Ещё раз проверив, надёжно ли задвинут засов, они вошли в маленькую умывальню, присоседившуюся к светлице. Тут в одном из углов Ринда сдвинула в сторону резной столик из кости морского зверя: с виду массивный, а на деле гораздо легче. Они подцепили и подняли узкую короткую сосновую половицу, вторую, третью. Сунули головы в образовавший лаз, осмотрели такую же тёмную умывальню нижних покоев. Ринда не зря поселилась в светёлке матери: знала про эту хитрость. Как и то, что под ней покои почившего князя, куда никто не захаживал: накрепко заперто в ожидании нового хозяина. Так что застукать их тут не должны.
Аки сиганула вниз ловкой кошкой. Ринда легла пузом на пол и сползла осторожно, повисла на руках и лишь потом спрыгнула. Огляделись, подошли к окошку, приоткрыли, украдкой выглянули на двор.
На боевом ходу стены напротив их оконца прохлаждался один единственный дозорный. Ещё облачаясь, Аки то и дело поглядывала за ним: мужика явно тяготило торчать в стороне от гулянки, устроенной воеводой для дружины. Он то и дело спускался со стены, дабы чуток «приобщиться». Но возвращался на пост с похвальной добросовестностью и заметно помягчевшими членами. В конце концов, вернувшись в очередной раз, оболдуй присел, прислонившись к брустверу, и захрапел. Как раз вовремя, когда приспело время выбираться наружу.
Аки сняла с плеча вычерненную верёвку с навязанными на ней узлами, дабы сподручней залезать туда, куда не зовут для всяких сомнительных делишек. Ринда натянула пресловутые ежовые рукавицы – тонкие перчатки из шкуры шипастой ящерицы, дабы руки не скользили. Одна за другой петли веревки исчезали за окном, приглашая прогуляться по ночной прохладе. Две завзятые нарушительницы всех мыслимых запретов спустились на двор, никем не замеченные.
Аки закрепила верёвку, дабы не болталась, привлекая внимание – Ринде бы и в голову не пришло – и две лазутчицы направились в сторону одного из гостевых теремов. Скользя от стены до стены неуловимыми тенями. Прислушиваясь и оглядываясь. Аки многому научила подругу за время, проведённое в скиту. До самого священного воителя Ринде, понятно, как до звёзд небесных, но и она в грязь лицом не ударила. Справилась.
В гостевой терем, где у Торсела имелись собственные покои, пробрались легче лёгкого. Хотя в парадной горнице первого уровня привольно расселись несколько поместников, продолжая пировать тесным кружком. Надрались неугомонные до полной упоительности души и оплыва телес, однако всё никак не могли угомониться. Языками еле ворочали, как чахлые однорукие гребцы на речных ладьях. Да таращились друг на дружку слипающимися от переизбытка гульбы глазами.
Ринда слегка растерялась, прикидывая, сколько времени понадобится, чтобы превратить горницу в дровяной сарай с пьяными в дымину храпящими брёвнами. Как иначе пробраться мимо них, если Торсел не присоединился к пирующим? Или его не присоединили, низвергнув с высоты прежнего положения. Гулять куда-то в иное место поганца тоже не пригласят: побрезгуют.
Его теперь вообще станут держать за этакого поместника-холопа: прочим не ровня, зато плут отлично умеет приумножать богатство, чем воспользуются прежние товарищи. Голову ему сохранили, но болеть ей – не переболеть. Каждый поместник не преминет плюнуть в поганца при каждом удобном случае – унижение такое, что лучше в петлю. Но этот в неё не полезет: Торсел умеет самозабвенно любить свою шкуру – и тут ему равных не сыскать.
Аки не видела причины дожидаться, пока мужики догулеванят и попадают замертво. Ей взять приступом бревенчатый терем проще простого. Птицей взлетела по его стене, изукрашенной резными наличниками и прочими украшательствами – есть, за что цепляться при должной сноровке.
Когда задумавшуюся Ринду шмякнуло по маковке концом сброшенной сверху верёвки, она чуть не подпрыгнула. И тут же чуть не выругалась: нашла время думы думать! На широкое гульбище, куда выходили двери верхних горниц, вскарабкалась так споро, что саму себя удивила: вон как умеет, когда приспичит – залюбуешься. Аки одобрительно шикнула, дескать, её наука пошла впрок. И указала на дверь, за которой свершится второе задуманное подругой дело. Они осторожно обступили нужное узкое слабо светящееся окошко и заглянули в него с двух сторон.
Торсел – известный поклонник плотских безобразий – сидел на краю широкой лежанки, утопая в пышной перине. Довольно осклабясь, он лез за вырез кружевной рубахи, сползший до сосков грудастой девки на его коленях. Пышная кучерявая прелестница, игриво повизгивая, выползала из сжавших её толстых лап сдобным тестом, к которому Торсел прилип так, что не отодрать.
А его судьба взирала на него в окно двумя парами глаз. Аки покосилась на подругу: не засмущалась ли? Сможет ли доделать начатое? Или лучше заняться её кровником самой, дабы не напортачить? Глаза Ринды полыхали сухой холодной ненавистью – расчётливой, как бывалый казначей.
