Сидней Рейли: шпион-легенда XX века — страница 35 из 48

Не исключено, что в истории о решении Рейли «пополнить» фонды за счет русских музеев есть доля истины. Генерал Спирс, немного осведомленный о секретной деятельности агента, утверждает, что Рейли действительно говорил что-то о вывозе из России ценных икон и другого антиквариата. Генерал-полковник Туэйтс, оставивший службу в СИС в 1925 году, также говорил, что Сидней планировал восстановить «наполеоновскую» коллекцию, которую пришлось продать.

Как утверждают документы, Рейли казнили 5 ноября 1925 года. Однако «Известия», вышедшие в сентябре 1927 года, давали другую дату его смерти, утверждая, что казнь состоялась лишь в июне 1927 года вместе с группой бывшей русской интеллигенции. Исключая первоначальную советскую версию о том, что Рейли был убит в сентябре 1925 года при переходе финской границы, все другие русские источники утверждают, что в 1926 году он был еще жив, а один раз даже прошла информация о его полном освобождении из-под стражи в 1927 году. Принимая во внимание все вышесказанное, сообщение о казни в ноябре 1925 года не имеет под собой никакой почвы.

Существуют, конечно, и другие точки зрения. Когда в 1924 году Савинков вернулся в Россию, Рейли выдвинул версию в своем первом письме в «Морнинг пост», что он был убит при переходе границы, а ГПУ разыграло спектакль, посадив на скамью подсудимых собственного агента. Кто может дать гарантии, что чекисты не приняли во внимание эту теорию и не применили ее к самому Рейли?

Непостижимо, как в России могли публиковаться подобные сообщения, если советское правительство ни разу официально не подтверждало и не опровергало слухов о Рейли. Недавно автор книги несколько раз официально обращался к советскому руководству с простой просьбой дать информацию о времени и месте смерти агента. Но, как и на протяжении всех последних сорока лет, ответом послужила гробовая тишина.

Создается впечатление, что с 1925 года мы нисколько не приблизились к разгадке судьбы агента. Предположение, что Рейли мог перейти на сторону коммунистов, отвергается всеми, кто знал этого человека. По их мнению, оно просто абсурдно: Рейли, посвятивший свою жизнь борьбе с коммунизмом и потративший на это большую часть богатства, никогда не пошел бы на такой шаг. Но даже и в этом случае едва ли он жив.

Судьба Зигмунда Розенблюма, незаконнорожденного одесского еврея, вышедшего из бразильских джунглей для того, чтобы стать величайшим мастером разведки, возможно, обречена навеки остаться покрытой пеленой тумана. Человек, чья жизнь была переполнена тайнами, возможно, и сам желал того, чтобы закончить жизнь тем же, чем она и началась, – тайной.

П. БобадильяПриключения Сиднея Рейли

Предисловие

Я долго и тщательно размышляла, прежде чем решила опубликовать правду относительно путешествия моего мужа в Россию и о том, как он был пойман там большевиками. Никто не знает, что с ним произошло. Большевики сохранили это дело в полной тайне. Хотя его имя фигурировало в списке казненных, опубликованном через год после его ареста, и хотя действительно имелись серьезные основания предполагать, что он на самом деле был убит тайными агентами ЧК в Аллекюле при переходе через финляндскую границу, все же я располагаю дополнительными сведениями, проливающими свет на заключительный период жизни Сиднея Рейли.

В этой книге рассказывается, каким образом ЧК удалось завлечь своих серьезнейших врагов в Россию. Больше всего большевики боялись трех лиц: Бориса Савинкова, Сиднея Рейли и генерала Кутепова. Сидней восхищался ими обоими, в особенности Савинковым. И в этой книге вы прочитаете, как их заманили в Россию, какие отвратительные и гнусные меры были для этого приняты. Читатель должен сам судить о том, явился ли мой муж жертвой заговора или попался в расставленную для него ловушку. Все, что я могу сказать, это то, что сначала Мария Шульц, а затем и ее муж, оба соучастника антибольшевистского дела, отдали свою жизнь. Они, без сомнения, стали жертвами большевистских агентов-провокаторов, которые заставили их перейти через границу в эту несчастную страну, где господствует террор ЧК. Больше того, я сама получила приглашение приехать в Москву повидать своего мужа и в этой книге приводится копия письма, подписанного общеизвестным провокатором – агентом большевиков Опперпутом.

Мой муж оставил после себя большое количество бумаг, связанных с его работой в качестве агента британской секретной службы, и все эти документы теперь в моих руках. Среди них написанный им лично полный рассказ о его участии в так называемом «заговоре Локкарта», который и составляет первую часть этой книги. Некоторые участники этого дела обозначены лишь инициалами. Их настоящие имена мне неизвестны, что же касается других, то я считаю целесообразным не оглашать их. Кроме того, из соображений политического характера я вычеркнула также некоторые факты из рассказа Сиднея. Но при всем том эта книга является правдивым и документально обоснованным рассказом о деятельности моего мужа, рассказом, который читается как самая удивительная выдумка.

Кто был Сидней Рейли? Он уже превратился в миф и легенду. Ему приписываются самые фантастические приключения в Германии и России. Все, что происходило за кулисами политики во время Первой мировой войны, некоторыми людьми приписывалось таинственному Сиднею Рейли. Всякий, кто хоть немного интересуется шпионажем, слыхал о нем как о таинственной и сильной личности, отличающейся необычайной смелостью и выступающей под самыми разнообразными масками. Он еще при жизни стал легендой.

Мир ничего не знает о его личной жизни, о Сиднее как идеальном муже. Ничего неизвестно о трагедии, интригах, таинственности, которые были связаны с его именем. Моя цель – рассказать обо всем этом полностью, частью на основании его собственных слов, частью – на основании своих личных наблюдений.

Часть первая

Глава 1

– Проходите, товарищ Рейлинский, – сказал латышский стрелок, дежуривший на углу улицы.

Я прошел. Солдат не спрашивал моих документов. Он знал меня. Я был товарищем Рейлинским из ЧК и большевиком. Но со «сволочью» на улицах другое обращение. Бумаги у многих не в порядке. Половина из них попадает в Бутырки.

Я свернул на разрушенный, опустевший, мрачный Тверской бульвар, покрытый сором и грязью. В Москве стояла прекрасная погода. Было лето 1918 года.

Худой, голодный оборванец стоял на углу бульвара. Услышав, что латыш назвал меня товарищем, он метнул в мою сторону испуганный взгляд и поспешно отошел.

Было жарко. Бульвар купался в солнечных лучах. Непонятно, как могло солнце так сиять, а мир продолжать свое прежнее существование, когда в Москве происходили такие страшные вещи. Неужели небо равнодушно? Неужели солнце не меркнет, взирая на человеческие преступления?

На бульваре я натолкнулся на другую человеческую развалину – старика с седыми волосами и всклокоченной бородой. Он стонал, и его плечи сотрясались от конвульсивного плача. Слезы открыто текли по худым, изборожденным морщинами щекам.

– В чем дело, дедушка? – спросил я.

– Голоден, – простонал он. – Два дня ждал в очереди, ничего не получил. Господи Боже, что же теперь с нами будет?

У ближайшего угла стояла обычная очередь. Она стояла, когда я проходил утром, три часа назад, – бесконечная, молчаливая, покорная, бессильная, как змея, издыхающая от голода. Народ становился в ее хвост на рассвете, потому что хлеба всем не хватало. Городу грозил голод. Слишком много ртов приходилось кормить. Но большевики энергично уничтожали излишки населения. Всюду ощущался острый недостаток во всем. Крестьяне, ничего не получая взамен, перестали подвозить продовольствие. Москва стала городом проклятых.

Близ Шереметьевского переулка группа людей чистила улицу – мужчины с интеллигентными лицами и женщины благородного вида. За уборкой наблюдал рабочий с патронташем через плечо и двумя револьверами за поясом. Работали представители прежней буржуазии – бывшие биржевые маклеры, адвокаты, учительницы. Теперь их заставляли работать на новых господ. Усталые, голодные, оборванные люди, насильно выхваченные из очередей за хлебом. На краю улицы лежала дохлая лошадь. Она пала недели две назад от истощения. Падаль оставили лежать на мостовой, и труп уже начинал превращаться в скелет.

Товарищ с патронташем и револьверами поздоровался со мной. Он знал меня. Я был товарищем Рейлинским из ЧК. Ответив на приветствие, я осторожно перешел через грязную улицу.

В Шереметьевском переулке было тихо и пусто. Я с облегчением вздохнул, свернув сюда с центральной многолюдной улицы. У дома номер 3 я остановился и оглянулся. В переулке никого. За мной не следили.

Я скользнул в дом и поднялся по грязной, вонючей лестнице. Во всем доме стояла мертвая тишина. Казалось, жильцы покинули здание. В действительности же в каждой из двухсот квартир этого дома ютились по несколько семей. Подойдя к двери одной из квартир, я прислушался и осторожно заглянул в пролет лестницы, прежде чем постучать. Дверь приоткрылась на полвершка, и в щель выглянул кончик носа.

– Это вы, Тамара? – спросил я.

– Господин Константин!

Звякнула упавшая цепочка, дверь раскрылась, и я проскользнул в квартиру. Дверь тихо затворилась за мной.

Здесь я был господином Константином, представителем английской разведки в Советской России.

* * *

Незадолго до этого, весной 1918 года, по возвращении в Англию я узнал, что мое начальство с нетерпением ожидает меня. Мне дали задание немедленно отправиться в Россию. Состояние дел в этой части света огорчало союзников. Вслед за падением слабого правительства Керенского и приходом большевиков к власти враждебные действия России против Германии прекратились. Германия, освобожденная от всякой военной угрозы с Востока, сняла оттуда свои войска и атаковала Запад с удвоенной силой.

Конечно, роль Германии в падении старой России была всем хорошо известна. Согласно полученным мной инструкциям, я должен был по мере возможности противодействовать работе германских агентов и информировать об общих настроениях в русской столице. Мое начальство полагало, что Россию удастся вновь вернуть на путь разумного отношения к вопросу об обязательствах к союзникам. Агенты Франции и Соединенных Штатов уже находились в Москве и Петрограде и работали в этом направлении.

После всего пережитого мною в качестве шпиона в Германии поручение, возложенное на меня в России, казалось мне безопасным и легким. Я знал Петроград так, как должен знать город человек, проживший в нем много лет. Можно сказать, что мне предстояло вернуться домой после всего лишь двухлетнего отсутствия. В этом городе у меня было много друзей, я знал, куда мне можно было обратиться по приезде. Я заранее определил, на чью помощь я мог безусловно рассчитывать. Короче говоря, моя миссия должна быть совершенно не схожей с моими похождениями в Германии, где я беспрерывно находился под чужой личиной, где каждая минута могла быть последней и где я часто не знал куда обратиться или что предпринять в дальнейшем.

