– А я ему сказала, причем очень четко, что не желаю тебя видеть, – огрызнулась Трейси.
Увидев, как его обидели, даже оскорбили ее слова, Трейси смягчилась:
– Не слишком хорошая идея. И ты это знаешь.
– Это всего лишь ленч.
Трейси окинула Джефа многозначительным взглядом. Когда дело касалось их двоих, не существовало такого понятия как «всего лишь ленч», и они оба это знали.
– Ну хорошо, нам в самом деле нужно поговорить, – сдался Джеф.
Даже секундной заминки Трейси было достаточно, чтобы Джеф понял, что добился своего, и улыбнулся.
Еда действительно была восхитительной. Ничего слишком сдобного и жирного, чем обычно славится французская кухня. Трейси заказала необыкновенно вкусный салат из лангустинов, а Джеф предпочел сытный бифштекс с картошкой фри и запил все это добрым бургундским, возможно, для храбрости (знал, что она ему ох как потребуется).
Первые полчаса они говорили о недавних событиях, о Хантере и Кейт, о гибели Крю и Аргироса, о фрекинг-индустрии и коррупции, о лживой природе политиков.
– Вот бы все были такими же честными, как мы с тобой, правда, милая? – усмехнулся Джеф.
Он всегда обладал завидным чувством юмора. Хотелось бы и Трейси уметь так же смеяться над этим миром, как Джеф. Когда-то и она много смеялась.
– Я люблю тебя, Трейси.
Ее будто ужалили, настолько неожиданно и неуместно это прозвучало.
– Прекрати.
– Почему? – глядя ей в глаза, умоляюще произнес Джеф.
– Ты знаешь, почему: у нас ничего не получится, мы совершенно несовместимы!
– Чушь собачья!
– Мы всегда сводили друг друга с ума! Зачем еще раз подвергать себя таким испытаниям?
– Испытаниям? – Джеф улыбнулся. – Но это же было чудесно!
Трейси невольно улыбнулась в ответ, но этот легкий настрой тут же испарился, стоило ему потянуться через стол и, взяв обе ее руки в свои, попросить:
– Расскажи мне про Николаса.
Трейси нахмурилась.
– О чем? Что именно рассказать?
– Все. На кого он был похож, когда родился. Какие хлопья любил на завтрак. В какой позе спал.
– Прекрати! – неистово затрясла головой Трейси и попыталась вырвать руки, но Джеф не позволил, напротив, сжал крепче.
На них уже косились с соседних столиков. Смотреть на Трейси, пытавшуюся освободиться, было мучительно больно: она напоминала бабочку с опаленными крылышками.
– Я не могу об этом говорить! Пойми же ты. Тем более с тобой, да еще так…
– Как?
Трейси с трудом сглотнула.
– Как будто он все еще жив.
Она уставилась на скатерть, избегая взгляда Джефа, и он дал ей несколько минут, чтобы прийти в себя, потом мягко произнес:
– Ты не только можешь о нем говорить, Трейси, но и должна. Если не выплеснешь свое горе, оно тебя убьет: будет отравлять изнутри, как аккумуляторная кислота, и в конце концов убьет, как это произошло с Камероном Крю.
Трейси резко вскинула голову.
– Может, я как раз этого и хочу! Пусть убьет!
– Не верю, – возразил Джеф. – И главное, Ник бы этого не хотел, ты знаешь.
Трейси сердито смахнула слезы.
– Ну как ты не понимаешь! Если я выплесну это горе, если освобожусь от него, мне будет казаться, что я забыла Ника навсегда.
– Нет, никто никогда его не забудет, – сказал Джеф. – Ни ты, ни я.
– Да, но…
– Ведь дело не только в тебе, Трейси! – перебил ее Джеф не то чтобы сердито, скорее раздраженно, с отчаянием. – Это мне необходимо о нем говорить, больше узнать о его жизни. Я ничего о нем не знаю, и я не могу вернуть все эти годы. Если ты отказываешься говорить о нем, то что остается мне? Как я могу его оплакать?
Трейси почувствовала себя ужасно. Боль, исказившая лицо Джефа, была такой же настоящей, как ее собственная. Почему она этого раньше не замечала – в Париже, в Межеве, где они много времени провели вместе? Эта боль наверняка всегда была с ним. Может, она перестала видеть в нем отдельную личность, потому что лицо Джефа так напоминало ей Николаса?
Да. Именно в этом дело.
Но теперь она снова увидела Джефа, своего Джефа, и, потянувшись, погладила по щеке.
– Прости меня. Пожалуйста, прости.
Джеф поцеловал ее ладонь.
– Не извиняйся. Просто поговори со мной. Пожалуйста. Поговори со мной о нашем сыне.
