– Слушай, если честно, давай уйдём в другое место, – сказал Нико, его голос звучал напряжённо. – Мне тут как-то не по себе. Пошли, пройдёмся, я знаю, куда можно сходить…
Пока мы были в кафе «За обе щеки», мы выпили только по стакану воды. Мы настолько прониклись беседой после стольких лет, что потеряли чувство времени.
Мы вышли из кафе. Космический город уже поворачивался от солнца к ночным звёздам. Холодный свет звёзд отражался в стеклянных небоскрёбах, создавая иллюзию холодного, бездушного величия.
– Да где же найти правду всему, что я увидел за это время странствий после ухода из Оазиса? – промолвил я, всё ещё находясь под впечатлением от услышанного.
– Правда в том, что у тебя нет обязанностей в этой системе, – начал Нико, его голос звучал тихо, но уверенно. – Они все надуманные. Вот смотри, ты целыми часами пыхтишь, нервничаешь из-за суеты, а зачем тебе это? Ты обязан только радоваться жизни и любить своих близких. Вот ты понимаешь, какая жизнь тебя ждёт? Понимаешь! Сейчас я существую с утра и до вечера, по двенадцать часов вкалывая с небольшими перерывами на отдых, сон и, если повезёт, секс. В моменте у тебя есть пара часов для себя любимого, которые ты тратишь, листая новости в интернете, лайкая незнакомых людей, информационную истерику и так далее. А мгновение проходит так быстро, ты практически их не замечаешь…
– Нелюбимая работа, зато там нормально платят, – продолжал Нико, его слова звучали как обвинение, обращённое не только ко мне, но и к нему самому. – Ты приходишь домой поздно вечером, уставший, злой на весь мир. Ешь, заходишь в глобальную сеть, дрочишь нервы, пока не захочется спать. А зачем ты тогда зарабатываешь, если ты практически не живёшь?
Мы шли по безлюдным улицам космического города, а Нико продолжал свою речь, словно изливая душу:
– Правда в том, что ты можешь делать всё, что захочешь, но у всего есть последствия. Правда в том, что к твоей старости никто не изобретёт вечную жизнь, и ты умрёшь, а тут старики умирают быстро, после 60 идешь по сути на списание. Да ты в любой момент можешь умереть. Вот, а ты не ценишь, не помнишь, что, возможно, сегодня – твой последний день в жизни.
– Правда в том, что самое ценное в жизни – это человеческая жизнь, – подвёл он итог, остановившись на мгновение. – А у нас вечная война за ресурсы Земли. И тут, – он показал пальцем вверх, – и там, – указал вниз, – людям не кажется глупым, что если ты сейчас выйдешь на улицу и убьёшь любого прохожего, тебя закроют в клетку, а если пойдёшь на войну, убьёшь тысячи – тебя похвалят и даже мегабайты дадут. Тебя не смущает этот парадокс? Люди смирились с этой глупостью…
Дальше мы шли в тишине. Его слова висели в воздухе, тяжёлые и неотвратимые, словно отражение жестокой реальности, в которой мы оказались.
Молчание повисло между нами, тяжёлое и густое, как космическая пыль. Мы шли по улицам города, где гигантские, переливающиеся всеми цветами радуги, многоуровневые мосты, которые тянулись вверх и вниз, теряясь в бесконечной перспективе. Огромные стеклянные здания, похожие на кристаллы, отражали мерцание звёзд и далёких галактик, создавая ощущение невероятной глубины и масштаба. Воздух был чист, почти стерилен, но в нём ощущалась какая-то неестественная тишина, прерываемая лишь тихим гудением систем жизнеобеспечения и редким шуршанием шагов по идеально гладкому покрытию улиц.
Над нами простиралось прозрачное, как хрусталь, стеклянное небо. Оно было настолько чистым, что казалось, будто мы находимся не внутри гигантского сооружения, а парим где-то в открытом космосе. Мириады звёзд сверкали над нами, образуя завораживающую картину космической бездны. Млечный Путь пронзал небосвод, словно река света, вливающаяся в бесконечность. Звёзды, кажущиеся близкими и доступными, были на самом деле удалены на миллионы световых лет. Этот контраст между искусственным, технологичным миром города и безграничностью, вечностью космоса создавал ощущение одновременно уюта и беспокойства.
Я погрузился в глубокую задумчивость. Холодный свет звёзд, отражающийся в идеально гладких поверхностях зданий, усиливал ощущение инородности, неестественности окружающего мира. Внутри меня нарастало чувство тревоги, смешанное с бессилием и непониманием. Все, что я видел и слышал за последнее время, ломало привычные представления о реальности, о жизни, о добре и зле. Идеальный, на первый взгляд, космический город, оказался лишь блестящей оболочкой, скрывающей глубокую социальную и моральную язву.
Слова Нико эхом отдавались в моей голове. Символом всего того безумия, которое царило вокруг. Убийство одного человека – преступление, достойное заключения. Убийство тысяч – геройство, заслуга, награждаемая материальными благами. Где грань? Где справедливость? В этом идеально выстроенном, технологически совершенном мире, мораль была искажена до неузнаваемости. И это пугало больше всего. Это чувство безысходности, осознание того, что система, в которой мы оказались, – это бездушная машина, не считающаяся с человеческой жизнью, давила на меня всё сильнее.
