Наконец Женька вернулся в дом, сел на дальний конец скамьи.
– Макс, а свою жизнь можно поменять? Ну, если отправят туда, где можно себя увидеть, предупредить… что-то изменить?
– Это запрещено.
– И что, никто не пытался к себе пробиться?
– Нет данных.
– А кто у вас без вести пропал?
– Витька Беляев. Возрастом почти как ты. Художник, рисовал всё время. С Некрасовым дружил.
– У него был чёрный велосипед! – брякнул вдруг Женька. И пояснил: – Ну, Гошка тогда его взял. Я обратил внимание. Хотел взять один, потом выкатил другой. Чёрный, и буква «V» на раме.
– Выходит, так.
– И как он пропал? Почему?
– А я знаю? Не пропал – узнали бы.
Женька замолчал.
Макс тоже молчал. Думал про Беляева – где он там? Может, вправду к себе попал? И что он там делает? В школу ходит? Картинки свои рисует? Планетку рисует и тех, кто на ней, – а все думают, что Витька планетку выдумал… Типа научная фантастика. А что бы Макс делал? В нормальной жизни, не в той, что ему осталась. Наверное, он бы жить попробовал. Просто по-человечески, а не как вот это всё.
На базе стало холодно. Не как на вылете, в зиме этой, но тоже пробрало до костей. Волны, брызги, ветер, дверь открытая. Надо бы жилет опять включить, вытащить чайник, канистру с питьевой водой. Попить горячего, поесть из НЗ чего-то. Собрать барахло для реквизиторов. И пару часиков подремать, хотя бы до рассвета. Но тут Женька снова полез с вопросами.
– Макс! А когда вы меня из школы забирали, Пал Палыч сказал, что я долго шёл. Почему долго?
Макс вспомнил, как Палыч показывал ему данные по Никифорову. Газетные вырезки, милицейские сводки. Сказать Женьке всю правду? Или подождать всё-таки, пока он сам посмотрит свою хронику? Перевести разговор, уйти от ответа?
– Надо укладываться в расчётное время. А ты на контрольной сидел. Мы тебя ждём, а ты всё не идёшь. Замечтался, что ли?
Женька вдруг резко привстал со скамьи, но сразу обратно сел, ничего не сказал. Надо с ним поосторожнее всё-таки.
– Тебе же сказано, дятел: мы избранные. Сюда не каждого берут. Вычисляют подходящих.
– А я подходящий?
Женька пересел на середину скамейки, ближе к Максиму. Отсюда было слышно море.
– Жень, пока я уходил, ты хотел из того дома свалить? Только по-честному.
Женька молчал.
– В первый раз все хотят. Жень, хотеть свалить – это не стыдно. Стыдно реально валить. А ты молодец, выдержал.
О том, что в паре «ведущий – ведомый» дверь открывается только ведущему, Макс говорить не стал. Женька скоро сам всё узнает. А сейчас пусть гордится. И поспит.
Снова тренькнул телефон. Из дома звонили.
– Это Долорес. Витя вернулся. Макс, он другой совсем.
Часть вторая
1
Посреди ночи на проходной сработал аварийный шлюз, коротко взвыла сигнализация. Долька никак не могла уснуть, ворочалась, а когда услышала вой сирены, сразу поднялась, помчалась по ступенькам вниз.
Максим приехал. Сейчас всё спокойно станет. Когда старший на месте – всё нормально, всё под контролем.
Но почему через аварийку? Они же по воздуху должны…
Дальше Долька не додумала. Лестница кончилась.
На проходной у шлюза стояли не двое, а один. Ростом с Макса, но не Макс. Незнакомый парень. Но при этом знакомый.
Такого не могло быть.
Потому что когда Витька Беляев пропал, то на вид ему было лет двенадцать, как новенькому Женьке. А сейчас ему шестнадцать, как Дольке. Или даже восемнадцать, как Максу.
И это точно он: Долька видела личное дело, фотографии. Помнила, каким он вырос. Примерно таким же… Или всё-таки другим? Не таким обалдевшим?
Долька сказала:
– У тебя руки в крови. – А потом спросила: – Вить, это точно ты?
Беляев посмотрел на неё – первый раз сверху вниз.
– Да какая теперь разница…
Голос у него был взрослый, усталый. Лицо серьёзное, бледное, как всегда после аварийной переброски. И одет в какое-то… чёрт-те что.
Джинсы, сильно не по размеру, большие и потрёпанные. Уродливая чёрная косуха, очень старая, воняющая табачищем и грязным домом. На куртке тоже была кровь. Или что-то ещё.
– Макс дома?
– На вылете. Утром вернётся. А что?
Витька пожал плечами – так медленно и осторожно, будто на них лежало что-то невидимое и очень хрупкое. Или ему было больно?
Долька окончательно проснулась.
– Тебя ранило?
Он отозвался странно. Очень медленно:
– Ага. Меня. Я сам.
Голос был глухой, интонации как у пьяного. Или Долька так решила из-за того, что голос взрослый? Непривычный.
– Может, я позвоню? – осторожно спросила Долька. – Куратора вызову? – она не могла произнести «Вениамина Аркадьевича». – Или тебе врача надо?
Беляев помотал головой.
– Ничего не надо. Я сам… то есть потом… Позже.
Он замолчал, а голова всё ещё моталась. От усталости!
Долька наконец сообразила. Ухватила Витьку повыше локтя (и ладонь сразу стала липкой, перемазалась в крови), повела к мальчишкам в умывалку. Тут были душевые кабинки, одна – большая, как для инвалидов.
Витька как-то неуклюже поднял руки, стал дёргать застёжку своей идиотской куртки. Долька обернулась на шорох в дверях.