Запинаясь поначалу, Трейси заговорила и никак не могла остановиться: говорила, пока они ели; говорила, когда Джеф оплачивал счет; говорила, когда кофе их остыл, а ресторан опустел и наконец к ним подошел менеджер и вежливо сообщил, что они закрываются для подготовки к ужину.
Оказалось, что солнце уже почти зашло за горизонт, отбрасывая красные отблески на вымощенный булыжником двор. Хрупкие золотые листья кружились вокруг Джефа и Трейси, хрустели под ногами, когда они рука об руку шагали к Ноттинггем-Хилл.
– Ты какое-то время побудешь в Лондоне? – спросил Джеф.
– Может, даже останусь навсегда, пока не решила. А ты?
– Я тоже пока думаю.
Былая любовь парила между ними в воздухе, как нечто живое, как призрак.
Трейси посмотрела Джефу в глаза и произнесла то, о чем думали они оба:
– Не знаю, сможем ли мы все вернуть. Я люблю тебя, но…
Он перебил ее поцелуем.
– Мы не будем ничего возвращать, а просто пойдем вперед, но не поодиночке, а вместе.
На какой-то миг Трейси позволила себе надеяться, что так и будет.
– Мне надо подумать, а пока… мне пора.
Джеф махнул рукой, подзывая такси, и открыл для Трейси дверцу.
– Больше не исчезай.
– Не буду, – улыбнулась Трейси. – Обещаю.
– Завтра – это великое приключение, Трейси, – сказал Джеф, захлопывая дверцу. – И оно наступит, хотим мы этого или нет.
Он долго смотрел вслед Трейси, пока, влившись в транспортный поток, она не исчезла из виду.
Эпилог
Джеф ждал в темноте.
Было очень поздно, почти два часа ночи, парковка давно опустела. Джеф понемногу начал бояться, что этот ублюдок не придет, что это одна из тех суббот, когда он не приходит к выходу из городского торгового центра для встречи со своим информатором. Но когда Джеф уже почти потерял надежду, он появился, одетый, как всегда, в дорогой костюм с галстуком, и стал ждать, когда из-за угла украдкой выйдет его «источник», грязный, в лохмотьях, отчаянно нуждающийся в деньгах на наркотики, которые получал за то, что сдавал то одного воротилу преступного мира, то другого.
Они поговорили минут пять, затем «костюм» протянул наркоману хрустящий белый конверт, как делал всегда, и тот, схватив его, поспешил прочь.
Взявшись за ручку дверцы машины, «костюм» ощутил холодный металл пистолета, прижатого к уху.
– Кто вы такой? – Он пытался говорить спокойно, но Джеф слышал страх в его голосе, ощущал запах страха от его кожи. – Чего вы хотите?
– Правды. – Джеф сунул руку в карман мужчины и вытащил пистолет. – Повернись!
Милтон Бак повиновался.
– А теперь – спиной к стене.
Бак сделал два шага назад, с ненавистью глядя на Джефа. Что он о себе возомнил, этот доморощенный Робин Гуд, а на самом деле всего лишь вор?
– В чем дело, Стивенс?
– Я тебя видел на видеозаписях в больнице. Ты приходил туда в ночь, когда умер Николас.
Милтон Бак пожал плечами.
– Ну и?..
– Это был ты. Я съездил в Стимбот-Спрингс и провел собственное расследование. Тормозную систему испортил ты, рассчитывая, что Ник погибнет вместе с Блейком Картером, но узнав, что он выжил, явился в больницу и добавил что-то в капельницу. Ты убил порядочного человека и ни в чем не повинного ребенка, моего сына.
Милтон Бак собрался было с духом все отрицать, но понял, что это бессмысленно.
– Трейси знает?
– Нет. Пусть думает, что это несчастный случай. Правда ее убьет.
Милтон Бак вскинул подбородок.
– Ну и чего ты хочешь? Извинений? Так ты их не получишь. Во всяком случае от меня. Моя работа – защищать интересы Америки, наши национальные интересы. У меня было задание – нейтрализовать угрозу, исходившую от «Группы-99», на тот момент угрозу экономической стабильности всего мира. Мы считали, что от Трейси ниточка напрямую ведет к Алтее, и хотели, чтобы она выполнила свой долг, но она отказывалась снова и снова. Тогда свой долг выполнил я, и для этого мне пришлось принять такое решение. Что поделаешь, иногда это означает, что кого-то приходится убивать.
Джеф долго молчал, затем кивнул и опустил пистолет.
– Ты прав.
Милтон Бак нахмурился: это было неожиданно.
– В чем?
– В том, что иногда кого-то приходится убивать, – усмехнулся Джеф и, вскинув руку, всадил две пули Милтону Баку в лоб.
Затем повернулся и скрылся в ночи.