Петроград, который прежде мог выдержать сравнение с любой столицей мира, теперь имел ветхий и разрушенный вид. Улицы были грязные, покрытые копотью и запущенные. Всюду попадались развалины домов. Не было заметно постовых, следящих за порядком. Активно работала лишь тайная полиция, которая держала всю страну в страхе. Не существовало никакого управления городом, никакой санитарной организации. Магазины были закрыты, на тротуарах не наблюдалось никакого оживления, и движения на улицах не было. Город был погружен в состояние кошмарного сна, и казалось, что нормальная жизнь города прекратила существование.

Уже во время моего последнего пребывания в Петрограде в 1915 году очереди за хлебом становились характерным зрелищем в этом городе. Теперь, в 1918 году, очереди за хлебом превратились в типичную картину. Массы людей голодали. Извозчика нельзя было достать ни за какие деньги.

Я заранее себе наметил, что первым моим убежищем станет квартира моей старой приятельницы Елены Михайловны, которая жила на Торговой улице. От Фонтанки, где я находился, туда предстоял изрядный путь, но я зашагал с мужеством, какое только мог внушить себе в тот момент. Прохожие избегали моего взгляда и посматривали на меня с нескрываемым подозрением. Петроград находился в состоянии паники. Атмосфера ужаса исходила от самих стен домов и тротуаров и, казалось, проникала прямо в сердце, так что в конце концов меня самого охватило настроение подозрительности. К своему смущению и удивлению, я обнаружил, что сильно вспотел, когда наконец достиг цели.

Осмотревшись по сторонам и убедившись, что за мной никто не следит, я прошмыгнул в дом. Впечатление было таким, словно я вошел в усыпальницу. Я остановился у хорошо знакомой мне двери и постучался. Мне пришлось постучать три раза, прежде чем я услышал крадущиеся шаги, еле слышные по ту сторону двери. После долгой паузы я постучал снова, и на сей раз дверь тихо приоткрылась на длину цепочки. Наконец раздался голос Елены Михайловны:

– Кто там?

– Это Сидней Георгиевич, – ответил я.

Возглас удивления послужил мне ответом. Зазвенела цепочка, и дверь открылась немного шире.

– Вы! – воскликнула Елена Михайловна недоверчиво. – Вы опять в Петрограде? – произнесла она с облегчением и начала тихо всхлипывать.

Таким образом я возвратился в Петроград.

Я заранее разработал план кампании. Первый шаг, который я предпринял после того, как устроился на квартире, – было восстановление контакта с некоторыми членами моей прежней петербургской компании, которые, как я полагал, могли оказаться полезными. Я должен был действовать осторожно. Одни, возможно, бежали, другие умерли, третьи могли находиться под подозрением большевиков. Не исключено было и то, что некоторые, потеряв надежду на будущее, могли, вероятно, примкнуть к большевикам.

Однако, судя по тому, что произошло в дальнейшем, можно было рассчитывать на то, что моя счастливая звезда еще не закатилась. Человек, на помощь которого я надеялся в большей степени, был немедленно найден. Грамматиков был не только ученым и мыслителем, но человеком с сильным и твердым характером. Он был знаком со мной продолжительное время, и его лояльность была вне подозрений. Я назначил ему встречу в его учреждении и тут же пошел с ним повидаться.

Грамматиков дал мне ужасающий, но чрезвычайно точный отчет о положении дел в России. Новые хозяева устанавливали кровавый, полный ужаса режим, не имеющий себе равного в истории. Самые невежественные, наиболее подлые элементы, все те, кто был недоволен прежним обществом, пользовались влиянием теперь. Россия, сказал Грамматиков, находится в руках преступников и умалишенных, оказавшихся на свободе. Никто не работает. Все больше возрастает потребность в предметах первой необходимости. Люди умирают с голода. Подавляющие большинство населения готово восстать, но некому возглавить их. Террор ЧК навис над каждым человеком. Все ответственные деятели ЧК являются членами большевистской партии, и имена некоторых из них известны. Но есть и слуги ЧК. Человек, который был с самого детства вашим другом, женщина, которую вы любите, более того, ваши родители или ваши дети могут работать на ЧК против вас. Это ужасная, отвратительная вещь. Никто никому не доверяет, ни один человек не может доверить тайну даже лучшему своему другу. Деятельность ЧК осуществляется провокаторами, людьми, которые преднамеренно подстрекают на контрреволюционный заговор, а когда заговор окончательно созрел и готов проявить себя, они сообщают о нем своим хозяевам. И тогда улицы заливаются кровью. Еще один контрреволюционный заговор раскрыт и беспощадно истреблен.

В грязных камерах Бутырской тюрьмы в Москве сидят несчастные жертвы ЧК. «Следователи» применяют любые дьявольские средства, все виды жутких пыток, придуманных адской жестокостью и изобретательностью человека, чтобы вырвать у них признание или принудить к предательству. Жертвы подвергаются допросу, не имея отдыха и пищи, и это длится до тех пор, пока они не теряют разума и в состоянии безумия открывают свое участие в заговорах, настоящих или вымышленных.

Такова ЧК – орудие проповедников самого отвратительного и ужасного Евангелия, когда-либо известного в мировой истории.

В Петрограде, однако, я был лишь перелетной птицей. Столица России и штаб большевиков находились в Москве, куда я теперь направлялся. Но здесь возникла непредвиденная трудность. Путешествовать от Петрограда до Москвы можно было лишь при предъявлении пропуска, а пропуска не выдавались никому, кроме должностных лиц. Лозунгом большевиков было: «Разделяй и властвуй».

Для преодоления этой проблемы я прибегнул к помощи Грамматикова. Он заведовал прекрасной библиотекой, а среди большевиков, находившихся тогда в Москве, оказался библиофил генерал Бонч-Бруевич, который сблизился с Грамматиковым. Большевистский начальник немедленно снабдил нас необходимыми документами.

Город проклятых – Москва – медленно погружался в безжизненное состояние. Возводились временные заборы, чтобы скрыть от глаз грязь и развалины. Сначала были грабежи, теперь уже нечего было грабить. Прежде чернь бунтовала, полная жажды крови и разрушения. Теперь она была усмирена и напугана. Исключение составляли только немногие люди, бывшие большевиками. Везде голод, продовольственные очереди, которые давно уже перестали шумно протестовать, скудость и застой. И над всем этим молчанием таинственно, свирепо, угрожающе нависла кровавая тень ЧК. Новые хозяева управляли Россией.

Большевизм, это новое отродье безвременья, был окрашен кровью буржуазии. Среди его вождей были все те, кого общество прежде преследовало: воры, убийцы, головорезы, налетчики, отъявленные преступники. Чем тяжелее были их преступления, чем серьезнее наказания, тяготевшие над ними в то время, когда они были заключены в государственные тюрьмы, тем сильнее была их озлобленность против общества и тем охотнее приветствовали они большевизм. На человека, который мог читать и писать, смотрели косо. Неграмотные прежде были в подчинении. Теперь настало их время.

Невежество, царившее в среде большевистских деятелей средней и низкой руки, успешно использовалось английской разведкой. Многие из моих агентов снабжались паспортами, которые были более чем сомнительны и которые часто изучались комиссарами с видом больших знатоков, между тем они не умели ни читать, ни писать.

В Москве, в этом городе террора, в то время все еще находились представители цивилизованных стран. Германское посольство возглавлял фон Мирбах, британскую миссию – Роберт Брюс Локкарт. Существовало американское консульство во главе с Пулем и французское – во главе с Гренаром. Кроме того, в Москве находились представители союзников – американец Каламатиано и француз Вертамон. Но я считал, что лучше держаться от них вдали, рассуждая, что моя миссия может быть успешно выполнена, если я буду рассчитывать лишь на себя одного и на помощь одних только русских сообщников.

Бонч-Бруевич принял Грамматикова и меня весьма любезно. Грамматиков представил меня под моим собственным именем, сообщив, что хотя я и англичанин, но родился в России и ничем не отличаюсь от русского. Я подтвердил этот рассказ и добавил, что очень интересуюсь большевизмом, победа которого снова привела меня в Россию.

Никто не мог быть тогда более полезным для нас, чем Бонч-Бруевич. Он дал нам возможность присутствовать на съезде Советов в Большом театре, где Ленин в своей речи четко разъяснил разницу в положении вождей и рядовых членов большевистской партии. «Период разрушения миновал, – сказал Ленин. – Буржуазия уничтожена, Корнилов мертв, Белая армия разгромлена, Колчак окончательно изгнан из страны. Мы должны начать строительство социалистического государства. Если у нас не будет железной революционной дисциплины, если мы не построим социалистическое государство, капиталисты и империалисты всего мира нападут на нас».

«Вы говорите, что буржуазия уничтожена! – воскликнул в ответ Гай, известный анархист. – Вы говорите, что царство террора может исчезнуть и что начнется период реконструкции. Хорошо, вот вам анекдот: человек был очень болен и врач сказал его жене: «Мадам, мы бессильны сделать что-либо еще для вашего мужа. Наука говорит, что ваш муж должен завтра умереть». Два года спустя женщина случайно снова встретила этого врача и сказала ему: «Доктор, мой муж жив до сих пор». «Вы думаете, что он жив, – ответил доктор. – Для вас он жив, а для науки он умер».

Царство террора продолжалось. Представителей буржуазии продолжали расстреливать сотнями, ЧК наносила удар за ударом. Улицы были залиты кровью. О постыдных и кошмарных ужасах Бутырской тюрьмы мы, к счастью, не имели представления. «Все большевики садисты в глубине души», – сказал мне один доктор, практиковавший тогда в Москве.

Вскоре стало очевидным, что нами заинтересовались власти. Нам не было разрешено ходить куда бы то ни было без провожатых. Куда бы мне ни пошли, за нами следили. Становилось очевидным, что, если я хочу приступить к выполнению поручения, которое на меня было возложено, я должен «исчезнуть».

Нам не слишком трудно было найти кого-нибудь, кто бы согласился сопровождать Грамматикова вместо меня обратно в Петроград. Москва была полна людей, жаждущих ее покинуть, и наша задача состояла в том, чтобы найти кого-нибудь, кто имел хотя бы некоторое сходство со мной. Мы оба, Грамматиков и я, имели друзей в городе и могли рассчитывать на помощь многих. Подмена была сделана с большей легкостью, чем это можно было предполагать.

Когда наступило утро, я следил из безопасного места на станции за Грамматиковым и за ложным Сиднеем Рейли, которые покидали Москву. Я знал, что скрытые глаза следят за ними, что незримые шпионы ходят за ними по пятам, и я молил Бога дать им возможность спокойно доехать до Петрограда. К великому счастью, день был дождливый, и мой двойник поднял воротник потрепанного пальто и натянул шляпу на глаза, так что он имел достаточно близкое сходство со мной.

Таким образом, я перестал быть господином Рейли и стал господином Константином. Будущее господина Константина было начертано перед ним – в его кармане лежало письмо, которое Грамматиков адресовал Тамаре К.

