И встал, и ясно, тяжело прибавил:
– Атамана своего продал, скотина, а теперь ещё орёшь. Креста на тебе нет!
– Как это продал?! – заорал Шуянин, поднимая саблю ещё выше. – Кто такое говорит?!
– Кто-кто! – передразнил его Маркел. – Да вся Москва так говорит! И вся Казань, вся Волга! Всё царство! И, говорят, Васька Шуянин не казак, а тать продажный! Атамана продал! За ясак!
Шуянин замер. После медленно опустил саблю и так же медленно сказал:
– Я у тебя язык за это вырву. Вот этой рукой!
– А у всего царства как? – спросил Маркел.
– Брешешь, пёс! – сказал Шуянин. – Не может того быть!
– Нет, может! – ответил Маркел. – Царь меня призвал и говорит: «Маркел»…
– Царь? Наш? – переспросил Шуянин.
– Наш! Чей ещё! – гневным голосом сказал Маркел. – И вот царь говорит: – Езжай, Маркелка, и хоть из-под земли его достань! Вот! На! Читай!
И вытащил, и сунул Шуянину в нос подорожную. Тот взял её, начал читать:
– По Государеву Царёву и Великого Князя указу… Моему верному слуге Маркелу… Писано на Москве…
И замолчал. Отдал подорожную и сел. Маркел тоже сел. Шуянин, помолчав, сказал:
– И что?
– Как что! – гневно ответил Маркел. – Открыли дело об убиении раба божьего Ермака Тимофеевича и покраже двух царских вещиц – сабли и пансыря. И о пропаже ясака за прошлый год со всей Сибири. И я поехал. Добрые люди где меня надоумили, где мне чем пособили, и вот я здесь! И спрашиваю: где ясак? Кто его взял? И кто атамана продал – в самом деле ты или не ты?
Шуянин молчал. Потом нехотя сказал:
– В грамотке об этом ничего не сказано.
– Зато вся Москва, вся Волга говорит: Шуянин – тать!
Шуянин опять вскочил. Маркел усмехнулся и сказал:
– Ну и отрубишь ты мне голову, а как все люди говорили, что ты тать, так и дальше будут говорить.
Шуянин постоял ещё немного, помолчал, а после сел, стёр пот со лба, губами пожевал и начал:
– Я не тать. Я вольный человек и никогда ещё к моей руке ни одна чужая копейка не прилипала. Мне Ермак Тимофеевич ещё на Волге нашу казну доверил. И когда мы к Строгоновым пришли, казна была на мне. И через Камень перешли и пришли на Кучума, побили Кучума, взяли его казну, сложили с нашей – и опять я всё держал! Вот так!
– А много ли было Кучумовой казны? – спросил Маркел.
– Мало, – прямо ответил Шуянин. – Пока мы Кашлык брали, Кучум через подземный ход сбежал. И всё лучшее с собой унёс. Нам только по мелочи осталось – ковры, посуда, утварь всякая. А кому это в Сибири надо, когда уже морозы начали прихватывать?!
И засмеялся. А Маркел спросил:
– А что было надо?
– Хлеб, – резко ответил Шуянин. – Мясо. Крупы. Рыба.
– Так рыбы здесь много.
– А ты за ней ходил? – злобно спросил Шуянин. – А ты видал, как вогулы стреляют? А у татар ещё конное войско. А наши струги все на берегу лежат, река замёрзла и жрать нечего. До весны чуть дотянули. Весной, как только лёд сошёл, сразу пошли ясачить, набрали соболей и прочей меховой казны, настращали князьков, князьки прислали припасов, и стало немного полегче. Но и опять уже лето проходит! Что делать? И мы снарядили посольство в Москву, все меха туда отдали, всё что было, до последнего хвоста, и взамен просили только одного: дай, государь, огненных припасов! А государь прислал стрельцов, теперь ещё стрельцов корми!
– И вы кормили?
– Нет.
– А дальше что?
– Дальше ещё одна весна пришла, пошли ясачить. Осенью опять послали соболей в Москву, а нам обратно совсем ничего!
– А Мансуров? – напомнил Маркел.
– Что Мансуров?! – взъярился Шуянин. – Когда он пришёл? Когда мы уже ждать их перестали?! И когда Ермака Тимофеевича уже в живых не было.
– А где ясак за тот год?
– И ясак туда же, вместе с Ермаком.
– Как это так?
– А очень просто, – уже равнодушно ответил Шуянин. – Когда весна пришла и никто из Москвы не явился, Ермак говорит: если и дальше будем ждать со стороны, помрём от голода, так что надо нам, братцы-товариство, самим о своих головах заботиться. И мы так и сделали – сели на струги, разъехались кто куда, благо рек здесь хватает, потом мало-помалу снова съехались в Кашлык, и стали считать, кто что собрал. Получилось не так мало – восемь сороков соболей и три соболя, а это уже сто двадцать рублей с лишком, да пятнадцать чёрных бобров, да девять карих, да бурые лисицы три, да десять сарумов беличьих шкур очень добрых, да… Вот и считай! А самих нас оставалось сколько? Пересчитали – сто тридцать шесть сабель. На семи стругах. А когда в Кашлык пришли, стругов у нас было тридцать два! Ну ладно. А дальше теперь было так: опять Ермак говорит: нам надо разделиться, я оставляю здесь Мещеряка за главного, и Черкас у него есаул, и у вас четыре струга, а сам я беру с собой три, и мы с Шуяниным идем к бухарцам, и меняем наш ясак на хлеб и другие припасы, а, может, ещё и на огненное зелье, если так получится. И на том и порешили, Черкас и Мещеряк остались в Кашлыке, а мы с Ермаком пошли в бухарцы. На Атбаш.