Она отнюдь не стремилась к званию праведницы. Да и в деревнях вокруг скита всякого насмотреться задолго до того, как наступила пора это испробовать. И когда они проникли в горницу, прикрыв за собой дверь, а Торсел – поди ж ты – уже успел спустить штаны, ей стоило сил не заржать во весь голос. Мерзкий упырь застыл поставленным на попа бревном, которое сверху венчали вытаращенные глаза, а снизу кольцо сползших по ногам штанов.
Аки не разделяла её веселья – не до смеха. Не обращая внимания на застывшую раком девку, метнула ножи. Ринда поняла, что случилось, лишь увидав, как из шеи и правого глаза Торсела торчат тонкие обмотанные кожей рукояти. Она только крякнула: так быстро всё случилось, что сама не поняла, как лихо свершилась её месть. Столько ждала этого дня, так готовилась, предвкушала, а всё решил мгновенный полёт ножей, пущенных чужой рукой.
И неожиданно обескуражил. Вдруг некстати подумалось, что рухнувший на пол Торсел вовсе не был записным злодеем: из тех, кому любо убивать ради самого убийства. Что чудовищная властность, пропитавшая насквозь эту сложную натуру, не оставляла той шансов договориться с совестью по-хорошему. А вкупе с его необозримой жадностью толкнула хозяина на подлые мерзкие поступки
Пока княжна недобро супилась, кусала губы и чуть ли не пыталась искать своему врагу оправдания – нужные покойнику, как припарка для мозолей – Аки завершила дело. Сквозанула молнией к лежанке и оседлала прелестницу, что уже заворачивала к ним башку: полюбопытствовать, где там замешкался любовничек. Ринда видела лишь хищно согнутую худую чёрную спину. Да голые ноги распутной девки, задёргавшиеся на перине под опадающей мясистой задницей. Убита – догадалась мстительница, ожидая, что её вот-вот замутит. Но душа взирала на убийство с холодным равнодушием мясника, что режет скотину каждый день.
Аки отпрянула от обмякшей девки и хладнокровно вытерла нож о покрывало, небрежно его пятная. Обернулась и въедливо посмотрела на подругу, словно ожидала от той бурных слёз или какого-то иного шумного подвоха. Ринда посмотрела на неё и с каким-то непонятным отчаянием порадовалась: перед ней единственная живая душа, что пойдёт за ней в огонь и в воду. Что любит её такой, какая она есть без прикрас и выдумок.
И её тут же накрыл страх потерять эту живую душу, за которую с нынешнего дня она станет цепляться, как за деревянный огрызок в бушующем океане. Лучше, конечно, просто по-человечески радоваться, что у неё есть Аки – так нет, она всё видит и чувствует наизнанку.
Священный воин храма богини Буа не собирался дожидаться, пока все душевные хитросплетения подруги свяжутся в единый законченный узор. Вытолкала оглушённую растетёху на гульбище, закрыв дверь, за которой молниеносно и точно сыграла для Торсела роль судьбы. Ринда сама не поняла, как оказалась внизу, скатившись по верёвке. Причём так ловко, что глаза придирчивой Аки уважительно сверкнули.
Крепость так крепко попировала, что сейчас так же крепко спала, уверенная, что сегодня ей сойдёт с рук подобная небрежность. Удовлетворённые мстительницы беспрепятственно проникли в княжий терем тем же путём, и легко взобрались наверх: в свою умывальню. Пока Ринда закрывала половицами лаз, Аки долго всматривалась да вслушивалась в широкий крепостной двор.
Если кто-то из какой-то щели что-то и увидал, сейчас непременно вылезет наружу. Да кинется к терему воеводы: обрадовать, что тот просрал жизнь врага, которого с такой неохотой и так бесполезно помиловал. Аки долго подстерегала возможного очевидца – Ринда успела и раздеться, и неспешно обмыться в широком тазу холодной водой, к которой привыкла в скиту. Подруга оставила свой пост, когда она принялась натягивать короткую рубашку, дабы улечься в постель.
К Ринде с утешениями или обещаниями, что всё обойдётся, не лезла. Не стала с ней обсуждать и свои переживания – не спеси ради, а лишь по причине отсутствия таковых. Аки всего лишь сделала привычное дело: убила. Не ради себя или своей богини, до которой ой, как далеко. Просто её «сестрла» хотела отомстить: той было за что. Наконец-то, Ринда отомстила, и содеянное тотчас кануло в прошлое: не переиграть. А, значит, и говорить о том бессмысленно. За это не требовалось ни платить, ни расплачиваться.
Последнее, конечно, сомнительно. Однако Ринда, глядя на растянувшуюся рядом – прямо поверх одеяла – свою родную чучелку, отчего-то верила, что всё действительно обойдётся.
– Ты не голодна? – осведомилась она, сонно скручиваясь калачиком.
– Кушала. Прлиносили. Вкусно, – успокоила Аки и зевнула.
Широко, по-волчьи.
– Ты меня осуждаешь? – рискнула залезть к ней в душу Ринда.
Не захочет – не ответит. Спрос не грех.
– Он был плохой, – задумчиво оценила подруга.
– Ты же его не знала, – невольно вырвалось у Ринды. – Тебе он ничего не сделал. А я вынудила тебя его убить.
– Сама рлешила, – резонно заметил священный воин, которого ни силой, ни лестью не принудишь что-либо сотворить против воли.
– Ты меня не оставишь? – чувствуя, что засыпает, всё же забеспокоилась Ринда.
– Нет, – тявкнула Аки, снова зевнула, подгладила свою княжну по голове и приказала: – Спи.