Тамара была племянницей Грамматикова, так что я хорошо знал ее, хотя и не видел с тех пор, как началась война. Она теперь была танцовщицей в Художественном театре и жила в квартире в Шереметьевском переулке с двумя другими молодыми актрисами – сестрами С. В то время вместе с этими девушками в Художественном театре работала некая мадемуазель Фриде, сестра полковника Фриде, который в то время занимал руководящий пост в большевистском штабе в Москве. Ясно, почему Тамара может быть мне полезна и почему мне необходимо познакомиться с очаровательной мадемуазель Фриде.

Я не был удивлен, когда узнал, что мадемуазель Фриде и даже ее брат не были большевиками. Большинство жителей Москвы были настроены против коммунистов. Город был переполнен белыми офицерами. Многие из них состояли на службе у большевиков. Предоставляя им некоторые привилегии, как то продовольственные пайки, большевики старались увеличить число своих приверженцев. Люди тогда легко вступали в большевистскую партию. Я понял, что мне самому уместно было бы стать членом партии.

Моей главной целью теперь было, конечно, получение копий тех секретных военных документов, которые проходили через руки полковника Фриде. Как оказалось, сестра полковника была близкой подругой сестер С. и часто навещала их на квартире в Шереметьевском переулке. Эти молодые дамы были всецело на моей стороне, и все было устроено таким образом, что я должен был встретиться с мадемуазель Фриде у них. Когда мадемуазель Фриде доверилась мне, я изложил ей свое предложение, а именно, чтобы ее брат поставлял мне копии всех документов, которые проходят через его руки. Фриде приветствовала это предложение и уверила меня в том, что ее брат только и думает как о возможности нанести удар большевизму.

Я имел одно или два тайных свиданий с полковником Фриде, но он стал самым ценным моим сотрудником. Все сводки с Архангельского, Корниловского и Колчаковского фронтов проходили через его руки. Все распоряжения по армии, все военные планы, все секретные документы, касавшиеся армии, все до одной копии весьма секретных документов, читались в Англии раньше, чем оригинал попадал в руки того офицера, кому этот документ был адресован.

Дом в Шереметьевском переулке представлял собой большое здание с не менее чем двумястами квартирами, и некоторые из них была весьма обширными. Например, квартира, занимаемая сестрами С. на третьем этаже, была слишком велика для этих молодых особ, и свободные комнаты были сданы двум квартирантам, один из которых был чиновником прежнего правительства, а другой – профессором музыки. У этих интересных молодых девушек регулярно бывал посетитель, которого они знали под именем Сиднея Георгиевича, официально известного под фамилией Рейлинского из ЧК.

Что могло быть естественнее того факта, что двух юных артисток посещала их близкая приятельница – Фриде, которая также работала в Художественном театре? Молодые девушки, видимо, были очень привязаны друг к другу и посещения были ежедневными. Фриде приносила с собой портфель, битком наполненный документами. Действительно, квартира в Шереметьевском переулке стала моим штабом в Москве, и сестры С, Фриде и Тамара К. были моими самыми верными и преданными помощницами.

Таким образом, я всегда был в курсе всего того, что происходило на большевистских фронтах, и имел возможность получать правильную ориентацию о политическом и военном положении правительства. Некоторые из этих сообщений были в высшей степени комичны и характерны, как, например, телеграмма молодого красного генерала Саблина: «Наши канальи сдались снова, и мы вынуждены были сдать Красную горку».

Мои собственные доклады начальству в Лондоне всегда имели одну и ту же форму: дайте России популярное правительство, и она снова встанет единым фронтом против Германии. Во всяком случае, большевизм гораздо худший враг, чем Германия. Это самая отвратительная болезнь, поражающая самые основы цивилизации.

Было совершенно очевидно, что противники большевиков легко захватят власть, если их подстегнуть. Численностью они во много раз превосходили своих врагов. Но у них не было вождя. Русские беспомощны, если у них нет лидера. Без вождя они дадут избивать себя, как стадо овец. Я был уверен, что террор может быть уничтожен в течение часа и что я сам смогу совершить это. Почему бы нет?

В то время мне довольно часто приходилось выезжать в Петроград для того, чтобы отвозить военные донесения, которые приносил мне полковник Фриде, и для совещаний с моими единомышленниками. Поэтому я попросил полковника Фриде достать мне постоянный пропуск. Он посоветовал мне занять официальную советскую должность и дал мне рекомендательное письмо Орлову, председателю уголовного отдела ЧК в Петрограде, который подобно Фриде был скрытым противником коммунистов. По приезде в Петроград я направился прямо к нему на службу.

Все прошло замечательно, и по возвращении в Москву я уже числился по пропуску товарищем Рейлинским, сотрудником ЧК.

Излишне говорить, что я не замедлил использовать свое новое служебное положение. Орлов также имел возможность постоянно снабжать меня очень ценной информацией. Таким образом, в лице полковника Фриде и Орлова я заполучил двух видных большевистских служащих в качестве источников информации.

В Москве я немедленно приступил к организации заговора по свержению режима террора. При этом я должен был действовать весьма осторожно. ЧК имела своих осведомителей везде. Исходя из этого, схема организации была составлена по системе «пятерок». Каждый участник заговора знал еще только четверых членов ячейки. Я сам находился вверху пирамиды и знал единомышленников не лично, а лишь опосредованно. Удобство этой системы подтвердило будущее, о чем расскажу далее. Таким образом, если бы одно из звеньев было разоблачено, остальные риску провала не подвергались и раскрытие заговора коснулось бы только узкого круга лиц.

Все было подготовлено для прихода к власти нового Временного правительства. Мой друг и союзник Грамматиков должен был стать министром внутренних дел. Чуберский – мой старый знакомый и деловой компаньон, который прежде был во главе одного из самых крупных торговых домов в России, – должен был стать министром путей сообщений и связи. Юденич, планировавшийся военным министром, Чуберский и Грамматиков должны были составить костяк Временного правительства для подавления анархии, которая неизбежно должна была возникнуть.

Все это, конечно, требовало большой организованности. Оглядываясь назад, я удивляюсь, как в такой короткий промежуток времени я мог выполнить так много. Нам оставалось осуществить только два проекта. Самым значительным препятствием на нашем пути был латышский гарнизон, который находился на жалованье у большевиков. Я должен был буквально купить их поддержку. Во-вторых, я должен был приурочить время восстания к тому моменту, когда и Ленин, и Троцкий будут в Москве. Если бы их удалось устранить, вся эта отвратительная организация Советов рассыпалась бы в пыль. До тех пор пока они были живы, в России не могло быть мира. Следовательно, необходимо было для нашего успеха при первом ударе арестовать Ленина и Троцкого.

Деньги для подкупа латышей должны были скоро прибыть. В Москве не было недостатка в противниках коммунистического режима, которые готовы были пожертвовать всем необходимым, чтобы свергнуть ужас, царивший в России. В поразительно короткий промежуток времени сотни тысяч рублей уже были собраны и хранились в шкафу на квартире сестер С. в Шереметьевском переулке.

Наконец я связался с полковником Эдуардом Берзиным, одним из командиров латышей. Берзин был солдатом и джентльменом, заклятым врагом Германии и коммунизма. Если позже он открыл большевикам некоторые подробности нашего заговора, то это было сделано под давлением пыток, слишком ужасных, чтобы их выдержать. Я уверен, что сообщение большевиков о том, что он с самого начала был их агентом-провокатором, является гнусной клеветой.

Берзин пришел ко мне с рекомендацией. Он уже работал в разведке союзников с французом Вертамоном и американцем греческого происхождения Каламатиано.

Когда я прощупал Берзина и полностью остался доволен им, я ему изложил некоторые подробности заговора и спросил его, можно ли рассчитывать на сотрудничество его латышских товарищей. Наше свидание происходило в кафе «Трамбле» на Тверском бульваре. Я подчеркнул денежную сторону вопроса, обещая большие суммы командирам и соответственные пропорциональные награждения низшим чинам.

Берзин уверил меня, что задача, поставленная мной, нетрудная, что латыши полны отвращения к своим хозяевам, которым они служат лишь потому, что у них нет другого выбора. Он гарантировал мне в будущем верность своих людей. После этого я вручил ему крупную сумму с тем, чтобы он поделился этими деньгами со своими товарищами командирами. С этого времени Берзин регулярно черпал деньги из нашей кассы.

Теперь мне оставалось лишь выждать подходящий момент.

Тем временем налеты ЧК продолжались. Люди выходили из дома утром и больше не возвращались. Бывало и так: вы приходили навестить ваших знакомых, с кем вчера вы обедали, и неожиданно находили их квартиру пустой, ограбленной, покинутой.

Положение дипломатических представителей в Москве с каждым днем становилось все более непрочным. Как раз в то время, когда подготовка заговора подходила к концу, был убит немецкий посол в Москве Мирбах. В то время ходили слухи, что это совершил белогвардеец, считавший Мирбаха виновником тех ужасов, которые совершались тогда в Москве.

Дело дошло до того, что большевики захотели выслать из России всех иностранных представителей. Одно время они говорили, что центры контрреволюции находятся в иностранных миссиях. Ужасный пожар, имевший место на одной из железнодорожных станций, уничтожил, согласно сообщениям большевиков, большое количество провианта. Они заявили, что пожар является делом французской миссии. На самом деле поджог был подстроен самими большевиками, которые должны были чем-то объяснить отсутствие продовольствия в голодающей Москве.

Союзники сами стремились покинуть Москву, им не было смысла оставаться здесь. Город был в состоянии невообразимого разложения и инертности. Он вызывал отвращение любого приличного человека. Миссии подвергались всевозможным оскорблениям со стороны нечистоплотных комиссаров. Консульства не раз подвергались обыскам, а с представителями союзников обращались самым недостойным и оскорбительным образом. Гнусность следовала за гнусностью до тех пор, пока миссии, не выдержав издевательств, заявили решительный протест, стремясь положить конец этому безобразию.

Было принято решение, что полковник Хилл останется в Москве, чтобы помогать мне в разведывательной работе. Никто не мог пожелать себе более храброго и более преданного помощника. Кроме того, американский агент Каламатиано и французский Вертамон должны были скрываться в городе. Мне, как агенту британской разведки в Москве, предложили встретиться с ними и договориться относительно нашего дальнейшего сотрудничества.

У меня было беспокойное чувство (чувство, которое часто дает себя знать при опасности, когда нервы человека все время напряжены), что я должен держаться в стороне и не идти на эту встречу, но в конце концов дал себя убедить.

Для безопасности наша встреча состоялась в американском консульстве, единственном, которое еще не было подвергнуто обыску. Господин Гренар, французский консул, представил меня Вертамону, не называя, однако, моего имени. Само собой разумеется, что Вертамон знал, кто я. Затем, к моему удивлению, меня представили Ренэ Маршану (снова не называя моего имени), который был отрекомендован мне как тайный агент французского правительства. И именно в эту минуту чувство беспокойства, мучившее меня, стало особенно острым.

