов долларов62. Кроме того, приблизительные затраты только на удовлетворение элементарных минимальных ежегодных потребностей в замене изношенных генерирующих мощностей в конце 1990-х годов превышали 3,5 миллиарда долларов, и еще дополнительно требовалось 750 миллионов долларов на модернизацию и усовершенствование распределительной сети ЕЭС63. Один из наших собеседников в российском энергетическом секторе заметил: «Дешевле было бы вывезти всех людей из этих сибирских и дальневосточных городов, чем пытаться провести реструктуризацию всей системы снабжения энергией и электричеством или перевести некоторые из систем на угле и жидком топливе на новую газовую инфраструктуру»64.
Энергетические и отопительные системы и относящаяся к ним инфраструктура были спроектированы так, чтобы образовывать неделимое целое. Деление и уменьшение неизбежно означает разрушение имеющейся системы и ее переустройство, тогда как обслуживание одной части системы означает обслуживание целого. Это реальная дилемма для российских политиков. Итак, если действительно существуют технические препоны на пути уменьшения размеров городов в Сибири и на российском Дальнем Востоке и если обслуживать их крайне сложно, возможно ли, что россияне действительно смогут и будут просто покидать некоторые города и в массовом порядке переселяться в европейскую часть России? Возможно ли в начале XXI столетия превратить города с несколькими сотнями тысяч или даже миллионом жителей в города-призраки?
Что произойдет, если Россия не сможет разрубить гордиев узел своего исторического багажа; если Россия будет не в состоянии «сжаться», в переносном смысле, и «согреться»? Пока Россия реагирует довольно вяло. Текущая программа предусматривает оставить всех на месте и попытаться повысить эффективность при существующих сдерживающих факторах. В долгосрочном же плане это необоснованный подход. Это только кажется, что политика приспособленчества обойдется дешевле, чем принятие мер по реальному уменьшению размеров некоторых городов. На деле — все наоборот. Местные власти будут продолжать требовать от Федерации принятия дорогостоящих мер лишь ради сохранения статус-кво. Если не будет признана необходимость уменьшения размеров городов на востоке, соблазн продолжать рассматривать Сибирь как основу экономического развития России только усилится. Это худший сценарий развития. Несмотря на очевидную нехватку финансовых и людских ресурсов для большинства намеченных планов, государство продолжает политику возврата к освоению и заселению Сибири и Дальнего Востока. Такая деятельность обрекает страну на повторный цикл нерационального использования ресурсов.
Глава 9Преемственность идеологии
Помимо объективных трудностей, связанных с мобильностью, миграцией и концепцией уменьшения городов, самой серьезной из всех помех на пути изменения российской экономической географии является то, что Сибирь продолжает рассматриваться в качестве основы развития России в будущем. Сохранение и расширение материальных сибирских активов — городов, заводов и рудников, унаследованных от ГУЛАГа, считаются политическим императивом и в сегодняшней России. Выдвигаются программы по «второй индустриализации» Сибири, и делается ставка на привлечение мигрантов и иммигрантов для того, чтобы приостановить уменьшение численности населения и рабочей силы. Однако попытки государства повторно заселить Сибирь создадут больше проблем, чем решат. Приток иммигрантов вызовет новые затруднения. Потребуется государственное вмешательство для борьбы с проклятием суровых холодов, частыми перебоями в подаче энергии, а также с наводнениями — бедой региона после каждой суровой зимы. Таким образом, борьба с сибирской природой по-прежнему будет выкачивать ресурсы из Москвы и других развитых регионов, при этом подвергая опасности уникальную и легко ранимую экологию Сибири.
В эпоху царизма Сибирь привлекала некоторых как место, где можно найти убежище или романтику. В советские времена студенты и ученые тоже добровольно приезжали туда, чтобы работать в филиалах Академии наук в Новосибирске и других городах, где они надеялись обрести интеллектуальную свободу и возможность заниматься своим делом. Других же, отправившихся туда, чтобы работать на оборонных предприятиях, в добывающих отраслях промышленности и на гигантских сибирских заводах, привлекали высокие заработки и возможность быть «первопроходцами» на передовых рубежах советской индустриализации. Сегодня, хотя ценность этих относительных свобод и возможностей ушла в прошлое, людей, как и в случае с Норильском (см. главу 8), продолжают Удерживать на месте гораздо более приземленные или житейские вещи — жилищные субсидии и другие льготы.
