Вдова сидела за княжьим столом во главе пира рука об руку с воеводой. Вопреки ожиданию, Гулда не переборщила с украшательством своего наряда – лишь бы только указать злонравной падчерице на своё высокое положение. Оделась сдержанно и вид приняла соответствующий. Давнюю свою вражину встретила нервным кивком, будто у неё шею заклинило.
Войдя в огромную пиршенственную горницу, занимавшую половину нижнего уровня терема, Ринда первым делом отметила присутствие Торсела. Правда, на весьма непривычном для того месте: чуть ли не в конце одного из двух столов, приставленных торцами к княжьему. Кто бы чего от неё ни ожидал, она сделала вид, будто её врага тут вообще нет. Чинно протопала к мачехе и подчёркнуто вежливо склонила голову – ниже некуда. Гулда, понятное дело, нисколечко не поверила её приветливости и насторожилась.
– Здорова ли ты? – осведомилась наследница, усевшись в высокое кресло по правую руку княгини.
– Благодарствую. Здорова, – бесцветно отчеканила Гулда.
– А девочки? – продолжила Ринда, оглядываясь. – Я слыхала, что по зиме Састи сильно болела. Тебя здорово напугала. Надеюсь, теперь-то всё в порядке?
– В порядке, – нервно сглотнула Гулда.
– Со мной прибыла послушница из скита, – как ни в чём не бывало, продолжила Ринда. – Её тебе настоятельница прислала.
– Зачем? – почти испугалась княгиня.
– Она знахарка. Настоятельница считает, что ты в ней нуждаешься.
– Что ты задумала? – не выдержав пытки неведением, прямо спросила Гулда еле слышным шёпотом.
Ещё бы ей не дёргаться – честно покаялась Ринда. Можно понять, когда в твой дом возвращается лютый недруг, едва тебя не прикончивший. Несладко пришлось молодой жене князя Риндольфа, когда она вошла в его дом. Девятилетняя соплюшка падчерица не просто зашипела на мачеху, не просто окрысилась. Одними поносными ругательствами да истериками не обошлась – в который уже раз обругала себя Ринда, пусть и давние то дела. Ей за давностью лет ничего не забыли и не простили.
Да и как забудешь? Она ж не раз, и не два – трижды пыталась спровадить мачеху на тот свет. Обдуманно и злокозненно. В первый подсыпала в её бокал крысиного яду. Гулду спасли головные боли, удержавшие юную княгиню в постели дольше обычного. А её бокал с вином утащили обратно на поварню, где господское вино с наслаждением вылакал какой-то холоп. Вылакал и помер в корчах. А князь Риндольф встал на дыбы, требуя разыскать покусителя на жизнь княгини.
Пока злодея искали, Ринда – обозлённая неудачей пуще прежнего – раздобыла небольшую, но отменно ядовитую серую гадюку. Прокралась в светёлку Гулды и сунула гадюку под одеяло. Прямо перед послеобеденным отдыхом. Не просчитала по малолетству, что воодушевлённый юным телом жены князь явится его потискать среди бела дня. А такому отменному воину справиться со слабенькой змейкой, что высморкаться.
Тут уж Риндольф и вовсе залютовал. Принялся вытряхивать душу у теремной челяди без разбора: чем кто занимается, и у кого имеется доступ в господские покои. А у Ринды не хватило ни умишка, ни совести, ни опять же расчётливости дабы затаиться – не говоря уж о том, чтобы угомониться. Вот и попалась, когда напихала под потник Гулдиной кобылы горсть репьёв. Мачеха в седло и задницу толком опустить не успела, как бедная кобыла взбеленилась и сбросила её наземь. И вновь князь Риндольф показал воинскую удаль, пихнув брыкающуюся лошадь всем телом и вытащив из-под копыт жену.
Княжну-сиротку цапнули за шиворот – кое-кто увидал, как она совалась к седлу княгини. Отец её чуть не прибил – еле отняли. Отойдя от первого нахлынувшего бешенства, князь потребовал у дочери родовой клятвы на крови: дескать, она никогда больше не поднимет руки на мачеху. Ринда так упёрлась, что теперь и сама не могла припомнить кипящих в ней тогда яростных чувств. Ведь мама только-только умерла. И не просто, а по злому произволению отца.
Как же она тогда на него озлобилась. А уж юную Гулду, быстрей быстрого явившуюся заменить маму, ей было просто невозможно не возненавидеть. И отъезд в скит Ринда приняла безоговорочно: лишь бы подальше от этих упырей, сгубивших маму – так она себе это представляла. Понятно, что годы и мудрость настоятельницы всё расставили на свои места. И в душе к той же Гулде нет ни единого враждебного чувства. Хотя и всесокрушающим стыдом тоже не пахнет. Стыдно, конечно, но свет виной не застит.
Всё это ерунда. Главное, что усилиями настоятельницы до Ринды дошло: мачеха с её дочками единственная семья, что у неё есть. Что это её сёстры – мысль, пустившая в душе настоящие глубокие и цепкие корни. Гулда ладно: тут уже ничего не поправить. Хотя настоятельница твердила, что и это подвластно всепожирающему времени. А вот защитить сестрёнок хотелось от всего сердца – без этого условия она ни единого шага не сделает.
– Против тебя? – усмехнувшись, тоже притушила голос Ринда. – Против тебя ничего. Но задумала. Чутьё тебя не обмануло. И потому весьма заинтересована, чтобы Састи была здорова. Да и Фротни.
