Рамиро придерживался противоположных взглядов. По его мнению, мы оба должны были начать работать, пока не соберем нужного количества деньжат, чтобы открыть собственное предприятие. Я обещал, что соглашусь на любую работу, лишь бы она дала надежду как-нибудь устроиться в этой жизни, но в глубине души не верил, что у нас что-нибудь получится.
Нас обманули, когда мы в течение пятнадцати дней собирали кофе на плантациях на Севере, потом мы не досчитались денег, когда разгружали грузовики, но, не смотря на то, что нас каждый раз обдирали до нитки, мы продолжали искать и соглашались на всякую работу, пусть бы нас даже кинули на арену ко львам, но полученных денег все равно не хватало покрыть запросы той старой карги, доньи Эсперанзы.
Каждый день я с трудом сдерживался, чтобы не свернуть ей шею.
А она всё время напивалась до такого состояния, что еле-еле выползала из дома купить немного лепешек и рома. Дом же превратила в свинарник, он и раньше-то не отличался чистотой, а сейчас так и вообще нельзя было войти. Свою же комнату мы всегда содержали в чистоте, убирались каждый день.
А тут ещё, ко всему прочему, Рамиро нашел невесту.
«Чолита» с крысиной мордочкой, вытянутой, как окурок, работала прислугой в каком-то дрянном пансионе и два раза в неделю, в четверг и субботу, я должен был освобождать им койку и уходить в кино, до трех утра.
Сроду не слышал от неё двух слов подряд, вдобавок у неё не хватало четырех зубов, и она все время пахла луком и едким щелоком. Знаете, Рамиро у нас тоже красавцем не назовешь, и своей физиономией он и отдаленно не походил на Роберта Редфорта, но та «чолита»… – это уже было чересчур. Тем не менее, я первый раз в жизни видел его довольным. Ну, не так, чтобы счастливым, но довольным.
Он клялся, что трахаться с одним и тем же партнером и при этом не платить – очень даже «ничего себе». Что касается меня, и это я говорю не из зависти, до того момента, как встретил свою Эрминию, предпочитал «шелушить» себя сам, поглядывая на фотографию с хорошенькой девицей из Плейбоя.
Ревность? Никакой ревности. Рамиро был моим единственным другом и мне, конечно же, хотелось чтобы он подцепил Мисс Вселенную. Согласитесь, наверное, что ложиться потом в кровать, пропахшую потом, луком, каким-то еще едким запахом, не понравилось бы ни кому, в том числе и такому типу, как я, ночевавшему несколько лет в канализации.
В одно прекрасное апрельское утро, о котором я буду помнить всю свою оставшуюся жизнь – самое прекрасное утро из всех, когда я стоял на углу Хименес де Кесада и Каракас, мимо меня пронесся огромный автомобиль, но через метров двадцать он вдруг резко затормозил и какой-то тип выпрыгнул из него, и понесся ко мне с поднятыми руками, крича как ненормальный:
– Чико! Это ты, Чико?
И не дожидаясь ответа начал обнимать меня и целовать, как никто никогда до этого не делала.
И это был Абигаил Анайя.
Да, тот самый Абигаил Анайя – мальчишка, который ушел из нашего подвала, ухватившись за руку своего отца. А сейчас передо мной стоял человек видный, элегантный, из тех, что никогда со мной и словом бы не обмолвился.
Господи! Всевышний Всемогущий! Абигаил Анайя, собственной персоной! То был никто иной, но Абигаил Анайя, сеньор. Вот и теперь у меня невольно наворачиваются слезы, когда вспоминаю, как он бросил машину посреди улицы и помчался обнимать того оборванца, словно я был сам король Испании.
И как он закричал от радости, узнав, что ещё и Рамиро жив! Запихнул меня в автомобиль и от волнения ни как не мог попасть в передачи, путал улицы, пока мы ехали к нашему дому! Оказывается, он разыскивал нас вот уже несколько месяцев. Можете себе это представить? Абигаил Анайя, мой Абигаил, наконец-то вернулся в Боготу, важный и богатый, и главной его заботой было узнать, что случилось с теми двумя бедными «гаминами», с которыми он делил бесконечные ночи, полные страха и голода, получилось ли у них выжить, удалось ли им перебороть все несчастья.
Когда мы приехали, Рамиро сидел за столом, как всегда учил. Я толкнул дверь и сказал: «Тут один тип желает тебя видеть». Он поднял глаза, хотел что-то сказать, но не смог, попытался подняться на ноги, но не удержался, споткнулся и упал на спину. Едва себе шею не свернул. Так ударился затылком об угол кровати, что, наверное, минут десять не знал как поступить: то ли кричать, то ли смеяться, то ли рыдать, и мы стояли посреди той комнатенки, обнявшись, словно три гомика.
Абигаил в одно мгновение вытащил нас оттуда.
Всучил старухе пачку банкнот, посоветовал найти новых постояльцев и потащил по магазинам, по большим универмагам, чтобы купить новую одежду, а старые лохмотья мы выбросили в мусорный бак.
А потом он пригласил нас отужинать в «Ла Фрагата».
Три «гамина» в «Ла Фрагата»! Так мог бы выглядеть заголовок на афише к какому-нибудь фильму. Надо было видеть ту роскошную обстановку, те декорации в стиле старинного корабля, и тех официантов, что сервировали столы в белых перчатках, и все такие важные, словно служили мессу.