Я нарушил тягостное молчание, вопрос вырвался из меня, как крик: – А как вытащить чип из головы?
Нико посмотрел на меня косящимся взглядом, словно пытаясь разглядеть что-то глубоко внутри меня. Его лицо, обычно открытое и дружелюбное, теперь выражало тревогу и скрытую боль.
– По правде, я не знаю, – промолвил он, и в его голосе послышалось сомнение. – Но думаю, без херургического вмешательства не обойтись. – Он помолчал, глядя куда-то вдаль, словно размышляя о чем-то своем. – Зачем тебе это знать?
– Я хочу на Землю сбежать, – ответил я, голос звучал удрученно. – Тут мне тоже места нет.
Нико остановился, и его брови нахмурились. – Но там война, что ты там будешь делать? – Его удивление было искренним, а не показным.
– Мне кажется, что есть ещё на Земле места, где спокойно, – возразил я, пытаясь сформулировать свои мысли. – Просто нас обманывают информационной войной. Они рисуют картину всеобщего хаоса и разрушения, чтобы мы не пытались сбежать из Союза или Системы. Чтобы мы остались, в их идеально контролируемом мире. Но я верю, что есть ещё уголки, не затронутые войной, настоящие оазисы, где люди живут свободно и мирно.
Мы остановились на краю высокой платформы, под нами простиралась бездна, заполненная мерцающими огнями космического города. В этот момент я вдруг почувствовал, что эта безумная идея, побег на Землю, – это не просто мечта, а единственный шанс на спасение. Возможность вырваться из этого идеального, но холодного и бездушного мира, где людей превратили в управляемых роботов с чипами в головах. Я представлял себе тишину леса, шум морского прибоя, ощущение настоящей свободы и искренней человеческой связи, все это я видел из фильмов до Ядерной Войны. Этот побег, этот бунт против системы, казался мне единственным способом вернуть свою душу и обрести смысл жизни. А страх перед войной уже не казался таким уж непреодолимым. В сравнении с этой пугающей, лишенной человечности жизнью, риск казался вполне оправданным. Теперь вся моя энергия была сконцентрирована на одном – как вытащить чип. И я знал, что отныне моя жизнь – это борьба за свободу.
Эпизод шестой. Изнутри себя.
Нико, словно внезапно вдохновлённый моей идеей, выпрямился и произнёс: – Есть один вариант… Мы можем обратиться к хирургу, но не на Глизе. Здесь слишком много глаз, слишком много контроля. Есть… космические провинции, заброшенные станции, города-призраки… Там, вне поля зрения центральной власти, работают медперсонал для чрезвычайных ситуаций. Они не задают лишних вопросов.
Его слова зажгли во мне новую надежду.
Но время терять нельзя. Мы начали обсуждать детали плана, и я почувствовал, что Нико, такой же, как и я, устал от этой искусственной, стерильной реальности. Ему, как и мне, надоело жить в клетке, пусть даже и золотой.
Но путь к свободе обещал быть нелёгким. Представление о «городах-призраках» вызвало у меня чувство тревоги. Это были не просто заброшенные места. Это были мрачные, таинственные локации, населённые тенями прошлого, где обитали люди, отвергнутые обществом.
Действовать надо прям сей час – сказал Нико. Мы покинули Глизе под покровом звездной ночи. Космический город, сверкающий днём, превратился в гигантский лабиринт, погружённый во тьму. Без постоянного света, он казался ещё более чудовищным, ещё более бездушным. Мертвенно-бледный свет звёзд пробивался сквозь непроницаемый мрак, освещая лишь фрагменты этой гигантской конструкции, похожие на кости некоего исполинского существа.
Мы пробирались по запутанным коридорам и туннелям, минуя заброшенные сектора, где в полумраке виднелись останки разбитой техники, ржавеющие металлические конструкции, осколки когда-то цельных стен. В воздухе витал запах застоявшегося воздуха, смешанный с резким запахом сгоревшей электроники. Это был мрак космического хаоса, мрачный символ забвения, в котором тонули забытые истории, погибшие мечты и потерянные жизни. В этом хаосе чувствовалась тяжёлая энергия отчаяния и безвыходности, но вместе с этим и некое странное ощущение свободы. Свободы от контроля, от наблюдения, от давящего ощущения стерильной искусственности Глизе. Это был путь в неизвестность, рискованный, но единственно возможный на пути к нашей заветной цели.
Нико предложил путь до Фобоса, небольшой космической провинции, населенной семью тысячами человек, и являющейся спутником мегаполиса Нью-Марс с населением в три миллиона. Мы не могли воспользоваться общественным транспортом – слишком велик был риск быть обнаруженными. Нико, прекрасно знавший подноготную космических пустошей, выбрал маршрут, пролегающий через сеть заброшенных транспортных узлов и малоиспользуемых грузовых трасс системы.
Первая часть путешествия проходила через запутанные туннели Глизе. Мы перемещались на небольшом, полуразвалившемся грузовом шаттле, найденном Нико в одном из заброшенных ангаров. Шаттл, пыхтя и скрипя, пробирался сквозь узкие проходы и участки. Вокруг царила кромешная тьма, прерываемая лишь слабым светом аварийных фонарей и мерцанием старых электронных панелей. Воздух был спертым, пахло пылью, ржавчиной и чем-то ещё… чем-то, что трудно было описать, но что вызывало неприятное чувство тревоги.