Но и при таком раскладе, я пришел логичному умозаключению, что некоторое время вдали от Боготы, от её жителей, от панамцев и от всех прочих, кому не терпелось свести со мной некие счеты, мне бы не повредило, поэтому согласился, чтобы одним дождливым сентябрьским утром Рамиро проводил меня до аэропорта.
Все эти полеты придуманы не для людей… И кому такое могло прийти в голову?
Нас засунули в самолетик размером, ну, едва ли больше, чем эта комната, с одним пропеллером спереди, что того и гляди отвалится, и таким ревущим двигателем, из-за которого я только на третий день после приземления смог услышать истошные крики попугаев.
В последний момент Рамиро начал раскаиваться, что втянул меня во всё это, и попытался отговорить, но я в то время вел себя как самовлюбленный и не разумный мачо, и все равно полез в ту крылатую развалюху. И клянусь вам, спустя минут десять сам уже раскаивался в совершенном и отдал бы, наверное, год жизни, чтобы опять ступить на твёрдую землю.
Эти людишки – просто сумасшедшие! Совершенно чёкнутые.
Тот пердунок с крыльями прокатился вперед под сплошным дождем, кашлянул раза три, подпрыгнул, немного покачался, как падающий лист, и рванул в облака, зная абсолютно точно, что впереди, прямо по курсу, находятся горы.
Сеньор, какой страх я испытал, вы и представить себе не можете!
В салоне нас было пятеро и ещё тот сукин-сын пилот, какой-то негритенок, который все время напевал себе под нос что-то, словно сидел в сортире, и то было очень похоже на правду, потому что все мы практически обосрались от страха.
И это было моим небесным крещением, крещением под струями Ниагары, а ещё та штука с крыльями постоянно шевелилась, подпрыгивала, падала, поднималась, опускалась, рычала, кашляла и иногда замолкала…
Господи, лучше об этом не вспоминать.
Спустя час исчезли облака, позади остались горы и мы полетели над сельвой, такой плотной, такой густой, что, казалось, мы легко сможем приземлиться на верхушки деревьев, как на поролоновый матрас.
Изредка внизу мелькало русло какой-то речушки, еще реже крыши хижин, иногда виден был столб поднимающегося снизу дыма и в тот день я впервые начал понимать насколько огромен этот мир.
Вот чего я до сих пор не могу понять, как тот сраный негритенок умудрялся найти дорогу, потому что единственное, что он продолжал делать с начала полета, так двигаться в ритм меренги и регулярно постукивал пальцем по стеклам часов, которые в большом количестве торчали пред ним и все показывали разное время.
Со всем уважением, но это совершенно не серьёзно, когда жизнь шестерых людей всецело зависит от кружащейся кучи металлолома и нескольких никчемных, абсурдных часов. И еще, если бы тот дурачок ошибся в своих прикидках, то мы зацепились бы крыльями за траву.
Потом, совершенно неожиданно, стервец показал на реку, над которой мы пролетали, и спокойно так прокомментировал, что мы только что пересекли границу и находимся над территорией Перу.
– Какой такой Перу? – растерянно повторил я. – Какого хрена мы делаем в Перу?
– Прилетишь, узнаешь! – ответил он, не оборачиваясь. – Мое дело доставить вас, а там уж как хотите.
Насколько я помню, ни Рамиро, ни кто-нибудь еще ни единым словом не обмолвились о Перу, но поскольку спорить, старясь перекричать рев двигателя, с каким-то негром, которому все было по хрену, занятие совершенно бессмысленное, то я, в очередной раз проклиная себя за совершенную глупость, предпочел заткнуться.
Минут через десять мы, ни с того ни с сего, начали кружить, как идиоты, словно подыскивали себе местечко, где можно было бы приземлиться, хотя внизу оставалась все та же не проницаемая сельва.
Вдруг, как по волшебству, где раньше была сплошная растительность, начала открываться не большая дорожка. Дорожка эта быстро вытягивалась, будто кто-то её рисовал. Потом мы увидели каких-то людей, бегающих вокруг и убирающих кучи веток с взлётно-посадочной полосы, такой короткой, что там и вертолет, наверное, не смог бы приземлиться.
Я понадеялся, что они и дальше продолжат расчищать эту полосу, но не тут-то было. А когда понял, что тот полоумный негр собирается приземлиться там, то начал орать, хотя, по правде сказать, всего лишь присоединился к общим визгам и воплям, что испускали те четверо несчастных, сидящих позади и рядом.
С того самого дня я возненавидел негров, и не из-за цвета их кожи, а потому что из-за него я обмочился в штаны, а он, сукин сын, все время продолжал напевать что-то и двигаться в такт музыки, как на дискотеке.
Сперва он швырнул самолет вниз, а затем резко затормозил, так что я со всего размаху ударился носом о переднее сиденье, а после того, как я приложился о дерево во время нашего неудачного нападения на автобус, нос мой и так был не в лучшей форме.
Выполз я из этого самолета на четвереньках, обосранный, обоссаный, окровавленный и вне себя от злости, готовый содрать шкуру с того негра и с любого, кто окажется на моем пути, но все это сразу же забылось, когда я вдохнул тот раскаленный воздух и чуть не завалился на спину, как от удара, и мне показалось, что вместо того, чтобы нас выпустить на свежий воздух, отдышаться и прийти в себя, нас засунули в печь кирпичного завода.