К тому же Сибирь обросла неким мифом. Идеи 1970-х годов об эксплуатации неограниченных сибирских ресурсов и построении советской промышленной утопии были весьма в ходу и в 1980-х, особенно в связи с настоятельной необходимостью завершения одной из последних великих советских строек — БАМа. Сибирь и ее природные чудеса, такие как, например озеро Байкал, были еще и излюбленными сюжетами для писателей-деревенщиков того времени. Таким образом, советское мифотворчество о Сибири — это совсем недавние и живучие воспоминания для поколения современных российских лидеров, достигших зрелого возраста в 1970–1980-х годах.
Образ Сибири был чрезвычайно политизирован в 1990-х годах с воскрешением «евразийских» теорий конца XIX — начала XX столетий, которые популярно обосновывали уникальное географическое положение России между Европой и Азией1. Окончательно сформировавшееся евразийское политическое движение, возглавляемое философом Александром Дугиным, возникло в конце 1990-х годов, с особым акцентом на господство и контроль над Севером и землями в Арктике (Арктогея)2. Опираясь на геополитические теории британского ученого начала XX столетия Халфорда Макиндера, движение Дугина выступает за «самодостаточность (российского) огромного пространства» и более плотное заселение Сибири, замечая, что «свято место пусто не бывает»3. Хотя евразийское движение и было неким новым веянием в российской политике, в среде политиков и аналитиков его влияние на формирование взглядов на двойственную роль России в Европе и Азии оказалось довольно значительным. Сам Дугин стал советником бывшего спикера российского парламента Геннадия Селезнева по «геополитическим делам» и был связан с рядом ультранационалистических политиков, ведущим телепрограммы «Однако» Михаилом Леонтьевым и редакцией газеты леворадикального толка «Завтра»4. Идеи Евразии нашли поддержку и у многих основных российских националистических партий — Единство, Отечество — вся Россия, КПРФ… Члены этих партий преобладали в комитете по геополитике российской Госдумы второго созыва, потому эти идеи нашли свое отражение в выступлениях лидеров, в том числе и президента Путина5. Утверждения евразийцев вроде того, что «тот, кто владеет Арктикой, владеет всем миром», красной линией проходят через репортажи российских газет и аналитические записки о Сибири и российском Севере6.
Во всех этих материалах и дебатах Сибирь является основанием гордости российского охвата и Европы и Азии. Без Сибири Россия не была бы богата и авторитетна. Даже известные западные обозреватели, например, историк Джеймс Биллингтон (James Billington), библиотекарь конгресса США, продолжают рассматривать Сибирь как квинтэссенцию России: «Сибирь — это идеальное место, поскольку она стала эмоциональным средоточием поиска Россией своей новой идентичности скорее как передового рубежа развития цивилизации, чем военизированной имперской силы»7.
В 1990-х годах эта политическая сибирская мифология стала тесно смыкаться с концепцией безопасности России и опасениями по поводу образования демографического и геополитического вакуума на российском Дальнем Востоке, который может быть потенциально заполнен Китаем. Учитывая, что регион севернее реки Амур был одной из последних территорий, присоединенных к Российской империи, и что из-за спорных территорий вдоль Амура происходили серьезные военные столкновения между СССР и Китаем в 1969 году, эти опасения не так уж необоснованны (соглашение о делимитации государственной границы между РФ и КНР было подписано Путиным в октябре 2004 года). Сибирь и Дальний Восток были одними из самых милитаризованных регионов России в советский период, особенно в 1970-х годах8. Сегодня демографический и экономический спад в России совпал с экономическим и демографическим бумом в Китае. Наращивание китайских обычных вооруженных сил произошло в то время, когда армия России находилась в процессе унизительной деградации, что, естественно, нервировало российских политиков.
Угроза российскому Дальнему Востоку со стороны Китая; возможность наплыва китайских мигрантов на быстро пустеющие российские земли; проблемы сохранения российского военного присутствия в этом регионе — все это стало дежурной темой политических дебатов в Москве, Сибири и на Дальнем Востоке9. Действительно, современные российские лидеры и аналитики все еще бьются над многими теми же дилеммами безопасности, что заботили Россию и в эпоху царизма. Как же правительству обеспечить суверенитет России над такой бескрайней территорией и защитить ее от вторжения? Возможно ли сохранить территориальную целостность, если большие участки ее земель слабо заселены или не заселены вовсе? Будет ли демографический спад в России означать, что Сибирь и российский Дальний Восток снова будут рассматриваться как