Добыл для меня старенькую униформу, в нужный момент открыл дверь с заднего двора и дал в руки поднос.
Помню, как этот дон Матиас Хосе Бермехо посмотрел на меня и уже открыл рот, чтобы попросить принести что-то, но тут же окаменел, увидев в руках револьвер, а потом прозвучал не сильный хлопок, оборвавший его жизнь.
Звук был не сильнее, чем если бы за соседним столом открыли бутылку шампанского, и гарантирую, что никто ничего не понял до того момента, пока я не отшвырнул поднос и не выскочил на улицу.
Нет. Совершенно нет.
Сомневаюсь, что вы приехали сюда выслушивать мои оправдания. Не в этом дело. Вы приехали для того, чтобы я рассказал историю моей жизни, что я и делаю. А дон Матиас Хосе Бермехо прекрасно знал, если пускать людей по миру, то это очень опасная игра с огнем, и потому никогда не выходил из дома один, а только в сопровождении двух горилл, ростом на две головы выше, чем был я.
Один не верный шаг и меня бы «зажарили живьем». Он выставил свою цену, а я, поскольку только-только начинал, сбил эту цену. Вот и вся разница. Если вы это понимаете, то прекрасно, если же нет, то и ладно.
Существуют миллионы вещей, смысл которых мы никогда в жизни не сможем постичь, сколько бы нам не растолковывали.
Первый мой покойник был из мести. Второй за деньги. Если вы в состоянии разъяснить какой из этих двух был более значимый, мои вам поздравления. Я-то, лично, никогда этим не интересовался.
То была хорошо и чисто исполненная работа.
Некрасиво хвастаться, но должны согласиться, что все было сделано безукоризненно, особенно, если учесть, что уложить такого типа, как дон Матиас Хосе Бермехо и при этом ни кого не задеть, не поцарапать случайных свидетелей, и так ловко и быстро, что его телохранители не успели отодрать свои задницы от стульев – это подвиг достойный внимания, особенно в такой стране, где привыкли москитов убивать из пушки.
В Колумбии, если кто-то кого-то сильно беспокоит, то считается нормальным либо направить на него «машину-бомбу», что за компанию укокошит еще с двадцать случайных прохожих, либо нанять какого-нибудь наркомана, который, закрыв глаза, начнет стрелять во все, что стоит перед ним.
Некрасивая работа. Безобразная, попросту говоря.
Хуже всего, что в результате таких действий потенциальная жертва чаще всего остается невредимой, и логичная реакция с её стороны – вернуть «подарочек», а это провоцирует новую волну тупых убийств. Не ошибетесь, если напишите, что почти половина всех, кого хоронят в моей стране, приходится на тех, кому не повезло, и они оказались в нужном месте, но не в подходящее время.
На жаргоне это называется «Мертвый Тампакс».
Самое парадоксальное в нашем специфическом «насилии» заключается в том, что оно редко, очень редко затрагивает непосредственных насильников.
Когда пуля попала в голову Гонзало Родригес Гача, по кличке «Мексиканец», того самого, кто был главным боевиком «Медельинского картеля», на его «счету» уже было, наверное, с тысячу тех самых «Мертвых Тампаксов» – случайных прохожих, не имевших ничего общего ни с ним, ни с его бизнесом, они не знали его совсем, а некоторые так и вообще не слышали о его существовании.
Его люди были чистой воды халтурщики.
«Мексиканец» мог договориться с каким-нибудь подростком, одуревшим от «крека», чтобы он вошел в колледж и расправился там с кем-нибудь, даже если на линии огня будут стоять пятнадцать дошколят.
Не так нужно работать, нет, не так, это не красивая работа.
В том мире, в котором я рос, жизнь человеческая не стоит и гроша, и с этим я могу согласиться, но если одна жизнь ничего не стоит, то две стоят, и очень много.
Рамиро читал все газеты подряд и как-то он сказал, что на том ужине с доном Матиас Хосе Бермехо должна была присутствовать знаменитая журналистка, убитая не так давно. Все эти годы она вела важную работу по сокращению беспризорности в стране.
Представляете, если бы я, одуревший от наркотиков, прикончил её тем же вечером! Какую отвратительную услугу оказал бы всем своим…
Кому своим? Конечно же, ребятишкам Боготы, тем, кто до сих пор живет в канализации. Это единственные человеческие существа, кого я, даже по прошествии стольких лет, продолжаю считать в некотором смысле своими. Ну, не родней, конечно, но людьми очень близкими по духу.
И не так чтобы я вспоминал особенно часто кого-нибудь одного из них, кого знал в те времена, нет, большая часть уже мертва, а других жизнь разбросала по всему миру. Просто каждый из них, кто бы он ни был, представляется мне напуганным до смерти мальчишкой или девчонкой, голодные, холодные, с круглыми от ужаса глазами смотрят в темноту ночи, ожидая, что вот-вот оттуда выскочит какой-нибудь ненормальный головорез, и это заставляет меня ощущать себя рядом с ними.
