Остальные, не успев еще раздеться, толпились в передней и толковали о поездке на кладбище. Теет топтался тут же и прислушивался, вытягивая шею. Все были возбуждены, но не сказать, чтобы по-настоящему веселы. Со смехом рассказывали, как побывали у тетушки Йоханны — не на могиле, хотя там они тоже побывали еще раньше, а в гостинице «Последний причал», — и так было приятно повидать тамошних завсегдатаев, поболтать за рюмочкой, как в старое доброе время. Они суетливо помогали друг другу освободиться от пальто, с усердием растирали озябшие руки и изо всех сил старались донести до гостиной уют «Последнего причала», так как напряженная атмосфера, в которой начался день, снова нависала над ними. Кронпринц видел, что папа очень бледен, его светло-голубые глаза приобрели металлический отблеск, и улыбка словно приклеилась к губам. Тетушка, наоборот, была довольно красная, она отвела дедушку в сторонку и возбужденно обсуждала с ним свежие сплетни, услышанные в «Последнем причале». Дедушка несколько принужденно отвечал ей то встречным вопросом, то подтверждением, то замечанием общего порядка. Дядя Йооп, такой же возбужденный, как его дражайшая половина, тем временем развлекал папу и Теета застольными шуточками весьма интимного свойства, суть которых, несмотря на обилие подробностей, обычно трудно уловить, впрочем, за рюмкой они кое-как сходят, во всяком случае, считаются вполне достойными того, чтобы произнести их со смаком и соответствующим выражением. Мартышке и кронпринцу было совершенно ясно, что вся компания изрядно под хмельком. В конце концов дедушка сумел избавиться от тетушки и громко предложил:
— Еще по рюмочке?
— Еще по рюмочке, — подхватил Теет, как будто среди всех своих хлопот с обедом, с детьми и бог еще знает с чем он тоже успел пропустить стаканчик. Еще по рюмочке! Последняя рюмка, а для Теета первая, предложенная дедушкой. Что касается дяди Йоопа, ему бы и последней не надо. Дедушка игриво хлопнул зятя по спине и подтолкнул в гостиную. Да, все были разгорячены, но принесли с собой столько холода с улицы. И из-за этой разгоряченности они стали какие-то странные, думал кронпринц. Характерные черты каждого словно обострились, из-за чего внутренние различия между ними приобрели особую выразительность, а объединяющая их взрослость отошла на задний план. Папа проследовал в комнату, прямой как палка и молчаливый. Тетушка говорила без умолку, помогая себе оживленной жестикуляцией. Дядя Йооп изображал этакого лихого парнягу. Дедушка, медлительный, обремененный годами, пожалуй, вел себя более нормально, чем другие.
Длинные шторы зеленого бархата с проплешинами были задернуты. Потянув за шнурок, зажгли лампу на витой ножке, под абажуром с золотистой бахромой, затем выключили верхний свет. Проворнее, чем он подавал чай, Теет принес стаканы, бутылку джина и графин анисового ликера. Взрослые, лениво развалясь в креслах и на диване — кроме тетушки, которая не раздумывая опять села на прямой и жесткий стул из столовой, — посматривали на слугу со смешливыми искорками в глазах, впрочем, возможно, их глаза поблескивали в предвкушении «еще одной рюмочки». Тетушка не желала ликера, как она сообщила довольно капризным тоном, только коньяку! Дядя Йооп пытался ее урезонить, но она стояла на своем.
— Нашла коса на камень, — вздохнул он. — Лучше не связываться, потому что, когда женщина выпьет, все летит вверх тормашками…
Речь его становилась неразборчивой. Тетушка велела ему прекратить болтовню, но он и ухом не повел. Теет нехотя зашевелился, но дедушка сказал, чтобы он сидел на месте и налил себе рюмочку, он сам принесет коньяку. Мартышка попросила какао, его не оказалось, лимонаду тоже не было. И никто даже не заметил, что она смыла с лица краску. Мартышка совсем рассердилась, пошла на кухню с двумя рюмками, наполнила их до краев водой и вернулась, осторожно зажав рюмки большим и указательным пальцами. Очки еле держались у нее на кончике носа. Она опустилась на колени и, чуть расплескав, поставила рюмки на ковер. Тетушка получила свой коньяк. Дедушка, еще не отдышавшись после похода в погреб, с церемонными поклонами поставил его перед тетушкой. Пожалуйста. Ваше здоровье. Morituri salutant[46]. Дети, хихикая, растянулись на полу перед своими рюмками и с шумом втянули в себя первый глоток. Потом по-собачьи высунули язык, часто и громко дыша.
Дядя Йооп не придумал ничего умнее, как спросить дедушку, боится ли он смерти, что повергло в смущение всех присутствующих, кроме самого дедушки и Теета. Дедушка ответил, что пока еще, слава богу, смерти боится. Теет же, которого никто не спрашивал, заявил, что не боится, потому что свой долг он выполнил.
Папа сказал, что в жизни много страшного, гораздо больше, чем в смерти.
— Смерть, где твое жало? Где твои победы? — пошутил он. Так, кажется, в Библии написано.
Неуместная шутка вывела дедушку из себя.
— Ты не знаешь, что такое страх, потому что тебе на все наплевать, — бросил он папе.
Папа безрадостно усмехнулся.