– Атбаш, это что? – спросил Маркел.
– А это место есть одно такое, – ответил Шуянин. – У них там, между сибирцами и бухарцами, ровненько где лес кончается и поле начинается, как бы ничья земля, и каждый год, когда у нас Первый Спас, у них там ярмарка. Это бухарцы из своих земель приходят туда посуху, а сибирцы плывут по реке. А тогда и мы туда намерились. Прийти первыми и всё забрать!
– Отнять?
– Зачем отнять? У нас же был с собой ясак. А бухарцы зачем в Сибирь ходят? Затем же, что и мы, – за соболями. Только они ходят издавна, а мы только начали ходить. И ничего мы ещё не знали в тех местах, шли, как слепые котята, вначале вверх по Иртышу, потом повернули на Вагай и по нему пошли, опять вверх по реке. Приходим, а Атбаш пустой! Мы немного отошли назад и встали ждать на острове. Нам же сказали, что бухарцы придут завтра.
– Кто сказал?
– Старик один. Он там у них, на Атбаше, за сторожа. И сначала он молчал, говорил, что ничего не знает. Тогда Ермак велел дать ему задатку. Соболями. Много дали! И старик смягчился и сказал, что ждите завтра. Мы отошли назад, за поворот реки, вышли там на острове, разбили табор и принялись ждать.
– А караулы выставили? – спросил Маркел.
– А то как же! – ответил Шуянин. – Всё как положено. Стояли Яков Шемеля, Иван Волдырь и Михайла Заворуха. – Назвав их, Шуянин медленно перекрестился, помолчал, после продолжил: – Больше я их в живых не видал. Убили их в ту ночь. Многих тогда убили!
– Как?
– А очень просто! Мы же тогда как? Мы же весь день гребли, шли по реке всё вверх да вверх, и утомились казаки! Полегли как снопы. Даже шалашей не ладили. А какая ночь тогда была дрянная! Всё время дождь да дождь. Я сплю. А потом вдруг слышу крики. Кричат по-татарски, и со всех сторон! Я вскочил. А темнотища спросонья какая! Ничего не разобрать! Только слышу – железо гремит, наши кричат немо. И, ещё слышу, кричат: «На струги!»
– Кто кричит?
– Да кто там разберёт! – со злом воскликнул Шуянин.
– А дальше?
– Что дальше?! Добежал я до воды. А струги уже отчалили. Я в воду! За весло! В струг завалился, а вокруг кричат, дождь хлещет, гром гремит! Струг понесло, я кричу: «Стой! Куда?! Поворачивай!» Да куда там поворачивай! А стрелы дзынь да дзынь! А что наши пищали в такой дождь?! И что наши сабли, если ничего не видно, и спросонья? И мы пошли и пошли по реке, и ушли.
– А Ермак?
– Утонул.
– Как утонул?
– А так. Он тоже с берега сбежал, да оступился и упал. Встал, кинулся вперёд, не удержался и опять упал, и больше уже не поднялся.
И Шуянин вновь перекрестился. Маркел, помолчав, спросил:
– Ты это сам видел?
– Нет, не сам. Другие видели. С другого струга. Мы тогда на двух стругах ушли, а третий, Ермаков, с казной, пропал. Мы всю ночью гребли, а как рассвело, остановились, ждали, думали, может, вернётся кто, догонит. Никто не догнал. Только утром подошли татары и стали по нам с берега стрелять. И мы совсем ушли – сперва по Вагаю, а потом по Иртышу, в Кашлык. Там опять пересчитались. Девяносто девять получилось. Вот сколько мы на Вагае оставили – тридцать семь сабель вместе с атаманской.
Маркел помолчал, подумал, а потом сказал:
– Так, говоришь, другие видели, как он тонул. А подтвердят, если спросить?
– А чего не подтвердить? – сказал Шуянин. – Если видели, конечно, подтвердят. Да ты сам у них сегодня спросишь!
– Ладно, – сказал Маркел. – Спрошу. А дальше было что? Если Ермак у берега упал, может, татары его после подобрали.
– Если б подобрали, много крику было бы, – сказал Шуянин. – А так и тогда молчали, и теперь молчат. А самому ему не всплыть. Он же тяжелый был, в пансыре. А пансырь у него был знатный! Ему его царь подарил. Немецкий пансырь, в пять колец, сбит мудостно. И ещё сабля у него была, тоже от царя, булатная, по обе стороны от черена до елмана золотом наведена, посмотришь – глаз не отвести. И сабля, и пансырь нам были за тот первый ясак, когда мы огненный запас просили, всем по фунту, а получили на всех один пансырь. Ермак его очень любил! А он его на дно и утащил!
Маркел молчал. Потом сказал:
– Ну ладно. Это мне ещё надо обдумать. И мы ещё поговорим об этом. Вечером, со всеми! А пока я хотел бы в баньку. Я в баньке с Устюга не был!
ГЛАВА 27
Баньку протопили славно. Маркел от души попарился, достал из узла чистое нательное бельё, переоделся, поднялся наверх, выпил шкалик и лёг соснуть ненадолго.
Но получилось до самого вечера. Когда Маркел проснулся, солнце уже катилось вниз. Маркел кликнул Ивана, спросил, где есаул, Иван ответил, что скоро придёт. Маркел ещё немного полежал, подумал. Получалось, что Шуянин гнул неправду, но несильно. Эх, в сердцах думал Маркел, сейчас поставить бы его к кресту, и его казаков вместе с ним, но казаки к кресту и так не ходят, а здесь, в такой глуши, не пойдут и подавно. И Маркел насупился.
Пришёл Шуянин, сказал с лёгким паром. Маркел его поблагодарил. Шуянин сказал, что стол уже почти готов, но всех казаков не поместит.