Но тут кучка пошевелилась.
И застонала.
Тогда я поняла.
– Мама?! – закричала я и бросилась наверх. – Господи! Мама!
Она лежала на полу на полпути между лифтом и лестницей. Все тело у нее тряслось, лицо было искажено гримасой боли и гнева.
– Трейси! – крикнула она, хватая меня за руку и впиваясь ногтями мне в кожу.
– Я Джоди, мам, – осторожно поправила я, понимая, что сейчас не самое подходящее время обижаться. – Что случилось?
Я безуспешно пыталась поднять мать, поглядывая в сторону спален в конце коридора. Ничего не получалось: мама была слишком тяжелая.
– Как ты здесь оказалась? Где папа?
– Я два часа его зову, – с трудом выговаривая каждое слово, ответила мама. – Он не отвечает. Я выбралась из кровати. И упала.
– Не понимаю. Где он? – Я осторожно уложила ее на пол и с трудом поднялась на ноги.
– Не бросай меня…
– Сейчас вернусь, – пообещала я и бросилась к закрытой двери отцовской спальни. – Папа! – крикнула я, распахивая ее и включая свет.
В комнате было пусто, кровать заправлена.
«Что это значит?» – подумала я, уже понимая, что это может значить только одно.
– О господи, – бормотала я, возвращаясь к матери.
– Он с ней, – сказала мама.
На этот раз ошибиться в ее словах было невозможно. Мы обе все понимали.
– Господи… – снова прошептала я.
И тут услышала шаги на лестнице с нижнего этажа.
– Что тут происходит? – рявкнул отец, пытаясь накинуть халат поверх футболки и семейных трусов.
Он был босой, волосы всклокочены. Потом папа выскочил в прихожую и остановился, увидев нас с мамой этажом выше.
– Что там, Вик? – спросила Элиз, появляясь у него за спиной.
На ней была длинная голубая ночнушка, из-под складок шелка торчали голые ноги. При виде меня она открыла рот, но не издала ни звука.
– Что ты тут делаешь?! – потребовал объяснений отец.
– Что я здесь делаю? – переспросила я. – Думаю, есть более неотложный вопрос! Какого черта ты делаешь внизу?!
– Ты не имеешь права просто так вламываться, – заявил отец, не обращая внимания на мой вопрос.
Как всегда. Лучшая защита – это нападение.
– Я не вламывалась, – возразила я, глядя, как отец перескакивает через ступеньки, а Элиз следует за ним.
– Боже, Одри! – воскликнул отец, протягивая к маме руки. – Что ты делаешь, любовь моя?
«“Любовь моя”? – изумилась я мысленно. – Серьезно? Тебя только что застукали с другой женщиной! Ты и правда пытаешься притвориться, будто ничего не произошло?»
– Бедняжка… – вторила ему Элиз, обходя маму, чтобы взять ее за другую руку и оттесняя меня в сторону.
Я смотрела, как они вдвоем поднимают маму на ноги и не то ведут, не то волокут обратно в комнату. Им удалось уложить больную в кровать, поправить подушки и устроить маму поудобнее, совершенно позабыв о том, что они оба практически раздеты.
– Вы проголодались? – спросила Элиз у мамы. – Сделать вам молочный коктейль?
– Разве врачи вам не сказали, что ей нельзя молочного? – осведомилась я у сиделки, когда она пошла к лестнице.
– У Одри и так осталось мало радостей в жизни, – возразил отец, беря меня под локоть и выводя из комнаты. – Неужели ты так жестока, что готова лишить ее и этого?
– Ты про меня? – переспросила я, едва веря собственным ушам. – Это я жестокая? Ты спишь с сиделкой, а теперь пытаешься свалить вину на меня?!
– Мои дела тебя не касаются!
– Возможно. Но мамино благополучие точно касается.
– За твоей мамой хорошо ухаживают.
– Неужели? Господи, да я нашла ее лежащей на полу!
– Ты несправедлива.
– В самом деле? Ты спишь с прислугой прямо под маминым носом, а я, выходит, несправедлива? – спросила я, намеренно используя то же слово, которое он употребил всего несколько месяцев назад.
– Я мужчина, – спокойно ответил отец. – У меня есть определенные потребности.
– Брось, – отмахнулась я. – Тебе же скоро восемьдесят.
– Хорошо. Я пожилой мужчина, – согласился он, вдруг показавшись мне и в самом деле стариком. – Это не значит, что я перестал быть мужчиной. Что мне не нравится обнимать женщину, что я не люблю, когда обнимают или ласкают меня.
Я поморщилась, представив, как Элиз ласкает отца.
– Уже много лет между мной и твоей матерью не было никаких отношений, ни физических, ни иных, – неожиданно продолжил папа. – Я уже почти забыл, каково это – нормально поговорить…
– То есть вот чем вы занимались, пока мама лежала на полу? – парировала я, не собираясь ни жалеть отца, ни отпускать его так легко с крючка. – Разговаривали, значит.
– Тебе легко судить, – возразил он. – Разве нельзя проявить хоть немного снисходительности, немного понимания? Ты сама настолько чиста? Настолько безгрешна?
«Господи… – мелькнуло в голове. – Неужели я могу осуждать отца после того, что натворила сама? Пусть тот, кто без греха…»
– Ты должен уволить Элиз, – заявила я. – Дай ей любые отступные, которые она попросит, но…
– Я ее не уволю, – перебил папа с прежней злостью в голосе.
