Он и не подозревал, до чего прав.
Глава третьяАрия ария
1
Много на свете зрелищ, внушающих человеку полную его неуместность, — скажем, ледяная ночная улица с ртутным светом фонарей; но на ночную улицу посмотришь из окна, да и юркнешь под одеяло. А уральская тайга осенью — такое место, из которого ни под какое одеяло не юркнуть: скоро начинает казаться, что она везде, не только до горизонта, а до всех горизонтов. И ведь не сказать, чтобы полная дичь, — тут и там следы человека, но следы эти всякий раз обрываются, словно шел-шел некто, да и пропал, взят живым на небо или навеки провалился в подпочвенный слой.
Растет тут много всего — осина, дуб, береза, есть и сосна, и пихта, и широкая разлапая мать сибирская ель; а ровного места почти нет — все холмы и овраги, и горные склоны, так что от ходьбы устаешь втрое быстрей, чем если бы топал по равнине. А главное, что тут растет, — чувство вины и обреченности: оно возрастает буквально с каждым шагом. И зачем ты сюда полез, и кто ты вообще такой? Тяжелеет рюкзак и, как носки водой, набухают чугунной усталостью ноги, так что ломит щиколотки. Пахнет гнилью, сыростью и подступающими холодами. Иной раз ощутишь под ногами прочную тропу — и тут же ей конец, и проваливаешься в глину; а то еще бывает такой феномен, как подземный пожар, — некоторые верят, что это тут упало НЛО и топливо его до сих пор горит, но на самом деле это газы выходят из земли, и глина тлеет месяцами. Хотя какие газы, откуда газы? Почему здесь выходит, а там не выходит? Часто видишь явный след автомобильных шин — вот он, двойной, ехал кто-то на вездеходе или внедорожнике; а вот и обрыв следа, широкая поляна с черным пятном посередине, остановились и засосало. Тресни, а останавливаться нельзя.
Вот они и шли с раннего утра, шли на северо-восток, к берегу Лосьвы, пока не увидели обычную, а все равно необъяснимую вещь: тропа обрывалась у большой поляны, устланной ржавыми листьями, словно упираясь в невидимую стену.
— Нельзя дальше, — уверенно сказал Дубняк.
— А куда тогда? — спросил вымотанный Савельев.
— В обход надо.
Они свернули, стали огибать поляну и почти сразу увидели знаки. Они были вырезаны на сосне — не слишком высоко, метрах в полутора от земли.
— Охотнички развлекались, — усмехнулся Дубняк.
— Навряд ли, — сказал Валя. — Это местные.
— Какие местные! — хохотнул Дубняк. — Вон айфон!
Валя вгляделся: и точно, между двумя столбцами черточек, рядом с чем-то четвероногим — не то собака, не то олень, — явственно виднелся айфон, изображенный хоть и схематически, но узнаваемо. Рисунок был свежий, максимум дня три назад.
— Это что же они хотели сказать? — спросил Валя, не ожидая ответа.
— Все такие бродяги хотят сказать: здесь были мы, — презрительно осудил неведомых путников Дубняк. — Или не уродуй дерево, или уж рисуй так, чтобы понятно было. Я знаки манси знаю, они так не режут. У них четко: сверху черточки — это сколько людей. Снизу — сколько собак. Тотем рода. И посередине — кого убили. По твоему рисунку выходит, что пятеро мужчин с тремя собаками убили айфон.
— А тотем?
— А тотема нет, я ж говорю — не манси…
На всякий случай Валя аккуратно зарисовал знак и почувствовал странное спокойствие: все-таки люди. Люди были кругом, их присутствие ощущалось, но они ничем себя не выдавали — видимо, наблюдали. Ужасно людное место эта уральская тайга, а начнешь тонуть в бочажине — и сразу нет никого, все так и попрятались. Или им интересно посмотреть, как тонет человек, или боятся, что их же и обвинят потом, возбудят уголовное дело, дадут пять лет строгого режима, а кандидат от «Единой России» так и останется ни при чем.
Дикий человек вышел из леса неожиданно, как и положено дикому человеку. Родная среда, умение гибко прятаться в тенях и листьях. На плечи его была наброшена рыжая кухлянка, а из-под кухлянки торчали обычные джинсы, как и положено современному манси. Были они заправлены в унты, какие продаются в любом аэропорту, как и положено восточней Екатеринбурга.
— Однако здравствуйте, — сказал он неуловимо знакомым голосом с интонациями пьяного, но совестливого телеведущего. — Один, два, пять, почему не шесть? Ждут шесть.
— Вы нас ждете? — удивился Савельев.
— Как не ждем, конечно ждем. А девушка где, должна девушка быть…
— Девушки никакой нет, — пояснил Дубняк. — Мы поисковая группа, ищем самолет. Видели вы самолет?
— Вон оно как, — без удивления сказал манси. — Ждем, ждем, духи сказали. Говорят духи, группа идет. Ну пойдемте, гости, кушать надо, отдых надо. Только все вместе не надо, цепочка надо делать. Опасно тут.
— Что опасно? — не понял Валя.
— Духи не любят, когда много вместе ходят. Тогда яма бывает, вылезать надо.
Вот оно что, понял Валя. Вот что случилось с группой Скороходова. Расспросим, подумал он, и в животе его сладко заныло от страха.