Это и есть сельва!
Я родился и вырос на высоте трёх тысяч метров и всего лишь в течение одного дня спускался немного ниже, а тут вдруг оказался на уровне моря, где температура воздуха превышала сорок градусов, и сразу же сделался весь мокрый от выступившего пота, будто только что принял душ.
И еще там обитают всякие твари! И какие!
Клянусь, я видел москитов размером с тот самолетик, разве что им для посадки требовалось меньше места.
В первую же ночь меня так искусали, что лицом я стал походить на Иисуса Христа. И хоть я отпустил бороду и отрастил волосы до плеч, но это помогало слабо, потому что меня кусали и в губы, и в веки, и если кто-нибудь взглянул на меня со стороны, наверняка принял бы за полоумного, поскольку все время только и делал, что лупил себя по щекам изо всех сил.
Чуть позже меня одолели «сутутус» – это такие отвратительные маленькие червячки, они проникают под кожу и начинают грызть там витиеватые ходы, так что вся спина кровоточит и похожа на кусок сырого мяса.
А еще там живут «нигуас», они гнездятся под ногтями, и еще там водятся разные амебы, от которых пробирает такой понос, что ноги сводит от долгого сидения на корточках, ну, до того момента, конечно, пока сзади не подползет змея и не ухватит тебя за яйца.
Жуки там водятся рогатые длиной с мой палец, и огромные волосатые пауки, не меньше чем моя рука, а пауки размером с ноготь, называются «мигале», после их укуса самое лучшее – это пустить себе пулю в висок, потому что навряд ли найдется кто-то в состоянии помочь такому человеку и человек этот умирает в страшной, болезненной агонии.
И еще всякой твари по паре: ягуары, пумы, кайманы, анаконды… в общем, черт знает что, сеньор! Я совершенно серьёзно.
И если всего этого не достаточно, то остается еще армия, полиция и дикари-индейцы.
А в качестве заключительного аккорда – «Светлый Путь», «Сендеро Люминосо» (Sendero Luminoso). Абсолютные придурки! Партизаны-«маоисты», которые бродят по джунглям и кончают всех, кто становится у них на пути.
Кому придет такое в голову?
По-моему нужно быть полным психом, чтобы рисковать жизнью из-за того, что сказал некий долбанный китаец, когда-то давным-давно, едва ли не во времена Будды.
Нет. Понятия не имею когда помер этот Мао и знать не хочу. А также не имею ни малейшего представления, когда жил этот Будда, но абсолютно точно знаю, что оба они были китайцами.
А тех, кто шляется по джунглям с поднятым кулаком и с красной книжицей в другой руке, убивая всех, кто им что-то возражает и не прокитайский коммунист, таких просто нужно хоронить живыми с отрезанными яйцами во рту.
Ничего, подождите, я вам расскажу кое-что про этих типов. Про них мне известно все.
Политика мне всегда была безразлична, не цепляла, лично я полагаю, что управлять страной – занятие более чем серьезное, чтобы оставлять это в руках политиков, но сейчас мы говорим об омерзительной сельве, так что будет лучше, если вернемся туда и к тем тварям.
«Лаборатория».
Как вы думаете, куда я приехал? Ощипывать обезьян?
То зловонное место было подпольной «лабораторией», где из листьев коки готовили настоящий кокаин.
Нет. Даже очень просто.
Сам я не работал в «лаборатории», это дело «поваров». Но, хотя мои обязанности заключались в том, чтобы никто не приблизился, в свободное время я достаточно хорошо изучил, как все там делается.
Каждые два или три дня прилетал самолётик. Сделает пару кругов, мы ему посигналим зеркальцем, что все в порядке, и оттуда начнут сбрасывать тюки с кокой, а нам нужно было как можно быстрее собрать их и спрятать.
Потом «повара» рассыпают листья на целлофане и «солят» при помощи бельевой соды.
На следующий день все это собирают, запихивают в канистры с бензином и так оставляют на двенадцать часов, затем добавляют разбавленную водой серную кислоту. Листья извлекают и прессуют, таким образом получают «гуарапо».
Это «гуарапо» – есть первый шаг; еще это называют «пастой», полученная субстанция наполовину чистый кокаин. «Пасту» смешивают с перманганатом калия и аммиаком, выставляют на солнце для просушки и таким образом получают «основу», которая по сути уже есть почти чистый кокаин.
В конце «приготовления» наступает самый опасный момент, настоящая «кулинария», когда нужно применить эфир, но у этого вещества есть одно омерзительное свойство – при любой малейшей оплошности взрывается и все летит в задницу, но если «повар» знающий, то можно получить кристаллы «кокаина» самые лучшие в мире, что продается по цене в тысячу пятьсот долларов за килограмм.
Ну, а если «повар» плохой, то приходится собирать его по кускам, снимая с верхушек деревьев.
На самом деле «лаборатория» представляла из себя большую хижину, хорошо спрятанную в кустах, и там не было ничего такого, чтобы могло стоить более одного песо, за исключением «товара», но, насколько я помню, бывали дни, когда там скапливалось этого «товара» на десятки миллионов долларов по оптовым ценам, а подобные цифры, к сожалению, вызывают чрезмерное любопытство со стороны разного рода негодяев.