Я достала кошелек и вынула мамины серьги.
– Это я нашла в комнате Элиз, в ее шкатулке, – объяснила я. – Сиделка обворовывает тебя.
Он взял у меня серьги. Повисла едва ли не оглушительная тишина.
– С чего ты вздумала копаться в ее вещах?
– Речь не об этом, папа.
Еще одна бесконечная пауза.
– Элиз не ворует.
Я промолчала, боясь спросить, что он имеет в виду.
– Это я подарил ей серьги, – наконец признался папа.
– Ты подарил ей мамины серьги?!
– Элиз разбирала комод, нашла их и сказала, что они очень красивые. Вот я и решил – почему бы не отдать их ей? Твоей маме они точно больше не понадобятся.
– Ты не имел права, – пробормотала я, изо всех сил стараясь сдержать гнев.
– Тут ты ошибаешься.
– Серьги очень дорогие, папа. Ты не думал, что мне или Трейси хотелось бы, чтобы они достались кому-то из нас?
– Так вот в чем все дело, – покачал головой отец. – Деньги.
– Нет, деньги тут ни при чем, – возразила я, про себя восхищаясь отцовским умением переворачивать все с ног на голову и заставлять меня защищаться. – Я просто хочу сказать…
– Меня больше не интересует, что ты хочешь сказать, – отрезал он. – Уж ты-то должна быть благодарна Элиз за все, что она сделала для тебя. Она не воровка. И я ее не уволю. Разговор окончен.
Я услышала, как медленно едет вверх лифт.
– И еще… – сказал отец, когда двери лифта открылись и появилась Элиз с подносом, на котором стоял мамин коктейль с парой тостов. – Верни ключ от моего дома.
– Папа…
Он требовательно протянул руку:
– Мне больше не нужны неожиданные визиты.
Я неохотно положила ключ в протянутую ладонь.
– Только с мамой попрощаюсь.
– Поторопись, – сказал отец. – Твои посещения ее огорчают.
Я снова вошла в мамину комнату и несколько секунд стояла у ее кровати, сдерживая слезы.
– Трейси? – спросила мать.
– Нет, мам. Это я, Джоди. – Слезы вырвались на волю и потекли по щекам. – До свидания, мама, – сказала я наконец, погладив ее по руке. – Скоро увидимся.
Я вышла из комнаты, спустилась по лестнице и покинула дом.
В следующий раз я увидела маму уже мертвой.
Глава 27
Не сказать что я не пыталась с ней повидаться.
Но все два месяца, прошедших с моего последнего визита до маминой смерти, я получала отказ.
Сначала мне казалось, что лучше дать отцу немного времени, подождать, пока осядет пыль и остынут горячие головы. Не мог же он не понимать, почему я так всполошилась. Ведь в первую очередь меня беспокоили мамины – и папины – интересы.
– А чего ты ожидала? – скривилась Трейси, словно с самого начала подозревала о происходящем. – У мужчины годами не было секса, а Элиз довольно красива для своего возраста. Отцу наконец удалось с кем-то переспать. Разве можно его винить?
Возмутилась сестра только после того, как я рассказала ей о маминых серьгах с сапфирами и бриллиантами, которые отец отдал Элиз.
– Так и знала, что с ней будут проблемы, – проворчала Трейси. – Что будем делать?
– Не уверена, что мы вообще можем что-то сделать.
– Не надо тебе было ее нанимать.
– Спасибо. Очень полезная идея.
– В следующий раз, когда пойдешь к ним, – продолжала Трейси, не обращая внимания на мой сарказм, – просто забери с собой остальные мамины украшения.
– Предлагаешь их выкрасть?
– Ну, не похоже, что папа сам тебе их отдаст. Да и это не совсем кража. То есть драгоценности в конце концов все равно должны достаться нам.
Надо признать, я думала так же. Пусть даже мамины украшения, если не считать отдельных предметов, особенно тех сережек с сапфирами и бриллиантами, и не представляли особой ценности. Но дело было скорее в идее: независимо от цены, они должны были принадлежать нам, ее дочерям, а не посторонней женщине, делившей постель с отцом.
Но всякий раз, когда я звонила в родительский дом и говорила, что собираюсь заехать, в ответ раздавались лишь отговорки.
– Сейчас не время, – говорил отец. – Твоя мать отдыхает.
– Она плохо спала этой ночью, – говорила Элиз. – Лучше ее не беспокоить.
– Давай завтра.
– Давайте на следующей неделе.
Я попробовала зайти с другой стороны.
– Дети хотели бы заехать искупаться на этих выходных, – сообщила я.
– Мы уже закрыли бассейн на зиму, – возразил отец.
– Так рано?
– Не раньше обычного, – бросил он, хотя на дворе стояла всего лишь середина сентября и обычно отец закрывал бассейн не раньше чем через месяц.
– Дай им время, – посоветовал Харрисон. – Похоже, ты погладила отца с его подружкой против шерсти. Ты это умеешь.
Хоть он и произнес последние слова с улыбкой, в его тоне сквозило неодобрение. Кажется, в таких случаях говорят: «В каждой шутке есть доля шутки».
– Но они успокоятся и передумают, – добавил он, не дожидаясь моей реакции.
Они не передумали.