– Какое тебе до них дело? – ни на волос не поверила княгиня ненавистной падчерице.
– Они мои сёстры, – пожала плечами Ринда, всем своим видом выражая внимание к первой громогласной здравице, задавившей бодрый гул пирующих.
Поместника, что первым объявил здравицу по поводу её прибытия в отчий дом, Ринда помнила. Как и то, что князь Риндольф его уважал. Поэтому она расстаралась: такое почтение во взоре изобразила, что сама в него чуть не поверила. Откуда ему взяться – истинному почтению – если все эти мужчины видели в ней выгодный товар. Наверняка каждый получил немалую мзду, выбирая, кого допустить к соперничеству за её руку и за Риннон. А кому от ворот поворот, если у претендента в закромах или в башке гуляет ветер.
Слов нет, все они защитники княжества. И защитники ревностные – честь им и почёт. Ум-то понимает, а вот душа любуется на собравшихся и страшно против них досадует. Ум понимает, что её досада по детски дурацкая, а с души всё равно воротит. Не из-за этих мужчин, что соблюдают традиции и пользу княжества – из-за самих несправедливых традиций, что явно устарели. Во всяком случае, в её глазах. А раз уж на весь этот мир каждый смотрит своими глазами, то и традиции оценивает на свой лад – с удовольствием оправдывала Ринда свой бунт.
Она приветливо улыбалась, кивала головой на каждую бравую здравицу, поднимала тяжеленный кубок, от которого быстро заныла рука. Думая о своём, рассеянно водила взглядом по горнице. Пока не наткнулась на лицо, которое надеялась не увидеть до конца пира – если он, конечно, не конченый дурак. Хитроумный Торсел явно старался не вылезать из-за тучного высоченного соседа, дабы не нарываться на её гневные выходки. Однако не утерпел: вылез глянуть на её лицо и хоть что-то на нём прочитать.
Ринда не стала разочаровывать врага: поймала его настороженный, как у крысы, острый взгляд, и многообещающе улыбнулась. Так, как умела только настоятельница скита, послужившая воспитаннице примером не только в мудрёных книжных науках, но и в жизненных. Торсел мигом спрятался обратно за соседа.
– Не беспокойся, – прошептала, между тем, Гулда, не желая оставлять тяжёлый разговор с падчерицей на потом. – Я вскоре покину Риннон.
– Ни в коем случае, – затвердев скулами, процедила Ринда, сверля глазами блюдо перед носом. – Ты не должна покидать крепость ни на день.
– Почему? – опешила мачеха.
– Гулда, я слыхала, что ты умеешь держать слово, – решилась Ринда на многожды обдуманный, но рисковый поступок. – И что твоё слово дорогого стоит. Даже они, – кивнула она в сторону поместников, – это признают и прославляют. Да и пользуются твоей твёрдостью, если удаётся выцарапать из тебя какое-то обещание.
– И что? – удивилась Гулда, расцветая натянутой улыбкой на закруглившуюся здравицу и поднимая кубок.
– Дай слово, что сохранишь в тайне мою задумку, – подняла свой и Ринда.
Они отпили по глоточку. Озадаченная и тем чуть успокоившаяся княгиня помолчала и задала резонный вопрос:
– Надеюсь, твоя задумка не навредит моим девочкам?
– Как сказать, – не стала лукавить княжна. – Кто может знать, что для них лучше? Может, именно покинуть Риннон. Найти себе доброго мужа и жить спокойно.
Гулда вновь напряглась, поджав губы и глядя перед собой остекленевшими глазами.
– Однако если ты считаешь, что в Ринноне им будет лучше, так тому и быть.
– Не темни, – холодно бросила мачеха.
– Я ещё не получила твоё слово, – напомнила Ринда, ковыряясь в блюде женским ножиком для хозяйских нужд.
– Я тебе не верю. И давать слово, не зная, как оно мне отзовётся, не стану.
– Да, ты рискуешь, давая мне слово втёмную, – усмехнулась хитромудрая змеища, невесть чему обученная в далёком прославленном скиту. – И так же ты рискуешь, не узнав, что я задумала. Выбор труден, но прост.
– Будь ты проклята! – шёпотом простонала княгиня, прикрыв на мгновенье глаза. – В конец меня замучила, семя злодейское.
– Ну, я себе судьбу не выбирала, – пожала плечами Ринда, продолжая высматривать ненавистную рожу затаившегося за соседом Торсела.
Холодная, расчётливая злоба не била в башке набатом, застя свет. Но и оставлять её в покое не желала. Свилась в глубине души ледяной змеёй и шипела, готовясь укусить и впрыснуть в кровь яростной отравы.
– Как и отца с матерью, – пробормотала она, раздумывая, как бы разобраться с отвратной докукой нынче же.
Если Торсел доживёт до утра, непременно смоется из крепости – ищи его потом, свищи. Она же просто не переживёт провала своего плана мести и начнёт гоняться за этим ублюдком по всему свету. Для чего ей понадобятся немалые средства, что выделяют законной княгине Риннона-Синие горы на достойное содержание. Для чего, в свою очередь, придётся смириться с Кеннером – чтоб ему лопнуть! Беглянке же не по силам объявить охоту на врага: самой бы умудриться заползти в такой уголок, где её с собаками не отыщут.
Ринду передёрнуло, едва её умопостроения зашли в не менее чем Торсел ненавистный тупик. Нет. Она ни за что не продаст свободу за месть – больно жирно будет. Поэтому толстомордый упырь не должен дожить до утра.