Маршан произвел на меня самое неблагоприятное впечатление. Он работал корреспондентом парижской газеты «Фигаро» в Москве. Я незаметно отозвал Вертамона в другую комнату и условился с ним о некоторых деталях нашей связи. При этом я должен был раскрыть ему некоторые подробности нашего заговора. Комната, в которой мы находились, была длинная и к тому же плохо освещена. Вдруг я заметил, что Маршан, проскользнув в комнату, подслушивает наш разговор.

Подготовка заговора была теперь закончена. Было условлено, что по сигналу латышские стрелки должны арестовать Ленина и Троцкого и провести их на глазах народа по улицам города, чтобы всем стало известно, что тираны России арестованы. В то же самое время должна была выступить наспех сформированная армейская часть под командованием генерала Юденича и должно было быть создано Временное правительство. Другую же часть армии необходимо было послать в Петроград, где должно было произойти восстание и одновременно арестован глава ЧК – Урицкий. Этот план может показаться довольно фантастическим, но наша организация была тогда очень сильна, латыши были на нашей стороне, и весь народ оказался бы с нами немедленно после того, как был нанесен первый удар.

Нам оставалось лишь дожидаться приезда Троцкого, и, как оказалось, ждать пришлось недолго. 20 августа Фриде сообщила, что через восемь дней в здании Большого театра должно состояться правительственное заседание. Предполагалось выступление Ленина и доклад Троцкого о положении на Колчаковском фронте.

В тот же вечер я встретился с Берзиным, и мы обсудили эту новость. Я снова встретился с ним в Грибоедовском переулке и предложил ему ехать в Петроград. Он согласился отправиться немедленно.

Глава 2

В Петрограде я выступал в роли господина Массино, восточного купца. По приезде я немедленно направился на свою квартиру, которая находилась на Торговой улице, дом номер 10. Елена Михайловна ожидала меня. К моему приезду был приготовлен скромный, но вкусный обед: суп, рыба, курица и сыр. И все это было подкреплено бутылкой вина, присланной капитаном Кроми из посольства. Елена сообщила мне, что Берзин, как и обещал мне в Москве, заходил днем. Он прождал меня около часа и затем отправился повидать своих друзей, проживающих в Латышском квартале. Он должен был зайти ко мне на следующий день.

В эту ночь я спал сном младенца. Боже, до чего я устал. Но теперь наконец цель, к которой мы стремились, была близка. Берзин вполне разумно распорядился деньгами. Один удар, и Ленин с Троцким были бы нашими пленниками. Москва – в наших руках, и чудовищный выкидыш, выползший из плодовитого чрева времени, раздавлен, уничтожен навеки, его отвратительная голова растоптана нашей поступью. Завтра я должен повидать Грамматикова и узнать от него об успехе экспедиционного корпуса, отправленного на Вологду, выяснить, какие намерения у Савинкова, послать отчет в Англию, а затем ехать в Москву – готовиться к нанесению удара. Хотя мы еще не достигли конца пути и самое сложное было еще впереди, я все же испытывал такое чувство, как будто ноша, лежавшая на моих плечах в течение последних нескольких месяцев, медленно соскальзывает с них. Конечно, мы могли встретиться со многими неожиданностями, между чашей и устами все еще было пространство. Но в чем могла крыться неудача? Понятно, нам угрожала опасность в Большом театре, когда придется нанести первый удар. Я и мои избранные соратники могли погибнуть, но вместе с нами погибли бы тираны, сделавшие из России общую могилу. Ничто не могло их спасти. Лишь бы убрать их с пути, а дальнейшее возьмут на себя Савинков и другие наши друзья, которые сумеют восстановить надломленную и истерзанную страну.

* * *

Милый город, в котором я провел столько счастливых лет перед войной, обратился в развалины и пустыню. На грязных улицах стояла невыносимая вонь. Народ выглядел равнодушным, усталым, голодным. Прохожие окидывали меня подозрительными, беглыми, испуганными взглядами и спешили скорее удалиться. Красный террор мог обрушиться на них каждую минуту. Никто не мог сказать, где его поджидала опасность, где его схватит страшное чудовище, пожиравшее людей. Только молчаливый дом номер 2 на Гороховой улице знал, куда они пропали, только он один мог рассказать про их страшную судьбу.

Несколько лет спустя один из моих друзей, которого я буду называть Д., бежал из России. В Лондон он приехал без гроша, но счастливый тем, что сохранил свою жизнь. Каждую ночь он в своем английском убежище просыпался в припадке безумного страха, вопя, что его настигает ЧК. Он никогда не мог освободиться от этого страха, даже на берегах Темзы. Страшно боялся одиночества, проявлял беспокойство и подозрительность в компании своих друзей, испытывал смертельный ужас в толпе. Это может показаться невероятным, но он вернулся в Россию. Его жены не было в живых – ее расстреляли большевики в ту минуту, когда она собиралась бежать из страны. Позже ему сообщили, что она все-таки жива и томится в заключении. Больше о них никогда ничего не слышали.

Вскоре после моего приезда в Петроград я установил, что за мной следят. Сначала это было лишь подозрение. У меня было какое-то чувство неловкости. Мои подозрения все росли и росли, пока не перешли в уверенность. Одно из моих петроградских убежищ подверглось обыску. В другом устроили засаду, и я едва избежал ареста. ЧК что-то стало известно. Но что именно? Я испытывал тревогу. Мои мысли вернулись к зловещей фигуре Маршана, которому я не доверял с самого начала.

Однако мне никоим образом не следовало подавать ни малейшего намека о своем подозрении. Я решил действовать смело и повидать Орлова в его же учреждении. Я без всяких происшествий добрался до набережной Фонтанки. Здесь в старые времена помещалось министерство внутренних дел, а теперь – Управление уголовного отдела ЧК, сотрудником которого я якобы являлся.

Грязный часовой встретил меня у дверей и окинул подозрительным взглядом.

– Владимир Орлов здесь? – спросил я и передал ему свое удостоверение сотрудника ЧК.

Печать на документе произвела на него впечатление. Наконец он топнул ногой, и два красноармейца появились из темной глубины фойе.

– Владимир Орлов, – произнес часовой.

Конвоиры встали по бокам, и мы отправились наверх к кабинету председателя уголовного отдела ЧК.

Я просидел примерно с полчаса, болтая с Орловским, и затем покинул здание на Гороховой. В результате наших переговоров мы пришли к заключению, что Рейлинский вне подозрений.

В соответствии с обстоятельствами товарищ Рейлинский поглотил господина Массино. Я решил на некоторое время держаться подальше от тех мест, где меня знали под другими именами, и появляться лишь там, где я был известен как сотрудник ЧК. Я чувствовал себя в полной безопасности и оптимистически смотрел в будущее. Гром грянул совершенно неожиданно. Берзин уже вернулся в Москву. Я позвонил Грамматикову, чтобы проинформировать его о некоторых незначительных переменах в моем плане.

Он ответил голосом резким и неестественным, словно нарочно хотел его изменить.

– Это я, Рейлинский, – успокоил я его.

– Кто?

Я повторил.

То, что он мне сказал, потрясло меня.

– У меня сидит человек, привезший дурные вести, – проговорил Грамматиков. – Врачи преждевременно произвели операцию, и положение больного стало в высшей степени серьезно. Если хотите видеть меня, приезжайте немедленно.

Почти теряя сознание, я понял, что Грамматиков говорил хриплым голосом не потому, что хотел изменить его. Голос охрип от ужаса. Что это могло означать? Очевидно, случилось нечто ужасное, касавшееся организации, о чем он не смел сообщить по телефону.

Торопясь насколько можно, чтобы не возбуждать подозрений, я пошел пешком к Грамматикову. Спешить на улицах было опасно. Однако через час я наконец добрался до квартиры Грамматикова и выслушал его мрачный рассказ.

– Идиоты, они выступили слишком рано, – сказал Грамматиков. – Сегодня, в одиннадцать часов утра, убит Урицкий. Мне как раз принесли это известие, когда вы звонили по телефону. Принес его еврей Герман, наш человек. Он мне прокричал: «Бегите, господин Грамматиков. Расправа будет ужасной. Буржуев будут расстреливать тысячами, а вам лично грозит большая опасность. Бегите! Я постараюсь достать для вас необходимые документы».

Герман был прав. Расправа должна быть ужасной. Заговору грозил провал.

– Вы страшно рискуете, оставаясь здесь, – сказал Грамматиков. – Я, конечно, уже нахожусь под подозрением. Если что-либо обнаружится, то в первую очередь это будут наши имена. Эта сволочь два дня назад уже арестовала Александру Петровну, и один Бог знает, что они нашли у нее. Когда женщину начинают пытать… Хорошо, что она знает не очень много.

Говоря со мной, Грамматиков опорожнял ящики своего письменного стола и жег бумаги в камине. Каждую минуту на лестнице могли раздасться шаги чекистов.

– Где вы будете ночевать? – спросил я.

– У сестры. А вы, Сидней Георгиевич? Вы не вернетесь в номер десять?

– Вернусь, – ответил я. – Мне необходимо предупредить моих друзей.

Мы условились о встрече на следующий день и расстались.

Много ли узнали чекисты? Кого из наших друзей в Петрограде они подозревают? Неужели после убийства Урицкого вспыхнет новая волна красного террора? Пока на улицах было спокойно. Ничего нового не произошло. Большевики не шевелились. Может быть, Герман получил ложные известия? Вероятно, дела были не так уж плохи. Если бы что-нибудь случилось, ЧК уже свирепствовала бы. Мысли эти несколько успокоили меня, когда я дошел до Торговой улицы. Елена Михайловна открыла дверь.

Я велел ей приготовиться к немедленному бегству. Она заранее знала, что надо делать в таком положении. Затем я позвонил капитану Кроми, британскому морскому атташе, и попросил его встретиться со мной в ресторане, хозяином которого был Сергей Сергеевич Балков и где я обычно встречался с Кроми. Встреча была назначена на 12 часов. У меня оставалось лишь время, необходимое для того, чтобы сжечь свои бумаги. Я наблюдал, как яркое пламя постепенно угасало и наконец совсем потухло.

– Все в порядке, – шепнул мне Балков на ухо и провел в маленькую комнату позади основного зала.

Я пришел точно в назначенный час. Едва дверь комнаты закрылась за мной, как стенные часы, зашипев, отбили положенное число ударов. Кроми еще не было.

Кроми всегда был образцом аккуратности. Можно себе представить мое состояние, когда я ожидал его. Я снова мысленно возвращался к событиям последних двух месяцев, к моим радужным надеждам и их позорному концу. Я чуть было не стал повелителем России.

Свое начальство в Лондоне я удовлетворил бы тем, что повернул Россию против Германии. Но я сделал бы больше. То, что происходит здесь, гораздо опаснее всех войн, которые когда-либо велись. Любой ценой необходимо вырвать с корнем ту непристойность, которая появилась в России. Мир с Германией? Да, мир с Германией, мир со всеми. Имеется только один враг. Человечество должно объединиться в священном союзе против кошмарного террора.

Четверть первого, а Кроми все не было. Дольше ждать я не смел. Но во чтобы то ни стало я должен был повидать Кроми сегодня.