Гошка, Юрка, близнецы, Ирка с Людочкой. Ну, конечно.
Витька наконец расстегнул куртку. Из-под неё на кафель выпало что-то вроде грязной меховой шапки, когда-то белой, а теперь невообразимого цвета.
Беляев тихо выругался.
– Котик! – радостно вскрикнула Людочка.
Витька выругался ещё раз.
2
Котик был настоящий. Людочка не могла поверить своему счастью! Игрушечных котов может быть сколько угодно, и меховых, и заводных, но это ведь не то. Мягкая игрушка – всё равно игрушка, неживая, как её ни обнимай. А тут вот живой, тёплый, пушистый котичек. Только очень грязный. Выросший Витя выпустил его из своей куртки и потом ругался, а котичек уши прижимал – наверное, ему не нравились такие слова.
Людочка хотела, чтобы котичка звали Снежок, он же беленький почти весь. Или Пушок – потому что у него шерсть такая, длинная и очень красивая, даже когда грязная. Но Витя сказал, что кота зовут Беляк, что это его кот и что… Тут Долька перебила его, сказала:
– Люд, ну что ты грязного такого тискаешь… Вымой тогда уж.
И Людочка пошла с котом в умывалку для девочек. Котик был большой, тяжёлый, тёплый и очень послушный. Лёг в раковину, снова уши прижал и совсем-совсем не сопротивлялся, не царапался, не шипел, не хотел убежать… будто он всё-таки был немножко игрушечный.
Наверное, котик после перегрузки тоже устал, как они устают. Ира принесла шампунь, стала помогать. Ира зевала, даже не сразу запела. А когда запела, котичек Ире ответил – тоже так тоненько. Шёрстка у него стала совсем белая, они с Ирой смыли всю грязь, и остальное тоже смыли. Ира сразу объяснила, что это кровь, но не котикова, ничего страшного… И что котик теперь на планетке будет жить. Людочка про это котику так и сказала, хотела, чтобы он помурлыкал в ответ.
Но котик всё лежал в раковине, прижав уши. Он медленно дышал, мокрая шерсть слиплась, и было видно, что он очень худой. Они с Ирой завернули котика в полотенце и понесли на кухню. Там молоко в холодильнике, и котлеты, и сыр… Но котики, наверное, сыр не едят. Людочка не знала, Ира сказала, что нет, а вот молоко…
Тут в кухню Долька пришла, с большим полотенцем и ещё с комбезом. Долька сказала, чтобы они спать шли. И котика с собой взяли.
Людочка даже не успела попросить, чтобы котик жил у них с Ирой в комнате, – надо было первой просить, а то Гошка тоже потом захочет и скажет, что это он первый. У него и стихи про кота уже есть! Но Долька сама всё велела, именно вот так…
И получалось теперь, что котик – Людочкин. И спать он будет у неё в кровати. Блюдце с молоком они с Ирой посреди комнаты поставили, но котик лакать не стал. Людочка его положила на свою подушку и сразу убрала игрушечных котиков оттуда. Чтобы настоящему обидно не было. И настоящий свернулся бубликом и замурлыкал… Хороший какой котик!
Было так радостно засыпать рядом с котиком и знать, что утром проснёшься – а он рядом, живой, настоящий, уже совсем пушистый… Как хорошо, что Витя его привёз!
3
Юра посторонился, пропуская Иру и Людочку с котом. Тут кроме него теперь оставались только Витька и Долька.
Гошку близнецы утащили наверх. Ну, он сопротивлялся, естественно, говорил, что ему тоже интересно, и тогда Серый взял Некрасова за ноги, а Сашка за руки. Молча, крепко. И они стали его раскачивать, как раскачивали на пляже, чтобы в воду швырнуть. Гошка верещал, тоже как на пляже, но тихо, потому что ночь на дворе. Так и поехал наверх, на Сашке с Серым. И к Беляеву больше не рвался. Окопался у близнецов в комнате и хотел там подушками драться, что ли. Снизу Юре было не очень слышно…
Витька наконец снял куртку, швырнул на мокрый кафельный пол. Вода под курткой сразу стала мерзкого бледно-розового цвета. Долька глянула на свои перепачканные ладони, сунула их под кран, начала мылить.
Витька сказал, глядя себе под ноги:
– Мы с тобой одной крови – ты и я.
– А как иначе? Мы же сиблинги… Вить, что случилось? Ты в порядке вообще?
Витька молчал. Стало слышно, как за стеной, в девчоночьей умывалке, Ира и Людочка возятся с котом. Ирка что-то напевала, кот иногда мявкал, но, кажется, никого ещё не сожрал и даже почти не поцарапал.
Долька сказала, что Витьке тоже надо вымыться, от него помойкой пахнет.
А под курткой у Витьки был только жилет – и видно, что теперь не по размеру, маловат, не застёгивается. Витька сунул его Юре прямо в руки, спросил обо всём сразу:
– Поможешь?
– Угу. Доль, у Макса комбез есть запасной?
Долька пошла в кладовку-прачечную, за кухней, долго возилась там и притащила наконец полотенце, штаны, трусы, носки. Передала Юрке в дверях, не заходя в душевую. Сказала, что «мы одной крови» – это из мультика про Маугли. Юра хотел поправить, что не из мультика, а из книжки, но не стал. Подождал, пока Витька вымоется, помог одеться, передавая вещи по одной, повёл его на кухню – так, будто Витька сейчас был новичком и не знал, где у них что. А Беляев правда был какой-то совсем отмороженный. Даже показалось, что это не совсем он – ну, потому что вырос и потому что не особо понимал, где он и что с ним. Сел не на свой табурет, а на Максов. Разг