2
Валя, к чьему зрению мы теперь прибегаем, изучал на филфаке фольклор, не совсем понимая, отчего его тянет к архаике. Иногда он думал, что архаика уже вернулась и ее надо знать, а иногда полагал, что она вообще честнее. В душе он всегда понимал, до чего она неискоренима, и догадывался, что если каждого тут поскрести — тут же провалишься во что-нибудь родоплеменное. Он был человек простой, но милый, как и его фамилия Песенко, которую всякий тут же норовил переделать в Песенку, и непонятно, что ему не нравилось — Песенка уж точно была лучше, чем ПесЕнко, с уничижительным собачьим корнем. Но всякий раз, как его норовили обозвать Песенкой, Валя огрызался. В остальном он был славным спутником, Шуриком от филологии, тоже сознававшим, что тайные силы — возможно, нематериальные, — постоянно за ними следят; но только ему, по особой мягкости характера, представлялось, что это силы добрые.
Через полчаса ходьбы по буеракам, когда Савельев уже решил, что всем точно каюк, а Дубняк отследил, что движутся они строго на север, — глазам их открылась большая поляна со здоровенным костром в центре и несколькими маленькими по краям. По поляне сновали люди, одетые так же, как их провожатый; семеро мужчин сидели у главного костра, что-то доедая. Провожатый вполне по-современному помахал им рукой и скрылся на другом краю поляны. От костра отошел приземистый безбородый мужик монголоидной внешности и поманил их к себе.
— Гости сели и ели с нами, — сказал он. Все с облегчением скинули рюкзаки и расселись вокруг костра на необычно толстых шкурах с жестким мехом. Росомаха, что ли? — подумал Валя. Он никогда не видел живую росомаху. Один из сидевших порылся в углях с краю кострища и вытащил несколько черных кусков чего-то несъедобного с виду.
— Вы манси? — спросил Валя, уже понимая, что никакие это не манси.
— Мы арии, — обыденно сказал мужик. — Я Николай Егорыч.
Следом по кругу представились остальные — имена у всех были вполне заурядные: Алексей, Кирилл, Степан, Петр Егорыч (брат Николая) и их отец, почему-то Тимофей Павлович.
— В каком смысле арии? — бестактно спросил Окунев.
— В прямом, — ответил Николай Егорыч. — Люди. Люди уходят туда, туда, туда, — он ткнул пальцем в разные стороны. — Мы остаемся.
— Но вы… Как бы это… Не похожи, — возразил Окунев.
— Не понимаю, — вмешался человек, назвавшийся Степаном. — Гости говорят, не похожи, но не видят, на что не похожи.
— Но есть же исследования, — сказал Валя. — Многие сходятся на том, что арии были похожи на европейцев.
— Ваши ученые не спрашивают. Мы не говорим. Гости ели мясо, потом говорили. — И он замолчал, сосредоточившись на еде.
Все с ума посходили. Город в двух шагах, люди живут, а тут арии. Гиперборея, блин. Тут Валя задумался. По одной из версий Гиперборея находилась где-то в этих краях, только севернее. Теоретически… Но места хоженые, не может целый народ, пусть и малочисленный, столько веков тайно существовать среди прочих. Тем более тайны никакой они не делают, нас пригласили к себе… Он, как сумел, соскреб с теплого куска мяса золу и осторожно надкусил. На удивление мясо оказалось сочным и мягким, вкус его был странным, не похожим ни на что, горьковатым — но горечь была приятная, оставлявшая на языке изумительное послевкусие. Валю охватило странное ощущение, которого он все не мог сформулировать — состояние, близкое к счастью, священный трепет, будто он не просто ел мясо, а прикасался к чему-то огромному, древнему и величественному, как сама планета. Но что это? Медвежатина? Валя когда-то ее пробовал, но вкуса не помнил.
— Это медведь? — спросил он, прожевав.
— Ты медведь, — почему-то развеселился Николай Егорыч. — Это мамонт! Вчера приходит мамонт, гостям удача, свежее мясо! Потом засолили, завялили, завтра жесткое стало.
— Нет, правда. Что это? — поддержал Тихонов.
— Хобот, — сказал арий.
Все почтительно помолчали. Наконец Савельев спросил:
— Вы не знаете ничего об упавшем самолете? Два месяца назад где-то здесь упал, там остались выжившие, мы их ищем. Я сигналы получил.
— Самолет не знаем, — сказал Степан и медленно покачал головой, словно катая в ней эту мысль: самолет? — нет, самолет не знаем.
— Нет, не знаем, — подтвердил Кирилл.
— Два месяца долго, — вступил Николай Егорыч. — В лесу никто не выжил, когда не знал, куда ходить. Хохо приходит.
Речь у ариев была странная — Валя никак не мог понять, что в ней происходит с грамматическим временем. Похоже, будущего для них вовсе не существовало, а повелительное наклонение всегда выражалось прошедшим — как в грубой, армейской или бандитской русской форме: «Живо встал! Пошел сделал!». Категория давнопрошедшего выражалась с помощью «однако»: однако не видели. Однако не ходили.
К костру подошли женщины — две молоденькие, лет по семнадцати, были очень даже ничего, и Валя им улыбнулся. Они демонстративно отвернулись, но искоса поглядывали и тоже улыбались. Николай Егорыч встал.
— Гости пошли к шаману, — с этими словами он зашагал прочь от костра.