И поскольку я никогда не повторял этот трюк в одном и том же месте, а если и повторял, то только спустя определенное количество дней, то у меня никогда не возникало каких либо проблем.
Единственная проблема, которая оставалась не решенной – это то, что я все еще оставался «гамином», хоть у меня уже и были кое-какие деньги, на которые можно было купить себе одежду и еду, другими словами у меня не было ни дома, ни семьи, ни работы и если полиции удастся схватить меня, то у меня сразу же будут проблемы и не малые…
В одном фильме, кажется там играл Богарт, показали как организовать что-то вроде «затычки» под свои нужды, ну я и решил попробовать.
Нанял себе мамашу.
Что вы на меня так смотрите? Да, все правильно услышали. На самом деле, то, что я снял, была лишь комната с мебелью, но мамаша прилагалась к ней, к комнате с мебелью, поскольку больше, чем место, где можно выспаться, меня интересовала какая-нибудь личность, способная замолвить словечко, когда это потребуется.
Особенного труда это не потребовало, потому что донья Эсперанза Рестреро на протяжении своей жизни была кем угодно, больше всего, конечно же, проституткой, но в последнее время услугами её никто не пользовался, а потому заработать таким образом не получалось, и еле-еле сводила концы с концами, сдавая комнату и продавая «шансы» у ворот Университета.
«Шансы» – это такая азартная игра, не законная, но всё же очень любимая жителями Боготы, заключается в следующем: определяются с каким-нибудь номером, ставят на него деньги, продавец помечает номер в своей книге и все ждут розыгрыша лотереи, если номер совпадает с последними цифрами выигравшей лотереи, то получают свои деньги и какой-нибудь «навар» сверху.
Для того, чтобы продавец со всего этого поимел какую-нибудь комиссию, нужно, прежде всего, обзавестись достойными клиентами, а у студентов всегда в кармане, как говорится, «ветер свищет».
Для доньи Эсперанза Рестреро моё предложение не показалось ни странным, ни отвратительным, особенно, если учесть, что за ту комнату я заплатил двойную цену и еще сто песо сверху, чтобы она растрезвонила всем и каждому, будто к ней приехал её драгоценный сынок, который до сих пор жил у бабуси в Медельине.
Да и кого, скажите на милость, могло интересовать, что у этой грязной и вонючей продувной бестии имелся какой-то там сынок, или сто сыновей, где-то там в Медельине? А у меня, наконец, появился официальный адрес, по которому проживал взрослый человек, якобы отвечающий за меня…
Оставалось найти работу. Что также не составило большого труда. Выходя на улицу, в ближайшем киоске я покупал двадцать экземпляров «Эль Тьемпо» и далее шел по улице, продавая их по той же самой цене. Прибыли никакой, но те, кто меня видели, искренне верили, что вот этот чумазый мальчишка встал в пять утра, набрал полную охапку газет и уже обежал пол города, продавая их, с тем, чтобы заработать немного денег и честно принести их в дом.
Кроме того, это предоставляло прекрасную возможность беспрепятственно проникать в разного рода коммерческие заведения и знакомиться с внутренней планировкой потенциальных жертв.
Шестнадцать мне тогда исполнилось, а в этом возрасте «гамин» должен знать об окружающей его жизни больше, чем знают старики, а то никогда не доживет до старости.
А тут еще Римиро заболел.
И не просто заболел, а полностью обессилил. Он и без того был худенький, а тогда высох до такого состояния, что стал похож на покрытый белой пылью скелет, который вытащили из шкафа и заставили шевелиться, наподобие марионетки, которую дергают за разные ниточки.
И еще он без конца чихал.
И как чихал! Однажды, когда у него был приступ, то умудрился чихнуть аж двадцать раз подряд, я считал. И это был не грипп, он нигде не простудился, а просто мука, что не только пропитала всю его одежду, но и проникла в поры его тела, вызывала такую странную аллергическую реакцию.
Донья Эсперанза приготовила горячую ванну, а я купил новую одежду, старую мы выкинули. Напрасно, наверное, потому что из неё можно было бы приготовить с дюжину батонов, но он всё равно продолжал чихать, и сознаюсь, хоть это и огорчало меня в некоторой степени, но одновременно было ужасно смешно, потому что иногда он напоминал пулемет.
Пришлось ему бросить работу в пекарне и одновременно прекратить посещать школу. Училка относилась к нему хорошо, но из-за его приступов занятия проводить стало не возможно, ученики только того и ждали, когда бедняга Рамиро начнет «отстреливаться».
Он переселился домой, и хотя комнатка была маленькой, но кровать достаточно широкой, чтобы вместить двоих. Несмотря на определенное беспокойство, вызванное его физическим состоянием, все же я был ужасно рад, что наконец-то рядом оказался единственный человек, которого можно было бы с полным правом рассматривать как часть моей не существующей семьи.
В течение месяца я кормил его всем, кроме хлеба, и он пошел на поправку. Вскоре Рамиро начал намекать, что он уже достаточно окреп и готов опять вернуться на работу и в школу, пришлось его отговорить, потому что при его тогдашнем ослабленном физическом состоянии любая проблематичная ситуация неминуемо откинула его обратно к болезни.