И надо было видеть нас, сидящих там.
Сразу было заметно, что Абигаил оказался в своей стихии. Хозяин того заведения обращался к нему не иначе, как «сеньор Анайя», знал его любимое вино и знал какие сигары ему нравилось курить, но мы с Рамиро сидели как на сковороде и было видно издалека, что мы первый раз в жизни посетили подобное место.
Там все ели рыбу.
Трудно было в это поверить, но в основе большинства блюд лежала рыба и ещё они не подавали ни лепешек, ни фрихолес с белым рисом.
Я не мог себе представить, что существует столько всякой рыбы и что её можно приготовить всеми этими способами: и с сальсой, и с вином в том числе.
Но кого могла волновать еда! Важно было другое, что вот мы трое, наконец, сидим за одним столом и наперебой говорим, говорим, как полоумные старухи, рассказываем друг другу о прожитых годах.
Мы поведали ему, не вдаваясь особенно в детали, чем занимались последнее время, а он также не особенно распространялся про то, как и что делала, но судя по всему дела у него шли превосходно. Он много путешествовал, умудрился выучить английский и постоянно упоминал о Нью-Йорке, Париже и Лондоне, будто это были какие-нибудь пригороды.
Под десерт он всё-таки разъяснил нам, что его отец, проживающий в то время в Риме, приобщил его к торговле предметами искусства. И так как мы с Рамиро искренне удивились, что занятие искусством позволяет иметь роскошные автомобили, есть в ресторанах и сорить деньгами налево и направо, он объяснил, что владеет одной галереей в Боготе, другой в Риме и еще одной в Майями, и что его клиенты – люди состоятельные, готовые заплатить большие суммы за картины, скульптуры, ковры и вазы.
То мне показалось достаточно подозрительным с самого первого раза. Не буду вас утомлять подробностями и не нужными разъяснениями, скажу лишь, что Абигаил и его отец, не будучи напрямую вовлеченными в наркоторговлю, тем не менее, на самом деле занимались тем, что «отмывали» деньги от продажи наркотиков через сложную систему купли-продажи и экспорта предметов искусства неким богатым любителям-коллекционерам из среды высокопоставленных наркоторговцев.
Всегда мне было интересно, какого черта могут понимать в картинах, статуях, коврах разных такие люди, как Очоа, Пабло Эскобар, Карлос Ледер или Родригес Гача, но со временем усвоил одну простую истину, что нет такого судьи на этом свете, который мог бы оспорить чьё-то решение заплатить за Гойя столько-то, за Рембрандта столько-то, а какой-нибудь горшок мог вообще оказаться бесценным произведением искусства, а это, в конечном итоге, предоставляет бескрайние возможности для «полоскания грязного белья».
Продолжая эту тему, хочу отметить, что в отличие от нас смертных, для большинства наркоторговцев проблема заключается не в том, как заработать, а в том, что зарабатывают они слишком много.
Во многом похоже на то, как в свое время посадили того знаменитого чикагского гангстера Капоне, за неуплату налогов, а про тех, кого он отправлял на тот свет, совсем не вспомнили, так и в случае с наркоторговцами, что они творят – это стараются не замечать, но очень часто все те пачки банкнот превращаются в их роскошные надгробные памятники.
Абигаил и его отец все правильно рассудили. Те темные делишки с горшками и картинами приносили им достаточно барышей, чтобы не путаться с другими проблемами.
Вы уже знаете, что Абигаил Анайя был очень ловким малым.
Это в некоторой степени объясняется тем, что вначале он был уличным «гамином» с папашей за решеткой и всем миром против него, но потом всё изменилось, и он стал человеком важным, с отцом, живущим в Риме, и крепким попутным ветром во всех парусах.
Абигаил всегда говорил, что поперек любого закона проходит широкая полоса, по которой можно беспрепятственно ездить туда и обратно, зная, что всегда наготове имеется толстая пачка банкнот способная устранить любое препятствие на этом пути, но нет ничего в этом мире, компенсирующее годы, проведенные за решеткой, если ты оступился и вышел за пределы границ, определенных возможностями твоих денег.
Он наотрез отказался обсуждать детали наших прошлых приключений, и таким образом исключил себя из списка соучастников или покровителей, имевших определенный интерес, но и нас заставил пообещать, что за свою помощь и поддержку, мы никогда не нарушим тех, определенных им, границ.
– Если хочешь продолжать учиться, – говорил он Рамиро. – сделаю из тебя бухгалтера или адвоката, с одним условием, ты должен вести себя хорошо, будешь работать на меня и только тогда вернешь деньги, потраченные на твое обучение.
Что касается меня, то предложил выбрать работу, какая больше приглянется, из своего окружения, конечно же. Вот так я и стал его доверенным лицом. И клянусь вам, сеньор, что за Абигаил Анайя отдал бы тысячу жизней, если бы имел, и то не расплатился бы.
Абигаил Анайя был человеком веселым, великодушным, молодцеватым, редким умницей, лучшим другом и удивительно справедливым, даже по отношению к тем, кто на него «точил зуб». Все прощал: и зависть, и злость и еще извинялся перед ними.