Выбравшись мы оказались на окраине Глизе, среди заброшенных промышленных зон и полуразрушенных зданий. Здесь, среди ржавеющих контейнеров и заброшенных складов, царила полная разруха. Здесь не было ни блеска, ни совершенства Глизе – только мрак, разруха и безмолвие. Именно здесь, в этой мрачной и безжизненной зоне, чувствовалась настоящая, первозданная пустота города.
В этом месте мы перешли на небольшой, быстрый корабль, более подходящий для скрытного перемещения. Этот корабль, в тайном ангаре, был настоящим раритетом, но до сих пор оставался на ходу. На протяжении всего полёта, вглядываясь в бесконечную черноту космоса, пронизанную мерцающими звёздами, мы чувствовали себя песчинками, затерянными в вечности. Путь до Фобоса был долог и опасен, но каждая минута приближала нас к цели – к возможности изменить нашу жизнь, к надежде на свободу.
– Послушай, а почему именно на Фобос мы летим? – спросил я, всё ещё поражаясь гладкости нашего полёта. Этот старый корабль, каким-то чудом державшийся в воздухе, внушал всё больше доверия.
Нико, сосредоточенно управлявший кораблём, ответил, не отвлекаясь: – Там перерабатывающее отделение крупной мусорной компании «Космический Уборщик». И при этой компании есть медицинский центр, довольно неплохо оборудованный, для обслуживания персонала. А там… работает хирург, мой старый знакомый.
Мой вопрос о Земле висел в воздухе. Неужели всё это время, проведённое в поисках спасения, мы держали курс не туда?
– Послушай, Нико, – начал я, – а почему бы нам не отправиться прямиком на Землю на этом корабле?
Нико вздохнул, отводя взгляд от панели управления и поворачиваясь ко мне. В его глазах читалось понимание моих надежд и одновременно – горечь неизбежности.
– Это исключено. Во-первых, мы просто не долетим. Этот корабль не рассчитан на межпланетные перелёты такого масштаба. Во-вторых, не все корабли приспособлены для посадки на Землю. Мы просто сгорим, войдя в атмосферу. А те корабли, которые могут… – он помолчал, хмуря брови, – …на балансе системы. Там всё отслежено. Любое отклонение от маршрута, любая несанкционированная посадка… Это самоубийство. Фобос – это наш единственный шанс.
– Ну, а в-третьих, – продолжил Нико, его голос стал напряженнее, – в скором времени Били и его агентура системы поймут, что мы сбежали. Нам стоит поторопиться, времени очень мало. Если мы не успеем вытащить чип из головы… система ликвидирует нас самих. С помощью чипа до уровня овоща в телесной обложке.
Он замолчал, давая мне время осознать всю серьезность ситуации. Я и сам понимал это, но услышав это от Нико, почувствовал, как ледяной ужас пронизывает меня насквозь.
– Система не допустит существования бунтовщиков, – объяснил Нико, словно читая мои мысли. – Чип – это не просто устройство слежения, это ещё и оружие. Это ключ к управлению нами, к подавлению нашего разума, нашей воли. Мы превратимся в живой мешок, если не попытаемся вырваться из-под контроля, система использует чип, чтобы уничтожить нашу нервную систему. Она может вывести из строя жизненно важные органы, вызвать необратимые изменения в организме… Это медленная, мучительная смерть. И избежать её можно только одним способом: извлечь чип, но точно я не уверен добавил Нико.
Его слова звучали как смертельный приговор. Мы были в бегах, преследуемые невидимым, но всемогущим врагом, способным уничтожить нас в любой момент. Теперь это не просто побег с Глизе, это гонка со смертью. И каждый миг приближал нас к финалу этой смертельной игры и к тому моменту, когда система активирует смертельный механизм в наших головах. Мы должны были успеть до того, как станет слишком поздно.
Тишина в кабине стала гуще, чем космический вакуум за иллюминатором. Каждый звук – шорох, скрип, едва уловимое гудение – казался усиленным в этой напряженной атмосфере. Я смотрел на мерцающие звезды, бесконечный океан света и тьмы, и чувствовал себя абсолютно беспомощным перед лицом неминуемой опасности.
Нико, словно почувствовав мой страх, положил руку мне на плечо. Его жест был невероятно прост, но в нем чувствовалась невыразимая сила, поддержка, обещание. Он не говорил слов утешения, ему это было не нужно. Его спокойствие, его уверенность в своих действиях передавались мне, хоть и медленно, но верно.
– Мы успеем, – тихо сказал он, его взгляд был тверд и сосредоточен.
Я кивнул, пытаясь справиться с нахлынувшим отчаянием. Мы летели к небольшой точке света в безбрежной черноте космоса, к надежде, которая, казалось, висела на волоске. Каждый миг полёта был наполнен напряжением, каждый звук – предвестником чего-то неизбежного. Но где-то глубоко внутри, под тяжестью страха, зародилась искра надежды. Надежды на спасение, на свободу, на жизнь вне системы, закованной в свои же собственные железные цепи. И эта слабая, но упорная искра помогала нам лететь всё дальше на встречу космической бездне, как к своему последнему шансу.