Я решил рискнуть и наведаться в британское посольство. Это было, конечно, опасно, но другой возможности не было.

Предупредив Балкова о назревающих событиях и посоветовав ему спасаться в Финляндии, я вышел из ресторана.

По Владимирскому проспекту бежали люди, там царила явная паника. Что случилось? Объяснение не заставило долго ждать: по проспекту с грохотом пронесся грузовик, наполненный красноармейцами. За первым грузовиком второй, третий – ЧК выехала на работу.

Я ускорил шаги, почти побежал и быстро свернул на улицу, где британское посольство представляло собой случайный оазис цивилизации. И вот что я там увидел. Перед зданием посольства лежала груда солдатских трупов. Четыре грузовика стояли у ворот. Улица была оцеплена двойным кордоном красноармейцев. Двери посольства были взломаны, флаг над посольством сорван. Мертвые тела на мостовой свидетельствовали о том, что защитники посольства оказали отчаянное сопротивление.

Внезапно чей-то голос окликнул меня по имени. Я очутился лицом к лицу с усмехавшимся красноармейцем.

– Что, товарищ Рейлинский, пришли полюбоваться?

– Да, хотелось бы посмотреть на это зрелище, – дружески ответил я. – Но мне всегда не везет. Бежал всю дорогу и все же опоздал. Расскажите, товарищ, что здесь произошло?

Этого красноармейца я часто встречал, когда появлялся в роли товарища Рейлинского – сотрудника уголовного отдела ЧК. Он с большим удовольствием рассказал мне о том, что случилось, пока я ждал Кроми в ресторане Балкова.

ЧК усиленно искала некоего Сиднея Рейли и сделала налет на британское посольство в надежде найти его там. В здании находилось около 40 человек во главе с Вудхаузом. Когда произошел налет, Вудхауз бросился наверх и быстро принялся уничтожать документы посольства. Тем временем отважный Кроми, схватив по браунингу в каждую руку, один защищал лестницу от красной орды и успел расстрелять обе обоймы, прежде чем сам упал, буквально изрешеченный пулями.

* * *

Человек обычно крепко спит в ту ночь, которая следует за большой катастрофой. Зато тяжело и неприятно просыпаться на следующее утро. Я проснулся очень рано и долго ворочался в кровати, восстанавливая в памяти страшные события минувшего дня. Британское посольство разгромлено. Кроми убит. Мои английские соратники в Петрограде рассеяны. ЧК гонится по моим горячим следам. Совершенно невозможно было предугадать, где будет нанесен следующий удар. Нужно немедленно ехать в Москву.

Ночь я провел на квартире у моего друга Сергея Сергеевича Дорновского. Пока я сидел в ресторане Балкова, квартира Грамматикова на Торговой улице была окружена и обыскана.

Утро я просидел взаперти. Сергей вышел из дома на разведку и вернулся через два часа со свежим номером «Правды». По его словам, в Москве начались массовые обыски и облавы.

– Улицы будут залиты кровью, – мрачно сказал Сергей. – В Петрограде убит Урицкий. В Москве кто-то стрелял в Ленина и, к несчастью, промахнулся. Вот тут все прочтете. – И он передал мне газету.

Я прочитал заголовки: ЧК производит облавы в Москве. Она напала на след обширного заговора, организованного Англией. Глаза обожгло название Шереметьевского переулка. На мгновение комната завертелась перед моими глазами.

– Я должен немедленно ехать обратно в Москву, – проговорил я, придя в себя.

Было видно, что Грамматиков не верит, что мне удастся живым выбраться из Москвы. По слухам, город был залит кровью в отместку за убийство Урицкого и покушение на Ленина. Никто не чувствовал себя там в безопасности. Убивали женщин и детей. Роберта Локкарта якобы посадили в тюрьму. Почти не было сомнений в том, что роль моя в заговоре известна ЧК.

Грамматиков в волнении ходил взад и вперед по комнате.

– Нет, вы не можете ехать в Москву, Сидней Георгиевич, – застонал он. – Это значит лезть прямо в пасть зверя.

Он в ужасе закрыл лицо руками, как будто хотел избавиться от воображаемой картины ужасного зрелища.

– Что делается в Москве, мы точно не знаем, – возразил я. – Прежде чем решаться на что-нибудь, нужно собрать точные сведения. Вы знаете, какие меры предосторожности были нами приняты. Что же касается того, что в Москве многие меня знают, то в Петрограде меня знает еще большее число людей. Здесь мне грозит еще большая опасность.

– Да, вы правы, – сдался на мои доводы Грамматиков. – Наши друзья в Москве стойкие люди, но вы сами знаете, какие дьяволы эти красные инквизиторы и кто может сохранить тайну под длительной пыткой.

В сорока милях к западу от Москвы находится железнодорожная станция Клин, где поезд стоит десять минут и у пассажиров проверяются билеты и документы. На вокзале есть газетный киоск, где можно купить большевистскую литературу. Мы решили, что я доеду до Клина и куплю там московские газеты. Если газетные новости будут успокоительны, я поеду дальше в Москву. В противном случае я немедленно вернусь в Петроград, и мы снова обсудим как быть.

Разговор этот шел на квартире сестры Грамматикова. Сам же Александр с улыбкой рассказал мне, что чекисты, производившие обыск в его квартире, не обнаружили никаких компрометирующих документов.

– Это произошло не потому, что они не проявили должного старания, – сказал он, пожав плечами. – В Петрограде теперь климат нездоровый, Сидней Георгиевич. Можно легко заразиться и умереть. Я для сохранения здоровья уеду куда-нибудь через несколько дней. Но я пробуду здесь еще некоторое время. Если вернетесь из Клина, позвоните мне через Дорновского. Я должен увезти сестру куда-нибудь из города. Это решено.

Но выбраться из Петрограда было не так просто. На всех вокзалах чекисты зорко следили за прибывающими пассажирами. Вокзалы были наиболее опасным местом. Однако поездка в Москву казалась единственным выходом. Вряд ли чекистам придет в голову, что я бегу от террора в самое пекло террора.

Простившись с Грамматиковым и крепко пожав ему руку, я выскользнул на улицу.

Глава 3

У человека, стоявшего рядом со мной, стучали зубы. Каждый раз, ловя на себе чей-нибудь взгляд, он делал движение, будто хотел бежать. Женщина, беззвучно шевеля губами, шептала молитву. Но большинство толпы вокруг нас было молчаливо и покорно. Мы жались к ограде платформы, с которой поезд отправлялся на Москву. Впереди у ворот небольшая группа красноармейцев просматривала документы. Люди по очереди проходили за ограду и присоединялись к толпе на платформе.

Наконец и я дошел до ворот. Момент был напряженный. Пропуск мой был подписан Орловым, но что стало с ним самим, я не знал. Участие его в заговоре было раскрыто, но я надеялся, что он вовремя успел бежать.

Я приготовился ко всем возможным неожиданностям. Правая рука лежала в кармане на рукоятке револьвера. Левой рукой я сунул документ в лицо красноармейца, окинув его в то же время злобным, нетерпеливым взглядом. Это был пронизывающий взгляд сотрудника ЧК.

Красноармеец, едва взглянув на документ, буркнул:

– Проходи, товарищ.

Через минуту я смешался с толпой на перроне. Ругаясь, крича и толкая друг друга, люди лезли в вагоны. Давка была ужасная. Более смелые и сильные заняли места на крышах. В качестве сотрудника ЧК мне полагалось ехать в первом классе. Третий был отведен для всякой буржуазной «сволочи». Но я не желал злоупотреблять своим положением и, пробравшись в вагон третьего класса, устроился на грязном полу. Вагон был набит до отказа, от вони можно было задохнуться. Пассажиры молчали. Слышно было только шумное дыхание соседей. Фонари не горели. Темно и душно, как в трущобах Калькутты или в трюме корабля, везущего рабов.

Наконец доехали до Клина. Кое-кто из пассажиров вышел. Я тоже покинул вагон. Поезд стоял десять минут. Купив газеты в киоске, я не спеша прочитал о положении в Москве. Новости были неутешительными. Газеты сообщали, что благодаря содействию Ренэ Маршана удалось раскрыть большой антисоветский заговор, организованный союзными дипломатическими миссиями, в частности – английской. Участие Локкарта в заговоре доказано. Фриде и его сестра арестованы, сестры С. тоже. Берзин выступил с сенсационными разоблачениями.

Игра была проиграна. Согласно договоренности с Грамматиковым, мне надо было немедленно возвращаться в Петроград. Но ответственность, лежавшая на мне, была слишком велика. Из-за меня ни в чем не повинным людям грозила смертельная опасность: Локкарт сидел в тюрьме, а мои русские агенты остались без руководства. Мне оставалось только умереть, как умер Кроми. Но я принял решение продолжать путь в Москву. Приехать на поезде было слишком рискованно – по мере приближения к столице проверки документов становились все более частыми и тщательными. Поэтому, не теряя времени, я пошел в Клин и нанял подводу. В половине девятого утра я выехал из города и, меняя в деревнях лошадей, к ночи добрался до Москвы. Ночь, к счастью, была темная. Я щедро расплатился с возницей и быстро зашагал по дороге в «город смерти». Утомленный долгим путешествием на подводе, я едва передвигал ноги. Смертельно хотелось лечь где-нибудь и отдохнуть. Однако идти на свои конспиративные квартиры я не решался. В конце концов я обратился за приютом к бывшему белогвардейцу, фамилию и адрес которого запомнил на случай непредвиденных обстоятельств. Сейчас как раз и настал такой критический момент. Тамара была его дальней родственницей и всегда хорошо о нем отзывалась. В тишине я поднялся по грязной лестнице и постучал в дверь. Не прошло и минуты, как раздались шаги и послышался встревоженный женский голос:

– Кто там?

– Друг Тамары, – ответил я шепотом.

– Мы не знаем никакой Тамары!

Страх женщины, как ни странно, меня успокоил.

– Нет, вы ее знаете, – повторил я. – Не бойтесь. Я офицер и скрываюсь от ЧК. Мне нужно спрятаться. Впустите меня.

Звякнула цепочка, и дверь раскрылась ровно настолько, чтобы пропустить меня. Я проскользнул в темную переднюю и зажег спичку. Передо мной стояла пожилая женщина.

– Где Иван Степанович? – спросил я. – Дома?

– Ах, мы ничего не знаем, – застонала она. – Мы тихие люди и не занимаемся политикой.

– Стало быть, вы меня не выдадите. Я беглый офицер и был бы признателен вам, если бы вы приютили меня на ночь.

– Как мне вас звать? – спросила женщина.

– Михаилом Марковичем, – сказал я. – Я был офицером царской армии, и большевики охотятся за мной по причинам, им лучше известным.

– Хорошо, Михаил Маркович, мы вас устроим, – успокоилась хозяйка. – Есть хотите? У нас есть немного хлеба.

– Спасибо. Все, что мне нужно, это выспаться.

– Идите сюда, – сказала женщина и провела меня в заднюю, полупустую комнату. – Мебель забрал домовый комитет. Это все, что я могу предложить вам.

