– Ничего. Наблюдай, делай выводы.
Через полчаса к дому подошли три дошколёнка. В неудобных длинных пальто, в вязаных шапках с цветными помпонами. Из-за этих шапок они были похожи на гномов. Максим стоял на пороге захламлённой сырой комнаты, сунув руки в карманы. И мрачно смотрел на малявок. Сплюнул, велел лениво и сурово:
– Спички гони!
Самый высокий «гном» полез в карман, вытащил гремящий коробок. Протянул.
– Вот молодец…
Макс сейчас говорил, как кто-то другой. Чужой, грубый, неприятно-самоуверенный… Совсем как…
– А теперь брысь! – Максим сделал такое движение рукой, будто комара отгонял. И Женькино воспоминание тоже исчезло, его не удалось поймать, разобрать.
Макс знал, что делать. Он не первый раз менял чужое будущее. В смысле – прошлое. Ну, сослагательное, короче…
Женька смотрел на стену с клочками ободранных обоев. Они напоминали кожуру варёной картофелины. За спиной что-то громко стукнуло – по щербатым половицам проехался кусок кирпича. Малявки постарались, на прощанье. Кинули и убежали! Один «гном» орал другому:
– Петька, ну их, этих дураков!
Но они такими голосами кричали, что было понятно – Макса боятся. И себя презирают за то, что его послушались. Но всё-таки кирпич кинули, чтобы доказать, что это не так. Женька бы никогда не кинул!
– Макс, а ты нарочно так, да? Чтоб испугались?
– Соображаешь, дятел! – похвалил Макс. – Если с ними вежливо, они сперва уйдут, потом опять полезут. И нарвутся. Не здесь, так ещё где-нибудь.
У Женьки мёрзли ноги. Максим держал в покрасневшей ладони коробок. Покачивал его, слушал шорох спичек.
– Умеешь из них домики строить?
– Не умею. Мы сейчас обратно? – Женька не понимал, хочется ему возвращаться или нет. И куда? Где его «обратно»: в НИИ, на планетке, в собственном прошлом?
– Нет ещё. А ты чего, замёрз? Шнурок дёрни, отопление вруби. Жилет же с подогревом.
Максим сам сбросил пальто, остался в спасжилете поверх дурацкого школьного пиджака. «Образ старшеклассника-второгодника», – сказала реквизиторша. И суперсовременного вида жилет! На фоне ободранных стен и обломков чужой мебели светящаяся ткань выглядела дико. Напоминала, что они пришельцы. Макс дёрнул шнур спасжилета. Ткань где сморщилась, где встала колом. Стала твёрдой, как рыцарские доспехи. Может, ещё и непробиваемой?
Женька разглядывал пряжки, кнопки, нашивки.
– А обязательно летать в жилетах? Они для чего вообще?
– Чтобы друг в друга в темноте не врезаться. Они отражают. Плюс карманы глубокие.
Женька неловко расстегнул пальто. Начал искать, где там у жилета шнур.
– Ага, дёргай. Нормалёк, сейчас тепло будет. Чуешь?
– Нет пока, – ответил Женька. Даже наоборот, холоднее стало, потому что без пальто. Показалось, Макс его разыгрывает. Непонятно, как и зачем.
– Ты за что дёрнул, дятел? Тут же синий шнур и красный!
– Да я их вижу, что ли? Не видно ни…
Максим подошёл вплотную. Потянул за какой-то хлястик. И Женьке сразу словно феном в бока подуло. По спине разбежались острые мурашки. Ногам стало полегче. Кончик носа перестал зудеть.
– Пальто надень. Кто увидит, окосеет!
– Спасибо! Макс, а мы почему не возвращаемся?
– Ну, ты дятел! Сам не сечёшь? Мелких мы прогнали, теперь надо, чтобы этот сюда не полез.
– Ой, точно. А я…
Женька не понимал, что от него требуется.
– Да просто постоишь, в окно посмотришь, как он мимо идёт.
– А если не пройдёт?
– Куда он денется с подводной лодки? В общем, последишь, чтобы всё нормально было. Ясно?
– Абсолютно, – кивнул Женька.
Сколько ему торчать в засаде? В газете было написано, что горело в темноте. А сейчас край неба только начал наливаться жёлтым, похожим на слабую заварку закатным светом.
– Мне просто стоять, не разговаривать?
– Ну. Он пройдёт, потом я нарисуюсь… И мы обратно.
Максим ушёл.
Женька смотрел в окно, за которым сыпал мелкий, похожий на соль снег.
11
У Евы в раю никогда не было отчима. Только родной отец, Господь Бог. И он никогда не орал на Дольку. В смысле – на Еву. Но на Дольку Бог бы тоже никогда не орал. Она знает.
Вениамин Аркадьевич кричал очень громко. Долька не верила, что недавно стояла рядом с ним у кромки прибоя, смотрела на звёзды и улыбалась.
– Ну, ты-то взрослая! Ты хоть понимаешь, что всё могло сгореть к чертям?!. Столько работы псу под хвост! Это не полигон! Это дурдом какой-то!
– Цирк уродов, – подсказала Долька.
– Что?
– Был такой старый фильм. Про людей с патологиями, которых в цирке показывали. Сюжет примитивный, любовь-морковь. Все актёры – настоящие уродцы. Прямо про нас!
Веня пожал плечами. Потом посмотрел на Гошку. Тот маячил рядом, беспокойно на них поглядывал.
– Некрасов, ты мне сказать что-то хочешь?
– Вениамин Аркадьевич, я хочу… но боюсь спросить.
– Гошка глубоко вздохнул, поглядел очень серьёзно. – Хронометр ведь замкнуло?