Думаю, что в данный момент вы постоянно сравниваете то, как я выгляжу, с тем, о чём рассказываю, и пришли к выводу, что те, кто вырос на улицах и в канализации вовсе не какие-нибудь «супермены», а люди в высшей степени истощенные, тщедушные, от которых требуется в два раза больше усилий, чтобы просто дышать, по сравнению с теми, кто все время питался хорошо и витамины потреблял всякие.
Рамиро, как раз, был из таких. Достаточно было подуть слабенькому ветерку, чтобы свалить его с ног и, ко всему прочему, в том году он еще подцепил где-то солитера… или солитер подцепил его, и это едва не разорило меня вконец.
И сколько он жрал, мать его!
Думаете это справедливо рисковать жизнью, занимаясь грабежами, чтобы, в конце концов, накормить кого-то мерзкого червя?
Это невероятно, просто невероятно!
Он вставал на ноги и из него вываливались куски глиста, и сколько бы он не принимал слабительного, а потом еще больше слабительного, ни как не получалось избавиться от этой твари.
Вид у него был похоронный, ужасно расстроенный и удрученный, и всё от того, что та мерзость завелась у него в кишках, причем более удрученный, чем в то время, когда он два года прожил среди крыс и тараканов.
Но, наконец, ему удалось избавиться от этого червяка. Господи, сколько было веселья! Я думал, он помрет от натуги, когда, обливаясь холодным потом, часа два просидел на унитазе, но когда все увидели, что он всё-таки выдавил из себя метров шесть или семь того приплюснутого белесого омерзительного глиста, решили отметить это событие, словно это был день его рождения.
Не имею ни малейшего понятия когда он родился, но поскольку все равно нужно было выбрать какой-нибудь день в году, то согласились остановиться именно на этом дне – одиннадцатое марта.
И поскольку мы были закадычными друзьями, и мне было совершенно безразлично, когда будут справлять мой день рождения, согласились считать этот день моим днем рождения также, и теперь каждый год празднуем наши дни рождения в один и тот же день. Не сомневаюсь, что все это звучит по-дурацки, но не забывайте, на тот момент нам исполнилось шестнадцать и семнадцать кое-как прожитых лет. Именно прожитых кое-как… из которых только два или три года можно считать прожитыми достойно.
Отпраздновали в пиццерии. Той самой пиццерии, в которой первый раз в жизни поели, как цивилизованные люди; заказали те же самые блюда, сели за тем же самым столиком и как настоящие взрослые самым серьезным образом принялись обсуждать наше будущее, о котором никогда раньше и не задумывались вовсе, по одной простой причине, что не надеялись дожить до этого времени.
Было совершенно ясно, что случилось чудо, и мы выжили, и это само по себе было победой, в большей степени неожиданной для нас самих.
Стольких мы потеряли на этом пути! Иполито, Рикардито Плешивый, Минго, Дарио Пассатижи, Пингвин, Папафрита, венесуэлец Элиа и еще много, много других, чьи лица я уже и вспомнить не могу, да и не хочу.
И если судьба пожелала, чтобы мы до сих пор избегали не приятной встречи с «Костлявой», то в дальнейшем не следовало надеяться только на счастливый случай, нужно было взять удачу в свои руки и получше продумывать и планировать детали всех наших дел.
Один из нас должен был учиться. Этим «героем» будет, конечно же, Рамиро, ему всегда нравились бумаги и буквы, я же продемонстрировал определенные способности и ловкость, орудуя на улицах.
Договорились, что он посвятит все свое время школе, помогая мне время от времени избегать неприятности, а я займусь «финансовой» частью, по возможности избегая чрезмерных рисков и не усугубляя обстоятельства без особенной на то надобности.
Сознаюсь, мне стоило большого труда убедить его в этом, но мы пошли на компромисс, о котором я никогда потом не жалел: Рамиро должен был научить меня читать газеты и писать имя.
Спустя некоторое время мы получили бумаги.
Какие бумаги? Документы.
Фальшивые, конечно же. А какие еще вы ожидали? Но наконец-то мы стали «людьми», теперь у нас были имена, были фамилии, адрес, по которому мы могли получать корреспонденцию.
Никогда в жизни не получил ни одного письма. Кто, на хрен, будет писать мне? Хесус, Чико, Гранде До Востребования и Рамиро Бланко До Востребования.
И еще, за дополнительные двести песо донья Эсперанза согласилась «усыновить» и Рамиро.
И что это была за мамаша! Сплошной стыд и срам видеть её, но, что тут душой кривить, к тому времени наши с Рамирой мамаши должны были выглядеть ни чуть не лучше.
То было замечательное время.
Лучшее из того, что я помню.
Трёх тысяч песо нам хватало на все, и чтобы не заработать этих «трех тысяч» с одного удара, нужно было быть либо круглым неудачником, либо совершенно не наблюдательным типом. Оставшееся «свободное» время мы посвящали собственным делам: Рамиро, соответственно, учебе, а я «продаже» газет, прогулкам по улицам и просмотру всех фильмов, что демонстрировали в кинотеатрах.