В углу лежал один тюфяк. Пробормотав слова благодарности, я бросился на него и тотчас уснул. Смутно сквозь сон я слышал, как закрылась дверь и щелкнул ключ в замке, но, возможно, мне это почудилось.

Проснулся я внезапно с тревожным чувством, что в комнате кто-то есть.

– Проснулись, Михаил Маркович? – прошептал знакомый голос. – Это я, Тамара.

Она была в сопровождении хозяйки и незнакомого господина, которого Тамара представила мне как своего двоюродного брата Бориса Сергеевича.

Хозяйка, Вера Петровна, поставила самовар. Во время чаепития выяснилось, что Тамара скрывалась от преследований ЧК в этой же квартире. Она мне рассказала, что происходило в Москве за время моего отсутствия.

После убийства Урицкого в Петрограде и покушения на Ленина в Москве начались массовые обыски и аресты. Город был разделен на участки, и в каждом участке отряды чекистов переворачивали каждый дом сверху донизу. Подверглась обыску и квартира в Шереметьевском переулке. В это время там находились Тамара и обе сестры С, а в ящике письменного стола лежали два миллиона рублей в тысячерублевых банкнотах. Когда чекисты забарабанили в дверь, Тамара схватила деньги и спрятала их в трусиках. Чекисты, которые устали от своей работы и делали обыск весьма поверхностно, ничего не нашли в квартире. Но в подъезде они столкнулись с Фриде с портфелем в руке.

– Вы к кому?

– К артистке С.

– Покажите портфель.

Это был провал. Фриде несла для передачи мне копии телеграмм, полученных от брата. Она была немедленно арестована, и чекисты вернулись в квартиру. Обеих сестер С. арестовали. Арестовали также полковника Фриде и Берзина. Но Тамару оставили на свободе.

В итоге тщательно подготовленный заговор провалился по оплошности Фриде. Ведь всем было известно, что все автомобили в Москве были реквизированы ЧК и большевиками и нельзя входить в дом, у подъезда которого стоит автомобиль. Это было лучшим свидетельством того, что в доме находятся чекисты. Но бедная Фриде так привыкла к опасности за два месяца, в течение которых она была моим агентом, что перестала принимать элементарнейшие меры предосторожности. Наш заговор провалился.

Глава 4

Все мои вымышленные имена стали известны властям: Рейлинский, Массино. Советские газеты опубликовали их вместе с приказом об объявлении меня вне закона. Установили, что под разными масками скрывается личность Сиднея Джорджа Рейли, агента английской разведки.

Но о том, где меня искать, никто не знал. Одни говорили, что я скрываюсь в Петрограде, другие – что я бежал в Финляндию, третьи – что я успел вернуться в Англию. Некоторые советовали искать меня в Москве – в самом логове зверя. Всюду говорили только обо мне. Не могу сказать, чтобы такая известность льстила тогда моему самолюбию.

Каждую ночь я проводил на новом месте и под новым именем, становясь попеременно то греческим купцом, квартиру которого реквизировали для рабочих, то царским офицером, стремящимся выбраться из Москвы, то русским торговцем, пытающимся уклониться от воинской повинности.

Добрые люди оказывали мне приют. Я знал имена и адреса заговорщиков, лично меня не знавших. Я знал также членов их «пятерок». А затем большую помощь оказывали мне и сами большевики. Они ежедневно публиковали отчет о своих успехах в деле раскрытия заговора. Зная поэтому, кто арестован, я легко догадывался о том, кто может находиться на подозрении и к кому я мог идти, не рискуя попасть в засаду.

С наступлением темноты я отправлялся на новую квартиру. Убедившись, что за мной не следят, я входил в дом и звонил в дверь. Затем все происходило в обычном порядке. Дверь приоткрывалась, и голос спрашивал, кто там. Ответ бывал одинаков: «Сергей Иванович (или кто-нибудь другой) сказал мне, что у вас можно переночевать». Затем я называл свое вымышленное имя и излагал причины, которые заставляют меня искать убежища у чужих людей.

Боюсь, что я редко бывал желанным гостем. Появление мое обыкновенно повергало хозяина или хозяйку в неописуемый ужас. Глядя на них, я ждал, что каждую минуту с их уст сорвется: «Ах, ради бога, оставьте нас в покое, оставьте нас». Губы их дрожали, в глазах стоял страх, но все-таки мне никогда не отказывали в приюте.

Многие, подобно мне, скрывались в эти дни в Москве. Мой друг и соратник капитан Хилл тоже прятался, переходя с квартиры на квартиру и прикрываясь вымышленными именами. Временами мы встречались и обсуждали наше положение. Дело, которое привело меня в Москву, продолжалось.

Одного за другим мы сплавляли из Москвы наших агентов, кого-то направляли в Петроград, других – в Вологду.

Меня особенно заботила судьба артистки С. Один из моих агентов сообщил, что ее можно выкупить, и познакомил меня с неким М., приятель которого был следователем ЧК.

Я выдал себя за родственника С. и спросил у М., во сколько обойдется согласие его приятеля вынести благоприятное заключение по делу С. По мнению М., это должно стоить примерно 50 тысяч рублей.

– Вы понимаете, конечно, – говорил он, – что положение вашей двоюродной сестры очень серьезно. Улики против нее неопровержимы. Несомненно, ее не расстреляют, пока не получат от нее всех сведений, и это дает нам время, чтобы принять меры. Но положение ее, повторяю, очень серьезно. Ни один следователь не может отпустить ее, не рискуя собой. Моему приятелю придется потом самому бежать. Сделать это можно, однако это будет стоить дорого. Но раз она ваша двоюродная сестра… Вы ведь говорите, что она ваша двоюродная сестра?

М. не внушал мне доверия. Разговаривая со мной, он бросал на меня косые взгляды и задавал неожиданные вопросы. Все это действовало мне на нервы.

– Между прочим, вы слышали, что Сидней Рейли находится в Москве? – спросил он, окидывая меня пытливым взглядом.

– Сидней Рейли меня не интересует, – ответил я, не совсем придерживаясь истины. – Как насчет С?

– Ах да, насчет С, – сказал М. – Я уже говорил вам, что это будет стоить много денег. Кроме того, здоровье ее сильно расстроилось. Я знаю, что вчера она подвергалась перекрестному допросу в течение восьми часов, а во время допроса арестованным не дают есть и не позволяют садиться. Может быть, мне удастся перевести ее из Бутырской тюрьмы.

Из наших переговоров ничего не вышло. Я обнаружил, что М. врал мне. Единственным результатом нашего свидания было то, что он присвоил себе 10 тысяч рублей, выданных ему мной в качестве аванса.

Вскоре после этого один из моих агентов сообщил, что М. явился к нему с предложением устроить бегство Сиднея Рейли из Москвы. Он предлагал достать подложные документы, подкупить железнодорожную стражу и доставить Сиднея Рейли на финскую границу.

Не оставалось сомнений в том, что М. – провокатор. Ясно также стало, что большевики догадываются о моем пребывании в Москве. Кольцо вокруг меня начинало сжиматься, но, к счастью, моя работа в Москве близилась к концу.

Узнал ли меня М.? Действительно ли чекисты напали на мой след? По словам М., ареста моего надо было ждать с часа на час. Для того чтобы устроить мой побег, он требовал 100 тысяч рублей.

ЧК совершила налет на французское и американское консульства. Но вовремя предупрежденные дипломаты-агенты успели укрыться в норвежском посольстве, которое с тех пор постоянно находилось под наблюдением чекистов. Но у британского правительства был на руках крупный козырь. Оно арестовало Зиновьева и несколько других русских коммунистов, находившихся на британской территории. Начались переговоры об обмене арестованных на британских граждан, задержанных в Москве. Конечно, ни мне, ни моим агентам это обстоятельство не облегчало положения.

Скрываться в это время в Москве становилось все труднее. Я не смел никому открыться, избегал встреч с людьми и несколько ночей подряд провел в пустой комнате, без еды и табака. Наконец один из заговорщиков явился ко мне на выручку, принес еду, одежду, папиросы и известие, что на ближайшую ночь он устроил меня в доме друзей. Впервые после многих дней я провел ночь в теплой кровати.

Но опасность преследовала меня по пятам. Рано утром я услышал ужасный шум одного из тех грузовиков, которыми пользовалась ЧК. По лестнице поднимались чекисты. Хлопали двери. Из нижних квартир доносились глухие крики. Шум шагов раздался в соседней квартире. Далее я не мог медлить. Решалась судьба не только моя, но и моих хозяев. Я надел пальто и вышел прочь. В подъезде стоял красноармеец, дымя папиросой. Я медленно подошел к нему, вынул папиросу и сказал:

– Дай прикурить, товарищ!

Он протянул окурок. Я поблагодарил и вышел на улицу. Я едва избежал ареста. И снова мне некуда было идти. Единственным убежищем в моем положении был публичный дом. В такого рода домах обыски были редким явлением. Я знал содержательницу одного из этих учреждений. Конечно, я подвергался большой опасности, так как она знала, кто я. Но падшие женщины часто оказываются лучшими патриотками, чем их добродетельные сестры. Меня немедленно приняли и провели в комнату одной из проституток. Здесь меня устроили со всеми возможными удобствами, а хозяйка комнаты сама вызвалась пойти и сообщить моим друзьям о моем новом убежище. Сделала она это, зная, что всякому, кто окажет мне приют и помощь, грозила смертная казнь. Но эти женщины беспечно относились к смерти. И когда я расстался с ними, они отказались принять от меня деньги.

Глава 5

Моя работа в Москве подходила к концу. Почти все мои русские агенты покинули город. Те же, кто остался, чувствовали себя в сравнительной безопасности. Судьба капитана Хилла меня больше не тревожила. По моему совету он явился к капитану Хиксу, возглавлявшему британскую миссию, пока Локкарт сидел в тюрьме. Хикс принял его и включил в список британских подданных, об эвакуации которых велись переговоры с советским правительством.

Оставалось только мне самому выбраться в Петроград. В течение нескольких дней один из моих агентов разведывал на вокзалах возможности проехать по железной дороге. Сообщения его была малоутешительны. На всех вокзалах документы каждого пассажира строго проверялись, а кроме того, в пути проверяли дважды – в Твери и в Луге. У меня не было надежды благополучно прорваться через этот кордон. Но тут один из моих агентов госпожа Д. сообщила, что ей, может быть, удастся получить для меня билет в международном вагоне.

Такой билет давал громадные преимущества. В таких вагонах путешествуют исключительно комиссары и привилегированные люди, а стало быть, проверка будет не такой строгой.

При первой попытке госпожа Д. потерпела неудачу: все билеты оказались проданными. Ей предложили зайти на следующий день. На следующий день знакомый Д. кассир сообщил ей, что германское посольство только что по телефону отказалось от одного из двух мест в купе, заказанных для своих сотрудников. Госпожа Д. ухватилась за этот исключительный случай и вырвала у своего приятеля драгоценный билет для своего «больного родственника» Георгия Бергмана.

