Разумеется, чтобы раз и навсегда доказать мне, что я не приемная, маме достаточно было показать шрам от кесарева сечения. Так что другой семьи – настоящей, которая готова принять меня со всеми недостатками и считать достойной, несмотря на любые ошибки, – у меня не было.
Однажды, когда я была примерно в том же возрасте, в каком сейчас мой сын, мама предъявила мне доказательство, приподняв рубашку и приспустив брюки на бедрах.
– Видишь? – спросила она. – Это ты натворила.
Я тут же разрыдалась и весь оставшийся день извинялась перед матерью.
И с тех пор только и делала, что пыталась загладить вину.
Я всегда была послушной дочерью и ежедневно звонила маме, чтобы просто поздороваться и спросить, как прошел день, хотя она редко интересовалась, как прошел мой. После того как маме поставили диагноз, положение только усугубилось. Именно я получала лекарства по рецептам, каждую неделю закупала продукты, регулярно навещала маму, звонила утром и вечером, чтобы узнать, как она себя чувствует.
Лиши ребенка родительского одобрения, и он потратит всю оставшуюся жизнь, чтобы его добиться. И печальный, но неоспоримый факт заключается в том, что бо́льшую часть периода становления собственной личности я провела в попытках добиться от родителей хотя бы внимания, не говоря уже об одобрении. И чем больше мне отказывали, тем настойчивее становились мои попытки добиться признания. Было очевидно, что я никогда не стану танцовщицей, как мама, поэтому я стала риелтором, как отец. Я устроилась в его агентство и стремилась стать одним из самых успешных сотрудников, чтобы завоевать папино уважение. Доказать ему, что я – не просто «миленькая рабочая лошадка».
Что я стройный и прекрасный скакун.
Разумеется, что бы я ни делала, этого всегда было недостаточно.
Так стоит ли удивляться, что я так легко и просто поддалась чарам Элиз?
Она была дружелюбной, заботливой, тактичной, даже проявляла заботу о моих чувствах. Она задавала мне вопросы, интересовалась моим мнением, становилась на мою сторону, осыпала похвалами.
Короче говоря, Элиз стала той любящей матерью, которую я искала всю свою жизнь.
Как я уже сказала, не нужно быть гением, чтобы это понять.
Объяснить реакцию отца на сиделку было немного сложнее.
Он столь решительно выступал против любого вторжения на его территорию, что, казалось, пройдут месяцы, пока он привыкнет к присутствию посторонней женщины. Я опасалась, что врожденное стремление контролировать всех и вся не позволит ему пойти на компромисс, и мне очень повезет, если Элиз не бросится с воплями к ближайшему выходу еще до конца первой рабочей недели. Поэтому меня поразило, когда изначальное сопротивление отца не только ослабело с поразительной скоростью, но вскоре и вовсе улетучилось.
Правда, время от времени папа пытался втянуть ее в ссору, как успешно проделывал с мамой, но Элиз просто не обращала внимания на наживку. Она игнорировала или вышучивала отцовские попытки втянуть ее в словесную перепалку. «Ой, Вик, вы такой смешной», – говорила она. В сочетании с приятной внешностью и умением делать свое дело этого было более чем достаточно, чтобы покорить отца.
И поначалу я не могла не благодарить Элиз. За спокойствие родителей.
За саму себя.
– Просто поразительно, – сказала я Харрисону как-то вечером, ложась в кровать. – Она просто непрошибаема. Пришла всего три месяца назад, а все уже налажено, как хорошо смазанная машина.
Харрисон ничего не ответил. Он сидел на нашей двуспальной кровати в окружении выполненных заданий своих учеников. Листы бумаги лежали перед ним веером прямо поверх стеганого белого одеяла.
– Мама выглядит лучше, чем когда-либо за последние годы, – продолжала я, пытаясь проскользнуть под одеяло, не потревожив мужнину работу.
– Осторожно, – предупредил Харрисон, не поднимая головы.
– А отец! – продолжала я. – Как будто дикий лев превратился в безобидного домашнего котика. Невероятно. Говорю тебе: эта женщина – волшебница! Харрисон? – окликнула я его, не услышав ответа.
– Да?
– Ты слышал, что я сказала?
– Твой отец – котик, Элиз – волшебница, – без особого энтузиазма повторил он.
– Удивительно же, разве не так?
– Удивительно, – согласился он, наконец оторвавшись от бумаг. – Послушай. Знаю, я уже говорил это раньше, но мне казалось, что весь смысл найма сиделки для твоих родителей заключался в том, чтобы ты меньше тревожилась о них и больше беспокоилась о своей семье.
– Смысл найма сиделки заключался в том, чтобы помочь отцу ухаживать за мамой, – поправила я. – И когда это я уделяла нашей семье недостаточно внимания?
– Ты серьезно, Джоди? Хочешь выяснить этот вопрос прямо сейчас? Мне нужно до утра проверить все задания.
Я услышала отдаленное эхо громких ссор родителей, летящее к спальням моих детей. Представила себе, как Сэм и Дафни прячутся под одеяло, закрывают уши ладонями, чтобы не слышать злых слов.
– Прости, – сказала я, подавив разочарование и плюхнувшись на подушку с чуть большей силой, чем собиралась.