Я долго не мог сам решиться на такое, – проговорил Нико, его голос был тише обычного, словно он делился сокровенной тайной. – Но тут мне сказали, что ты на Глизе… и моя душа словно ожила. Мне стали внушать… что я должен им помочь. Показать тебе красоту системы. За большое количество байтов… Но я сразу с первого момента разговора с тобой понял, что всё это тебе чуждо. Что ты… другой.
Он помолчал, глядя куда-то в бесконечную черноту космоса. Его слова были полны скрытой боли, разочарования, и, одновременно, какой-то обретенной надежды.
– Да, не такой мир я ожидал увидеть после выхода из Оазиса, – ответил я, тихонько вздохнув. Память о том, что было до Глизе, до чипа, до этой искусственной реальности, была размытой, но чувство отчуждения, неприятия этого мира, было настолько сильным, что заглушало всё остальное. Это ощущение объединяло нас с Нико, связывало незримой нитью понимания. Мы были изгоями, отвергнутыми системой, но в этом отвержении мы нашли друг друга. Мы были двумя осколками, когда-то единого целого, нашедшими друг друга в этом холодном, бездушном космосе.
Нью-Марс мы пролетели стороной, лишь мельком зацепив взглядом его гигантские, сверкающие шпили. Зато Фобос предстал перед нами во всей своей неприглядной красе. Картина была поистине печальной: огромная свалка, простиравшаяся до самого горизонта. Горы мусора, груды ржавого металла, обломки космических кораблей и спутников – всё это перемешалось в хаотичном кошмаре под тусклым светом далёких звёзд. И среди этой неразберихи… люди. Или то, что от них осталось.
Космолет опустился на грубую, неровную поверхность, неподалёку от одного из палаточных городков. Это были не города в привычном понимании, а скопление ржавых палаток и самодельных укрытий, кое-как сооруженных из обломков металла и космического мусора. Воздух был спертым, наполненным запахом гниения, пыли и чего-то едкого. Люди, или скорее, обитатели этих городков, выглядели как тени, измождённые, грязные, одетые в лохмотья. Их лица были искажены голодом, болезнями и отчаянием. Это были отбросы общества, люди, выброшенные на обочину жизни, забытые и покинутые всеми.
Здесь не было ни намека на цивилизацию, лишь грубая борьба за выживание. Человеки, худые и бледные, копались в мусоре, выискивая съедобные остатки. Тела с потухшими глазами, молчаливо слонялись между палатками, изредка перебрасываясь короткими, бессмысленными фразами. В воздухе витала атмосфера безнадёжности, царило безысходное молчание, прерываемое лишь скрипом металла и редким кашлем. Это было место, где человеческое достоинство было растоптано, где люди превратились в жалких существ, потерявших всякую надежду. Это был Фобос, корабль-мусор, и его население – отребье, обреченное влачить жалкое существование на краю пропасти. И среди этого отчаяния нам предстояло найти нашего хирурга.
Нико, сжав кулаки, рассказал, что проблем с хирургом быть не должно. Доктор – его хороший знакомый, ведущий практику при компании «Космический Уборщик». Единственное, что вызывало сомнения, – реакция хирурга на нашу просьбу об удалении чипов. Мы двинулись прямо к его кабинету, пробираясь через мрачные лабиринты Фобоса, среди груд мусора и опустевших палаточных городков. Казалось, сам воздух здесь пропитан отчаянием и безысходностью.
Кабинет хирурга оказался оазисом порядка посреди этого хаоса. Чистый, хоть и скромно обставленный, он резко контрастировал с ужасающей картиной вне. Доктор встретил нас без излишней эмоциональности, спокойным взглядом оценивая наши изможденные лица. Это был мужчина средних лет с усталым, но острым взглядом и руками, которые говорили о многолетнем опыте.
Нико представил нас друг другу. Его звали Серж.
– Нико, – сказал хирург, не теряя спокойствия, – я не ожидал вас видеть здесь. Что случилось?
Нико, сделав глубокий вдох, объяснил ситуацию, не скрывая ничего. Он рассказал обо мне и откуда я, о побеге с Глизе и о необходимости извлечения микрочипа. Серж слушал внимательно, не перебивая, только изредка кивая головой. Когда Нико закончил, наступила тяжелая тишина.
– Чип…– прошептал Серж, словно произнося запретное слово. – Это сложно. Очень сложно. И опасно. Есть риск…
Он замолчал, повернулся к стерильному столу, где лежали блестящие хирургические инструменты. В его глазах мелькнуло колебание, но через мгновение оно сменилось решимостью.
– Я помогу, – спокойно сказал он. – Но надо торопиться.
Усталость от Системы на Фобосе – это не просто физическое истощение от тяжелой работы и недостатка ресурсов. Это глубокое, всепоглощающее чувство безнадежности, пронизывающее каждый аспект жизни. Это усталость от постоянного контроля, от подавления индивидуальности, от беспросветной серости существования на краю галактической цивилизации. Это не просто недовольство – это отчаяние.
Серж, как и многие на Фобосе, изначально верил в идеалы Системы. Возможно, когда-то он видел в ней порядок, прогресс, благополучие для всего человечества. Но жизнь на Фобосе показала ему другую реальность – жестокого равнодушия, где люди становятся расходным материалом, где их жизнь ничего не значит.