Фамилия эта значилась на паспорте сомнительной подлинности, который капитан Хилл раздобыл в прошлом для себя. Теперь он не нуждался в этом документе и великодушно уступил его мне. Паспорт был выдан якобы купцу Георгию Бергману, родившемуся в Риге в восьмидесятых годах, то есть по меньше мере на десять лет до моего появления на свет. Впрочем, эта хронологическая неточность скрывалась отсутствием фотографии, а личные приметы были так неопределенны, что вполне могли сойти за мои. Кроме того, этот паспорт был моим единственным документом, так как все другие я уничтожил. Выбирать не приходилось и я стал Георгием Бергманом. В дальнейшем мне не пришлось сожалеть об этом.

Итак, самая трудная задача была разрешена находчивой госпожой Д. Я не только получил билет в Петроград, но имел место в купе, заказанном для германского посольства! О лучшем даже мечтать было нельзя!

Капитан Хилл сообщил мне, что в скором времени ожидается освобождение Локкарта и что переговоры об эвакуации членов британской миссии идут успешно. Эти известия значительно облегчили мою совесть, ибо я чувствовал свою ответственность за те волнения и неудобства, которые пришлось испытать членам миссии за последние две недели.

Мой поезд отходил в 8.30 вечера, и я решил, что самый лучший способ сесть в поезд незамеченным, – это прийти к самому его отходу. Необходимо было сделать все от меня зависящее, чтобы избежать проверки моего документа – паспорта Бергмана. В этом отношении мне повезло. Только я приготовился к отъезду, как начался ужасный ливень. И снова, как однажды в Петрограде, я воспользовался этой случайностью, ниспосланной мне провидением.

На станции была масса народа, которая старалась укрыться на вокзале от дождя, и стража была всецело занята тем, что сдерживала толпу. Я ухитрился проскользнуть на станцию, и почти немедленно вслед за этим раздался первый звонок к отходу петроградского поезда. Вход на платформу охранялся железнодорожным чиновником и солдатом. Вокруг них собралась небольшая кучка пассажиров, у которых проверяли билеты и документы. Я продвинулся к левой стороне входа на платформу, к тому месту, где стоял чиновник. Весьма оживленное препирательство возникло между старой дамой и солдатом из-за неточности, имевшейся в ее бумагах. Солдат обратился за помощью к железнодорожному чиновнику, и тот охотно присоединился к их спору. Раздался второй звонок, и толпа пассажиров подалась вперед. «Теперь или никогда», – сказал я себе и, сильным толчком протиснувшись вперед, очутился на платформе. Не смея оглядываться и без видимой торопливости, я прошел к моему вагону.

Проводник проверил мой билет и указал мое купе. Зная, что мой спутник немец, я вошел в купе с весьма сердечным «Гутен абенд» (добрый вечер). Темноволосый, хрупкого телосложения человек в очках и в пижаме вскочил со своего места и, несколько раз поклонившись, произнес: «Гутен абенд! Гутен абенд!»

– Так вы говорите по-немецки? Это просто замечательно! – были его следующие слова.

Я ответил утвердительно. Он казался в восторге от моих слов, и в купе немедленно была установлена атмосфера взаимной благожелательности.

Мой спутник сообщил мне, что он в Москве пробыл всего несколько дней, что он уволен из армии по инвалидности, что является представителем группы германских газет, прикомандированных к посольству для неофициального изучения экономического положения в России.

В это время раздался третий звонок, и поезд тронулся. Я вздохнул с облегчением.

Я должен был ответить откровенностью на откровенность и сообщил ему, что я уроженец Прибалтики, занимаюсь антиквариатом и что приезжал в Москву для покупки предметов старины.

Мы ехали уже в течение нескольких часов, и голод давал о себе знать. Я знал, что госпожа Д. положила в мой чемодан небольшой сверток с едой. Я достал его и предложил своему спутнику разделить со мной трапезу. Он сообщил мне, что его в посольстве снабдили провизией. Мы заказали проводнику чай и занялись приготовлениями. В его свертке содержалось такое обилие пищи, что мой рот мгновенно наполнился слюной. Жареный цыпленок, кулебяка с мясом и целая гора всяких пирожков. В течение многих недель мне не приходилось видеть таких чудес кулинарного изыска.

Я не имел понятия о том, что находилось в моем свертке, но предполагал, что в нем могла быть лишь самая простая пища. Я даже испытывал некоторое чувство неловкости, когда разворачивал бумагу в присутствии моего друга-эпикурейца. Но там оказалось следующее: кусок телятины, нарезанный ломтями, немного черного хлеба, крутые яйца, кусок масла, сахар и полголовки голландского сыра.

Я пришел в замешательство, но больше всего я был озадачен реакцией немца.

– О, у вас есть сыр! Настоящий голландский сыр! Это невероятно! – восклицал он.

Оказывается, что он не ел сыра с тех пор, как ушел из армии. Сыр не выдавался гражданскому населению в Германии ни за какие деньги. Далее немец сообщил, что он особенно страстно любит голландский сыр.

Наша трапеза была весьма приятной. Время было уже за полночь, когда мой спутник, насытившись сыром и вытянувшись на полке, уснул.

Мои мысли вернулись к последним московским и петроградским событиям, и думы о тех возможностях, которые могли бы воплотиться в реальность, осаждали меня с новой силой. Если бы Маршан не оказался предателем… если бы Берзин не струсил… если бы экспедиционный корпус союзников двинулся быстрее по направлению к Вологде… если бы я смог установить контакт с Савинковым… Если, если, если… Одно за другим все это пронизывало меня, словно удары кинжала.

Я подумал о Кроми и о его пророческих словах, сказанных мне в июле: «Если я не уеду в начале августа, они меня обязательно схватят». И теперь его нет в живых. Может быть, лучше смерть, чем эта жалкая борьба…

* * *

В купе становилось все темнее. Внезапно из темного угла выступила пожилая женщина и села рядом со мной. На голове у нее был черный платок, в одной руке палка, в другой – корзина, словно собиралась на рынок. «Ах, батюшка, – сказала она, – до чего мы дошли. Хлеб три рубля фунт, да и за эти деньги его нельзя достать. Кровопийцы! Людоеды! Они во всем виноваты!»

Ее лицо показалось мне знакомым. Да, это была та самая женщина, которую однажды ссадили с трамвая за то, что она поносила красноармейцев.

Я старался успокоить ее и шептал, что ее могут услышать, что она будет арестована. «Арестовать меня? Ха-ха-ха!.. – воскликнула она со смехом. – Я их не боюсь. Знаете ли, вы кто я? Я – Россия! Да, сэр, именно, Россия! Матушка-Россия! Я бессмертна! Я подожду еще немного, и затем я их всех умертвлю, как собак, как бешеных собак».

Так же неожиданно, как и появилась, она исчезла в темноте…

Я проснулся от резкого толчка. Поезд остановился.

– Тверь… Станция Тверь… Поезд стоит десять минут! – кричал кондуктор.

«Проверка паспортов», – пронеслось у меня в голове. Сонливость мгновенно улетучилась, нервы напряглись, сердце забилось от тревожного ожидания. Через несколько минут внутри вагона раздались шаги и голоса, постепенно приближавшиеся к нашему купе. Я поспешно лег на полку и притворился спящим. Скоро раздался стук в дверь. На пороге появился комиссар в сопровождении красноармейца с винтовкой и проводника.

– Пожалуйте документы! – сказал комиссар.

Я приподнял голову на койке и сердито ответил с немецким акцентом:

– Какие документы? Мы сотрудники германского посольства!

Комиссар вопросительно взглянул на проводника.

– Да, да, – поспешно сообщил проводник, – это купе отведено для германского посольства.

– Что же ты раньше не сказал, – огрызнулся комиссар.

Проводник начал оправдываться. Я снова принял горизонтальное положение. Что я испытывал в ту минуту, один Господь знает!

– Виноват, – произнес комиссар, козырнул и скрылся за дверью.

После того как поезд отошел от Твери, я вызвал проводника, щедро дал ему на чай и попросил не будить нас при следующей проверке паспортов и билетов в Луге. Для большей верности проводник обещал приклеить к дверцам купе надпись: «Германское посольство».

С полной верой в свою дипломатическую неприкосновенность я заснул спокойным, крепким сном. Когда я проснулся, было уже светло, около восьми часов утра. Поезд подходил к Петрограду. В моем путешествии наступил самый критический момент.

Опасность, что меня могут опознать и арестовать в Петрограде, была большей, чем в Москве. Здесь меня знали сотни людей, и каждый из них случайно мог оказаться на вокзале. Меня могли также опознать пассажиры поезда, среди которых, несомненно, было много агентов ЧК. Кроме того, петроградская ЧК могла поставить у выхода с вокзала специального человека, знавшего меня в лицо.

Русская пословица говорит: «У страха глаза велики». Мои глаза в то утро достигли максимальной величины.

Опыт только что прошедшей ночи говорил, что чем ближе я буду держаться моего спутника, тем в большей безопасности я буду находиться.

Я спросил, куда он намерен отправиться с вокзала. Оказалось, что он едет прямо в германское консульство, а на вокзале его должен встретить немецкий солдат, чтобы принять посольскую почту из Москвы.

Я облегченно вздохнул. Все трудности неожиданно оказывались преодолимыми.

Едва поезд остановился на Николаевском вокзале, как к нашему вагону подбежали двое германских солдат. Не думаю, чтобы за все время войны какой-нибудь британский офицер так радовался виду германских солдат, как я в этот день.

На перроне благодаря искусному маневру с моей стороны мы образовали небольшой кортеж: солдаты с багажом впереди, а мы за ними.

Я надвинул шляпу на самые глаза и поминутно подносил руку к лицу, как бы поглаживая подбородок. Через контрольный пункт, где все пассажиры подвергались осмотру, мы прошли беспрепятственно. Произнесенные мною слова «германское посольство» и присутствия двух немецких солдат было достаточно, чтобы обеспечить нам свободный пропуск.

По лестнице мы спустились с вокзала на Николаевскую площадь, где немца ждал автомобиль. Я обменялся с ним любезностями, он еще раз поблагодарил меня за сыр, и мы дружески расстались.

Через четверть часа я уже был на Лиговке и шел на квартиру одного из своих друзей. Я был уверен, что по крайней мере несколько дней меня никто не побеспокоит.

Глава 6

Глядя на себя в зеркало, я был вполне удовлетворен переменой в моей наружности. Никто не мог бы теперь меня узнать. Борода была ужасна и придавала моему облику настоящий разбойничий вид. Отпустив волосы, я решительно отказался от культурного обычая умываться. Если прибавить к этому грязную одежду и дырявые сапоги, то, собственно говоря, мой внешний вид не мог вызвать на улице подозрения даже у самого бдительного чекиста.

Теперь надо было выбраться из России как можно скорее. Миссия, возложенная на меня, кончилась полной неудачей. О восстановлении петроградской организации нечего было и думать. Советское правительство приговорило меня к смерти и объявило вне закона. Это значило, что всякий мог убить меня безнаказанно, где бы меня ни встретил. Другими словами, мое пребывание в России было бесполезно для дела и ежедневно подвергало меня смертельной опасности.