Нет. Рамиро все это не одобрил. Если скажу по-другому, то совру. Несмотря на то, что я был весьма доволен тем, как провернул дельце, он, наоборот, был категорически против самой идеи, чтобы я стал настоящим «сикарио» – вульгарным наемным убийцей, коих, к сожалению, полным полно на улицах Боготы.
– Не для того мы прошли через все те несчастья, чтобы закончить таким вот образом. – говорил он мне. – Кто угодно, но только не мы.
Никогда не мог понять, с чего он вдруг решил, что «мы» – не такие, как все остальные, пережившие своё детство «гамины», и с какого хрена в будущем нас могло ожидать что-то большее, чем те крохи, которые мы получили до этого, в прошлом.
Без сомнения, это все из-за книг. То вредное чтение в неразумных объемах наполнило его голову каким-то дерьмом, и под влиянием этих книг он начал представлять себе, что расписанные там сказки имеют сходство с реальной жизнью, а это не так. Совсем не так.
Может кто-то из главных героев в его книгах и смог выбраться из клоаки, чтобы достичь не бывалых высот при помощи учебы, терпения и бесконечных усилий, но только я совершенно точно знал, если не провести ограбление или не заключить новый контракт, то у Рамиро закончится «корм» и всё… не на что будет учиться.
И обстоятельства постоянно усложнялись, а кризис усиливался и разрастался с каждым новым днем, и даже Рамиро не мог узнать из всех своих книг, как можно научиться чему-то, если по двенадцать часов в день разгружаешь мешки с мукой или глотаешь грязь на фабрике.
Кашель убил бы его.
Чтобы выбраться из канализации или с кирпичного завода не существует другого пути, кроме как путь насилия. Можете смотреть в каком угодно направлении, куда хотите, но в Колумбии насилие разгуливает по всем этим дорогам.
Политики приходят к власти благодаря насилию, менеджеры используют насилие или страдают от него, адвокаты живут за его счет, судьи и журналисты гибнут за насилие, полицейские и военные превратили насилие в свою профессию, а наркоторговцы так и вовсе боготворят.
Не так уж и много вещей существует в моей стране, что не были бы связаны напрямую или косвенно с «насилием, появившимся исторически», и очень часто я спрашиваю себя: а не было бы проще все это безобразие объединить в одну большую гражданскую войну, свести все счеты, решить проблемы разом и начать жизнь с нуля.
Но существует другой способ, выпускать кровь невинных людей по капельке, что в конечном итоге не приведет ни к чему другому, кроме как в один прекрасный день тем и закончится: вспыхнет и спалит нас всех дотла.
Точно также, как индеец, рожденный в сельве, учится выживать там или как «чоло» в горах привыкает к холоду, так и мы выросли в Боготе с убеждением, что убивать и умирать, грабить или быть ограбленным, поранить кого-нибудь или самому быть раненым – это основа нашего существования, и любая попытка вырваться из этого порочного, адского круга выглядит как сплошная, абсурдная химера.
Это все равно, что жить в Китае не зная китайского языка.
Понимаю, трудно понять и согласиться с этим, но если вы, начиная с сознательного возраста, только и слышите об ограблениях, воровстве, похищениях и изнасилованиях, то все это насилие, рано или поздно, превращается для вас в нечто обыденное, как, например, футбол, кино или бой быков, а, достигнув более зрелого возраста, просто начнете воспринимать происходящее вокруг как естественную, привычную среду обитания, словно бы вы превратились в тореадора или футболиста.
Трудно растолковать какому-нибудь «гринго» все прелести того, как протыкают быка копьем или шпагой, но в Севильи почти не возможно найти мальчишку, не мечтающего стать знаменитым «матадором».
Все определяется устоявшимися традициями и привычками.
Какая разница между человеком и быком? Что касается меня, так пусть всегда выигрывает бык.
И это не цинизм, нет. Для того чтобы стать циником нужно изначально быть более сообразительным и более начитанным, чем я есть на самом деле. Так что, вот так.
Рамиро всё это понимал, всё видел, хотя и очень переживал по этому поводу и не было потом дня, чтобы он не жалел, но когда подошел момент всерьез определиться с нашим будущим, то без всяких уловок и самообмана мы с ним рассудили, что нужно как-то легализовать всю нашу курьезную ситуацию.
Мы с ним были как братья, в некотором смысле больше, чем братья, об этом я уже говорил, хотя у нас и были определенные различия во вкусах и амбициях, но оба мы прекрасно понимали, чтобы выбраться из той дыры, в которую швырнули нас судьба и наши родители, нужна не просто удача и много удачи, но также потребуется применить силу, потребуется все тщательно спланировать и нужно будет подчиниться жесткой дисциплине.
Тысячи, нет, миллионы людей вокруг нас бьются точно также, чтобы выбраться из нужды и голода, и единственный способ обойти их – это объединить наши усилия.
Он будет головой, а я стану сильной рукой, и, начиная с покушения на дона Матиас Хосе Бермехо, он начнет вести все переговоры, «официально» он будет брать на себя все риски и станет «лицом» операции.
Позже мы уже вместе планировали всю стратегию, но исполнителем был я, а Рамиро в это время находился в своей академии, и мог наслаждаться в полую силу неоспоримым алиби.