— Dies irae, dies ilia, — пробормотал дядя Йооп. И папа еле слышно, растянутыми в неподвижной улыбке губами продолжил:
— Solvet saeclum in favillae[47].
Однако пока что инцидент не получил развития, поскольку тетушка и дядя Йооп считали, что главное сейчас — сохранить атмосферу тепла и уюта. Снова был вызван дух нотариуса Ромвиля, на этот раз чтобы совершить над ним суд. Но что могло перевесить чашу его неисчислимых заслуг? Неприятности 1922 года, сути которых так никто и не узнал, или тот случай, когда он так неблагородно бросил вдову Нелию ван Зипфлих на произвол судьбы? Это всего лишь балласт, который человек, отправляясь в заоблачные выси, мог с их благословения выбросить за борт. Все молчали, разомлев от выпитого вина, и перед их благожелательным внутренним взором воздушный шар медленно таял в васильково-голубом просторе. Прощай, нотариус Ромвиль! Молись за нас.
Пора было приниматься за суп и кисло-сладкое мясо. Бутылки опустели. Мартышка и кронпринц пытались, лежа на животе и не помогая себе руками, высосать свои рюмки досуха, при этом они, конечно, набрызгали на ковер. Мартышка засунула язык в рюмку и отчаянно гримасничала. Ей очень хотелось напугать взрослых — пусть думают, что она не может освободить язык. Тетушка раздраженно выхватила у нее рюмку и обругала ее глупой девчонкой. Мартышка вскочила и забегала по комнате, громко крича:
— Я тлакая пляная, тлакая пляная!
В столовой тоже задернули шторы. Все долго рассаживались за столом, будто предстояла важная конференция. Мартышка попыталась захватить одну сторону для себя и кронпринца, но тетушка усадила ее между собой и дядей Йоопом. Дедушка занял место во главе стола, против него остался свободный стул для Теета, а папа и кронпринц сели против тетушки, Мартышки и дяди Йоопа. Когда Теет принес тарелки и разлил суп, а тетушка велела Мартышке снять очки, чтобы они не упали в тарелку, дедушка встал и произнес благодарственную молитву. Мартышка в полный голос гаркнула «аминь» и уронила в суп ложку.
Некоторое время был слышен лишь стук ложек о тарелки, да изредка кто-нибудь прихлебывал громче положенного. Кронпринц чувствовал, что назревают какие-то события. Невысказанные мысли рвались наружу, как резиновые мячики, когда их силой удерживают под водой. Он вдруг заметил, что тетушке никак не удается поднять ложку выше, чем до плеча. Руку ей свела судорога. Она попробовала дотянуться до ложки губами, но, когда ее рот был уже сантиметрах в пяти от ложки, спохватилась, что неприлично низко наклоняется над столом. Ее жалкое положение было слишком очевидно для всех. Она покраснела и положила ложку. Потом набрала побольше воздуху и злым голосом спросила:
— Так что же будет?
Все вздрогнули. Дедушка, не поднимая глаз от тарелки, спросил:
— А что такое?
— Каролина хотела сказать: «Что будет с домом», — пояснил дядя Йооп, как всегда невпопад. — Теет ведь уходит…
— Ах, вот оно что, — сказал дедушка, будто ему сразу все стало ясно. — Теет уходит.
Теет вообразил, что его несправедливо в чем-то обвиняют. Капли пота выступили у него на лбу, покрытом коричневыми и розовыми пятнами.
— Я свой долг выполнил, — сердито возразил он. — Мне шестьдесят восемь, я теперь человек свободный. Никто не может мне приказывать. Впредь я буду поступать, как моя левая нога захочет. А с вами не желаю иметь никакого дела. По мне, так пропадите вы все пропадом!
Последнее было предназначено главным образом дедушке. Но старик смотрел на слугу с ласковой усмешкой, видно было, что горячность Теета его забавляет.
— Ты волен уйти и жить, где тебе угодно, если об этой свободе речь. Кстати сказать, ты более свободен, чем я, Теет. И ни к чему тебе лягать меня. С тобой здесь всегда хорошо обращались.
— Сыт по горло вашим обращением, — буркнул Теет, яростно ворочая ложкой.
Снова наступило молчание. Теет, нахохлившись, сидел над своей тарелкой и старался не встречаться с дедушкой взглядом: дедушка же, напротив, глядел на него ласково и любовно. Какая низость, какая неблагодарность, ошеломленно думал кронпринц, сидя подле своего молчаливого отца и слушая перепалку двух стариков. Целый день этот человек всем мешает, ко всем пристает, всем мозолит глаза. Когда взрослые ездили на кладбище, он тут ныл и жаловался. А теперь бросает в лицо дедушке, которому он всем обязан, такие серьезные упреки! Мартышка права. Разница в общественном положении все-таки сказывается. Слуга есть слуга, его всегда можно узнать по низкому нравственному уровню. Это утешительно. Но было тут и кое-что еще. Никогда раньше кронпринцу не приходило в голову, что между дедушкой и Теетом могут быть какие-то человеческие отношения. Теперь же стало ясно, что, несмотря на различие в нравственном уровне, дедушка в каком-то смысле даже полностью зависим от своего работника. Романтическое представление кронпринца о старике, увы, дополнилось мрачными, трагическими чертами.