– Да. А что ты про это знаешь?
– Я знаю, что бывает короткое замыкание. А длинное тоже бывает или нет?
Дольке стало смешно. Сразу до слёз. Веник поморщился.
– Егор! Я думал, ты умный парень, а ты…
– Чего я? – Гошка всё ещё смеялся над собственной шуткой. Не слышал ярости. А Веник завёлся.
– Знаешь, сколько мы над этим проектом впахивали? Не знаешь? Ты хоть понимаешь, балбес, кто нам проект заказал? Нет? Это госзаказ, Некрасов. Это же статья!
Гошка на каждое «Некрасов» пожимал плечами, будто его сейчас замкнуло и он не мог перестать. У него бывает такое, когда нервничает. Надо обнять и успокоить. Гошка повторял, совсем тихо, чтобы не расплакаться, как будто на него сейчас в школе орали, на педсовете:
– Ну, не знал, ну и что. Я же не знал. Ну и что…
Гошку трясло. И Веника тоже трясло.
– Ты понимаешь, сколько в вас вбухано денег?
– И сколько по дороге растащили, – подсказала Долька.
– Даже с учётом этого! До хрена, Некрасов. Идиот ты мамин! Думаешь, мы с вами всегда возиться будем? Убить тебя мало, ей-богу!
Долька обхватила Гошку за плечи, прижала к себе. Словно Веня мог наброситься на них.
– Ты чего вцепилась? – удивился Некрасов.
Пальцы у Дольки дрожали.
– Давить вас всех в зародыше! Чёрт знает что!
– Вениамин Аркадьевич! – очень вежливо сказала Долька. – Отойдите от ребёнка.
– Долли, ты что? – удивился Веник Банный.
Он реально не понял, что произошло.
«Убить тебя мало». «Будешь спорить – стукну». «Ещё раз ошибёшься – врежу». Это же только обещания. Шутка юмора. Просто не все такие шутки понимают. По семейным обстоятельствам.
– Долли?
Надо было говорить очень спокойным голосом. Равнодушным.
– Некрасов же сказал, что он не брал. Значит, не брал. Ищите в другом месте.
– Защищаете вы их, Долорес, – с тоской сказал Веня. – Они косячат, а вы спасаете. Матерь долороза, богородица-троеручица… На шею они вам сядут, Долорес, и ножки свесят. Уже свесили.
Она не отозвалась.
Веня больше ничего не сказал, ушёл на проходную. Там загудел лифт.
Долька не верила, что в комнате снова пусто и тихо. Очень хотелось окна открыть, проветрить дом от ругательств. Тот, кто в себе уверен, никогда ничего не доказывает ором. Можно как Палыч, молчать и улыбаться. Это, между прочим, страшнее.
В мастерскую заглянул Юра, что-то проговорил про курицу, вроде спросил что-то…
– Без разрешения, скажи, чтоб не брали, – машинально ответила Долька.
– Курица! Запеклась, говорю! Где прихватки, Ирка спрашивает!..
– Конечно, возьми, – спохватилась Долька.
Гошка дёргался, выкручивался из её рук:
– Долька, да отпусти ты! Доль! А я стихи придумал!
Мы с товарищем котом
Инспектируем дурдом!
Она разжала пальцы.
– Молодец, Гошка! Отличные стихи. Ты прямо настоящий поэт. От природы!
– Не от природы, а от работы над собой!
– А теперь Витькину хронику мне отдай. Чтобы Вениамин Аркадьевич её увидел и успокоился. Месяц не чесались, а теперь им загорелось. Господи ты боже!
– Ты в Бога не веришь. Зачем тогда так говоришь?
– Не знаю. Привыкла, наверное.
– А ты переучись, – посоветовал Гошка. – Например, не «слава Богу», а «слава йогу»! Звучит похоже, а смысл другой…
Долька очень глубоко вздохнула.
– Гоша! Ну, реально – где эта плёнка чёртова? Мне-то ты можешь сказать?
– Да откуда я знаю? Я не брал.
– Гош, а может, это она в хронометре загорелась?
– Может, и она. Я не смотрел. Я вообще мимо мастерской шёл, захожу, смотрю – дымится.
Долька махнула рукой – вот и защищай их, в самом деле. Курица. Матерь долороза. Всё так. Села в кресло, закуталась в плед. Некрасов крутился рядом, задавал вопросы идиотские. Долька молчала, смотрела перед собой, подпирала ладонью подбородок. Гошка дёрнул её за рукав рубашки.
– Хочешь, я тебе ещё стихи почитаю?
– Не хочу. Гош, там без тебя всю курицу съедят. Иди скажи, чтобы Максиму и Женьке оставили. Они голодные вернутся.
Гошка сразу умотал на кухню. Долька поёжилась, завернулась в плед поплотнее. Может, не стоило заранее – «вернутся», «оставьте им». Может, плохая примета?
12
В доме не было стёкол, а у Женьки – часов. Сперва он думал, что замёрз. Потом – что вот теперь замёрз. Потом сообразил, что он в жилете. Значит, это не замёрз, а другое.
Надо было ещё хлеба взять. Ел бы и не думал: а вдруг Максим не вернётся? Кто-то у них там пропал без вести, сказали вроде? Вдруг и с Максом то же самое будет? Что тогда?
Женька ждал темноты. Солнце тут садилось медленнее, чем на планетке. Он стал бродить по этажу, заглядывать в двери. Везде грязь, мусор. Какие-то обломки мебели, всякая рухлядь. Для пожара все условия.
Где же этот герой-то? Шестиклассник, как Женька. Бросился в огонь, спасал детей! Неужели ему не было страшно? Женька бы на его месте…