Выбраться из России можно было двумя путями.

Можно было сесть на поезд на Финляндском вокзале в Петрограде и перейти границу близ Выборга. Финны всегда были готовы помочь беглецам, но красные патрули не дремали.

Второй путь пролегал через пограничный мост в Белоострове. Здесь необходима была крупная взятка пограничному комиссару и часовому на мосту.

К счастью, денег у меня было достаточно. Миллионы из дома в Шереметьевском переулке удалось спасти, и, хотя эвакуация моих агентов из Москвы стоила дорого, у меня осталась еще значительная сумма.

Я решил использовать второй вариант. Волна террора, последовавшая за убийством Урицкого, уже улеглась. Пятьсот арестованных были расстреляны, и большевики заявили, что аналогичные репрессивные меры будут приняты и в будущем в случае новых покушений. По-видимому, ЧК уже стало известно, что я перебрался из Москвы в Петроград. Но массовые обыски прекратились, и жизнь в Петрограде начинала входить в свое обычное русло.

Я решил проверить, действительно ли моя внешность стала неузнаваемой. В Петрограде у меня было много друзей. Как и в Москве, я часто менял в Петрограде места ночевок. Это было необходимо для того, чтобы не возбуждать подозрений у домовых комитетов. О всех непрописавшихся жильцах домовые комитеты немедленно доносили в ЧК. Это грозило не только мне, но и людям, давшим мне приют.

У меня было ощущение, что все глаза в Петрограде устремлены на меня. Мне казалось, что все за мной следят. Я был уверен, что меня узнают и арестуют. Прекрасно, в кармане у меня был заряженный кольт. Я отправлю по крайней мере полдюжины людей на тот свет, прежде чем пущу последнюю пулю себе в голову. Живым я в руки им не дамся.

Постепенно я свыкался с моей новой внешностью и успокаивался. Я не отваживался днем показываться на улицах и выходил сначала только по вечерам. Но так как время шло и никто меня не узнавал, я начал появляться на более людных улицах в любое время дня. Мимо меня проходили знакомые люди, не замечая меня. Я со своей стороны старался не привлекать их внимания.

Однажды, проходя по Невскому проспекту, я встретил человека, который смутно был мне знаком. Он, кажется, тоже узнал меня. Я ускорил шаг, но тотчас же опять услышал его шаги за спиной.

Мое сердце учащенно забилось. Осторожный голос шепнул над моим ухом:

– Сидней Георгиевич!

Я, не оборачиваясь, продолжал быстро идти вперед, но он продолжал шептать:

– Не бойтесь, с вами говорит друг!

Он дал мне адрес дома на Каменноостровском проспекте и прибавил:

– Буду ждать вас там через полчаса.

Я не ответил и не обернулся. Что это, ловушка? Идти или не идти? Я решил рискнуть. Если бы человек был врагом, он поднял бы шум тут же, на улице. Как бы там ни было, меня узнали. Надо выяснить, чего он от меня хочет. Я повернул на Каменноостровский проспект и постучал в дверь указанного мне дома.

Меня впустил тот самый человек с Невского и ввел в бедную, почти лишенную обстановки комнату. Обернувшись ко мне, он сощурил глаза и долго вглядывался в мое лицо.

– Борода очень изменила вас, Сидней Георгиевич, – объявил он. – Даже близкий друг не узнал бы вас.

– Поэтому я ее и отпустил. Но может быть, вы скажете мне, кто вы такой?

– Я тот, кто мешал этой бороде расти, Сидней Георгиевич. Разве вы меня не помните?

– Парикмахер! – воскликнул я. – Александр, который брил меня у Моля!

На столе мгновенно запыхтел самовар, и мы, довольные друг другом, расположились пить чай.

– Не понимаю, зачем вы приехали в Россию, Сидней Георгиевич, – говорил Александр. – Вы думаете, я приехал бы сюда сейчас, если бы жил где-нибудь в другом месте?

Я рассказал ему, что приехал по поручению своей страны и что теперь хочу как можно скорее выбраться отсюда.

– И пробраться трудно, и выбраться нелегко, Сидней Георгиевич, – грустно ответил парикмахер. – Каким путем вы думаете бежать?

– Я хотел бы, чтобы кто-нибудь подкупил комиссара на станции в Белоострове. Он должен пропустить меня через пограничный мост.

– Нет, для вас это не годится, – покачал он головой. – Кто-нибудь другой, пожалуй, да еще за большие деньги пройдет этим путем. Но вы – нет. Никто не посмеет выпустить вас из России, сколько бы денег вы ни предложили. Я узнал вас. Значит, другие тоже могут узнать. Вы не можете поручиться, что на всех вокзалах не поставлены люди, которые знают вас в лицо. Негодяи знают, что вы в Петрограде, и я могу вам сообщить, что тот, кто упустил вас в Москве, уже расстрелян. Им известно, что вы в городе, и если они распускают слухи о вашем бегстве за границу, то это только для того, чтобы эти слухи дошли до вас и побудили выйти из убежища. Нет, Сидней Георгиевич, слишком много глаз следят за вами. Нужно придумать какой-нибудь другой способ.

Я не мог не согласиться с ним. Я прожил около двух недель у Александра и наученный горьким опытом ни разу за это время не выходил из дома. Домовый комитет не подозревал о моем нелегальном проживании. В течение этого времени Александр активно искал, каким образом лучше выбраться из России.

Наконец он привел домой крепкого, толстомордого человека, похожего на преуспевающего купца или биржевого маклера.

– Господин Ванденбош, – представил его Александр.

Толстомордый господин с достоинством поклонился.

– Господин Ванденбош голландец и приехал в Петроград по торговым делам. Его судно стоит теперь на Неве. – Александр сделал паузу и добавил: —Я объяснил Ванденбошу ваше положение, и он согласен вам помочь.

– Мне говорили, – сказал Ванденбош, – что у вас какие-то неприятности с советским правительством. Какие у вас неприятности – этот вопрос меня не касается. Но вы, конечно, понимаете, господин…

– Бергман, – подсказал я.

– Вы немец?

Я поклонился.

– Вы, конечно, понимаете, господин Бергман, что, помогая вам, я могу навлечь неприятности на самого себя. Не только торговые дела, ради которых я приехал, могут пострадать, но меня самого могут арестовать и посадить в тюрьму за то, что я помогаю бежать человеку, которого разыскивают власти.

– Конечно я все это ценю, – заверил я его. – Сколько вы хотите за свою услугу?

– Шестьдесят тысяч рублей, – сказал Ванденбош.

– Вы их получите.

– Когда же? – спросил дотошный делец.

– Половину теперь, а половину, когда высадите меня в Англии, – сказал я и тут же отсчитал ему тридцать тысяч рублей.

– Отплываем завтра в полночь, – сообщил Ванденбош, пряча деньги в карман. – Приходите пораньше. Я ждать не могу. Ваш друг знает, где стоит мое судно, и проведет вас. У набережной вас будет поджидать шлюпка.

Ванденбош простился и ушел. На следующий день я послал Александра на мою квартиру, где ему удалось отыскать костюм и белье. Преданный парикмахер сбрил мне бороду и усы и подстриг волосы.

Мы условились с Александром встретиться в 11 часов вечера у Казанского собора. На судно я должен был взойти в последнюю минуту.

День тянулся бесконечно долго. Я старался убить время чтением советских газет, принесенных Александром. К вечеру поднялась буря. Низкие тучи неслись по небу, временами шел сильный дождь. Улицы были пусты, когда я вышел из дома и направился к обшарпанному Казанскому собору. Александр уже ждал меня. Сделав при моем приближении предостерегающий знак, он скрылся за забором, огораживающим здание собора. Я последовал за ним.

– Все в порядке, Сидней Георгиевич, – прошептал он. – Я был на набережной. Ванденбош сделал все, как и обещал. На судно явился комиссар с красноармейцем, но он ушел в восемь часов вечера. С тех пор на набережной никого не видно. Я пойду впереди вас. Если увижу что-нибудь подозрительное, то начну хромать. Это будет знаком, что вы должны скрыться. Если дела обернутся плохо, возвращайтесь прямо на Каменноостровский. Но будьте осторожны. Возможно, за вами будут следить.

Я отпустил Александра вперед шагов на пятьдесят и двинулся следом. На мое счастье, начался сильный дождь, и я промок до костей, прежде чем мы дошли до набережной. Все как будто было благополучно. Александр остановился в тени большого дома и подал мне знак остановиться.

– Подождите здесь, – шепнул он, когда я подошел. – Тут что-то неладно. На судне горит свет. Ванденбош обещал зажечь свет, если нельзя идти на судно. Подождите здесь, пока я не узнаю в чем дело.

Верный мне парикмахер исчез под дождем. Вернулся он встревоженный.

– На пароходе горит свет, Сидней Георгиевич, а шлюпки, которую Ванденбош обещал выслать, нет. Что-то случилось. Надо скорее возвращаться на Каменноостровский.

– Слишком поздно, Александр.

Вдруг за спиной парикмахера выросла громадная фигура незнакомца. Я поспешно выхватил револьвер. Верзила неожиданно сказал по-немецки:

– Господин Бергман? Я механик Ванденбоша. Господин Бергман, на борту находится комиссар. Пока он там, вы не можете подняться на борт.

– Когда же он уйдет? – спросил я.

– Когда мы двинемся, – ответил механик. – Коммунисты что-то подозревают. Вчера, когда Ванденбоша не было на борту, явился какой-то человек и долго расспрашивал членов команды. Ему очень хотелось узнать, куда пошел Ванденбош. А когда хозяин вернулся, оказалось, что за ним следят. Сегодня вечером опять пришел комиссар и настоял, чтобы ему показали каждого матроса. Ванденбош не хочет ссориться с большевиками. Он надеется начать с ними деловые контакты. Потому он угощает сейчас комиссара в своей каюте. Комиссар очень любезен и хочет пожелать нам с набережной счастливого пути, когда мы снимемся с якоря.

– А когда же я смогу попасть на борт?

– Когда комиссар сойдет на берег.

– А если он увидит нас?

– Господин Бергман, комиссар сойдет на берег в таком состоянии, что ничего не увидит.

Во втором часу ночи мертвецки пьяного комиссара вынесли на берег. Второпях, пожав руку Александру, я поспешил вслед за механиком и сел в шлюпку.

Ванденбош приготовил для меня теплую одежду и стакан грога. От звука воды за бортом меня охватило радостное возбуждение. Я чувствовал, как будто пальцы вокруг моего горла разжались и я получил возможность вдохнуть полной грудью. Медленно таяли огни Петрограда. Впереди чернело открытое море, Гельсингфорс, Копенгаген, Англия. В тот момент даже германская морская база в Ревеле казалась нестрашной. Предрассветный ветер разгонял тучи. В небе кое-где заблестели звезды. На востоке уже показалась несмелая заря.

Часть вторая