– Ладно, – сказал Харрисон, собирая бумаги, – убедила. Пойду вниз.
– Я не пыталась тебя ни в чем убеждать… – начала я.
Но он уже встал и вышел, и только его шаги доносились с лестницы.
Я лежала без сна, вспоминая теорию, что на подсознательном уровне мужчины женятся на своих матерях, а женщины выходят замуж за отцов. Что мы стремимся повторить схемы, знакомые с детства, выбирая привычное, каким бы неприятным оно ни было, в надежде переписать историю в поисках неуловимого хеппи-энда.
Неужели я поступила точно так же?
Как и мой отец, Харрисон мог быть невыносимым, поглощенным собой, но то же самое, несомненно, можно сказать о большинстве успешных мужчин. Я убедила себя, что муж неким образом имеет право на эти черты. Быть невыносимым и поглощенным собой – это неотъемлемая часть креативности.
Как и отец, Харрисон мог быть снисходительным и высокомерным, нередко пользуясь как оружием способностью легко владеть языком. Конечно, в этом отчасти и заключался его гений. И да, как и моему отцу, Харрисону нравилось, когда за ним ухаживают, восхищаются им и оставляют за ним последнее слово.
Впрочем, кому это не нравится?
Мне неоткуда было знать, похожа ли я на мать Харрисона, поскольку он терпеть не мог говорить о ней. Я лишь знала, что она бросила семью после развода с его отцом и уехала на другой конец страны ради карьеры и что Харрисон отвергал все последующие попытки наладить контакт и примириться.
«Обращай внимание, как мужчина обращается со своей матерью, – прошептал голосок в голове, когда я выключила верхний свет и закрыла глаза. – Точно так же он будет обращаться и со своей женой».
Еще один звоночек, на который я предпочла не обращать внимания.
Глава 13
Тут на сцену выходит Роджер Макадамс.
Красивый, успешный, очаровательный Роджер Макадамс. Чуть за сорок. Недавно развелся, только что приехал в город и подыскивает себе жилье. Он ворвался в мою жизнь мягким теплым бризом.
Стоп.
Пока рано.
Сначала – о Рен.
– А где Харрисон? – спросила Трейси, когда мы ужинали – разумеется, семгой – как-то вечером.
Дети уже поели и перед сном играли в видеоигры наверху. Была середина августа. До окончания курса Харрисона оставалось еще две недели.
Я налила сестре бокал белого вина.
– У них совещание на факультете.
– Что-то поздновато. – Трейси посмотрела на часы.
Я тоже взглянула на часы. Сестра была права. Уже минуло восемь. Налив себе еще бокал приятного шардоне, я сделала глоток, чувствуя, как охлажденный напиток обволакивает горло, словно целебный бальзам.
– Он предупреждал, что совещание может затянуться.
Трейси пожала плечами.
– Понимаешь, я его сегодня видела.
– В самом деле? Он не говорил, что видел тебя. – Я недавно разговаривала с Харрисоном, когда он позвонил сообщить о неожиданном совещании.
– Наверное, потому что не видел.
– Да? – удивилась я, почти испугавшись говорить что-то еще, хоть и сама не понимала почему.
Трейси ходила на занятия в то же здание в студенческом городке, где находился факультет Харрисона. Неудивительно, что время от времени они могли сталкиваться.
– В баре «Меркурий», – продолжала Трейси.
Это было популярное местечко на Блор-стрит неподалеку от университета.
– Мы с группой зашли туда пообедать, а он сидел снаружи на веранде. Там было много народу, и мы устроились внутри. Наверное, поэтому он меня и не заметил.
– Нужно было подойти и поздороваться.
– Нет. Я не хотела ему мешать.
– Уверена, он не стал бы возражать.
– Не знаю. На вид Харрисон был сильно занят.
– Я так понимаю, он был не один, – произнесла я и тут же пожалела об этом.
– Ага, – подтвердила Трейси. – С какой-то девушкой. Они были очень увлечены беседой.
– Возможно, одна из его учениц.
– Возможно.
– Возможно, они разбирали ее задание.
– Возможно, – снова сказала Трейси, и я поняла, что начинаю ненавидеть это слово. – Она молодая, – продолжала сестра, не дожидаясь моих расспросов. – Симпатичная. Длинные каштановые волосы. Большие сиськи.
Я попыталась отогнать тут же возникший в голове образ Рен.
– Ты на что-то намекаешь? – спросила я, делая новый глоток вина.
Это был излюбленный прием Трейси. Она всегда изображала невинность и заходила издалека, чтобы ее не обвинили в том, что она намеренно мутит воду.
– Я? Ни на что.
– Тебя послушать, так между ними что-то есть.
– В самом деле? И в мыслях не было.
– Уверена, все совершенно невинно, – заявила я.
– А разве я сказала, что это не так?
– Ты подразумевала.
– Ничего я не подразумевала.
– Он регулярно встречается со своими учениками, – сказала я. – Обсуждает задания, поясняет свои замечания, указывает, что можно улучшить. Это его работа.
– Знаю, – разозлилась Трейси. – Я сама несколько раз встречалась со своим преподавателем, чтобы обсудить именно такие вещи.