Но на сколько этот проклятый танкер могли загрузить? Знаете про это что-нибудь, сеньор?
Когда Мария Луна проснулась, то сразу же начала биться в истерике, и не схвати я её за шею, пообещав придушить, если она не прекратит орать, то немедленно спрыгнула бы в воду, в чем я ни сколько не сомневаюсь, поскольку и сам готов был это сделать. И сразу же пошел бы ко дну, как кусок свинца, но лучше уж так, чем висеть там, наверху, ожидая пока уровень воды поднимется настолько, что покроет нас с головой.
И Романа Моралеса также.
И вас бы, за компанию, если бы вы были там с нами.
Умеете плавать? И даже подныривать, чтобы выбираться на поверхность? Ух, вы ловкач! Но мне бы было интересно посмотреть на вас там! Ах, как бы мне хотелось посмотреть, как бы это у вас получилось – нырнуть в воду, потом проплыть под днищем, вынырнуть с другой стороны в заливе, где, как говорят, водятся акулы и проплыть еще хрен знает сколько до ближайшего берега.
И если бы у вас это получилось, то… извините, вы кузен самого Рембо.
Я-то буду из Боготы, как и Роман Моралес, и в реке, где мы купались, вода едва доходила нам до живота.
Луна родилась в Картахене и день-деньской торчала на пляже, и хотя умела плавать, но как только вода поднималась до уровня её носа, то тут же выскакивала на берег.
Тогда море показалось мне более «не проходимым», чем стальные пластины, из которых был сварен свод у нас над головами.
Трудно говорить о том, что произошло в тот день.
Я не достаточно красноречив, чтобы подробнее описать глубину ужаса, который мы испытали. Слов не хватает.
Да какие там слова… чтобы вы поняли, друг мой. Могу я вас называть другом? Прекрасно… не придумали еще такие слова, которыми можно было бы описать, что там произошло.
А вода продолжала подниматься.
И не было никаких сомнений, что та «пещера», то место было абсолютно герметично.
Понимаете теперь, если бы мы не утонули, то у нас мог закончиться воздух, и мы бы просто там задохнулись.
Как вам это нравится?
Дайте подумать. Сейчас закрою глаза и представлю, будто я опять попал туда, хотя клянусь, не имею ни малейшего желания вспоминать все это.
Иногда в темноте, когда я уже засыпаю, пред моими глазами снова и снова проходят те сцены и образы. Я их столько раз переживал заново во сне, что больно говорить об этом.
Подождите, вспомнил! Луна перестала кричать, а Моралес начал плакать.
А потом и Луна присоединилась к нему и начала рыдать, а про себя я не помню: то ли тоже начал плакать, то ли нет… не помню, но если кто-то и скажет, что начал, тут же поверю ему.
Кажется, я вам уже говорил, что в детстве никогда не плакал? Может именно там скатилась первая моя слеза, и не из-за страха смерти, умирать легко, а потому что я все время смотрел на лицо любимой женщины и понимал, что навсегда потерял её и её необыкновенный смех.
А смех Марии Луны стоил не одну жизнь.
И уж тем более не такую, как моя.
Друг мой!
А вы знаете, мне нравится называть вас другом. Это лучше, чем сеньор, а то мне уже надоело обращаться к вам таким образом. И если после того, что вы выслушали про меня с таким терпением, не стали моим другом, то тогда уж и не знаю, кто может стать им в этом мире.
Может быть, я и плакал в тот день, в тот самый момент или позже, точно не помню, но совершенно уверен, в моем горле скопились реки таких жгучих слез, что я даже охрип.
Какой там был свет! Зеленый и холодный! Под нами сверкал изумруд размером больше, чем эта комната, и он поднимался и тянулся к нам, словно монстр из фильмов, чтобы сожрать заживо.
Страх превратился в панику.
А потом появились маленькие рыбки. Такого, наверное, размера. Крохотные. И, не поверите, но их появление сразу же успокоило меня. Я вдруг осознал, что это сверкающее пятно – не какой-то там монстр, а всего лишь вода, море и оно больше не будет подниматься.
Я догадался, что те, кто засунул нас сюда, в этот стальной грот, знали что делают, потому что вместе с нами заперли здесь и свои пятьдесят килограммов кокаина, а такие вещи стараются не терять ни при каких обстоятельствах. К тому же, вспоминая комментарии негра, я догадался, что это был не первый раз, когда перевозили «товар» таким способом, а это значит, что система как-то работала.
И если другие умудрились выжить, то у меня тем более это получится, потому что, в конце концов, я был «гамином», который прожил два года в канализации, двадцать на улицах Боготы и шесть месяцев за решеткой в Луриганчо.
Поверьте мне, но те рыбки спасли меня. Они вернули меня в реальный мир, а с реальностью, какой бы жестокой она не оказалась, я привык иметь дело.
И я как-то сразу успокоился.
Уровень воды замер где-то в полуметре над краем. Я кое-как успокоил других, заставил их понять, что все прекратилось и мы вроде как в безопасности, в относительной безопасности, пока будем следовать инструкциям того тощего негра, а для этого нужно все закрепить и привязать самих себя, чтобы не упасть в море, все остальное определится и утрясется со временем.
У нас была вода, еда, одеяла, гамаки и две бутылки рома. Единственная наша проблема – это страх и с ним нужно было что-то делать.
Вроде как они все поняли и согласились. Мария Луна перестала плакать, а Моралес трястись, как будто у него был приступ лихорадки, и минут через тридцать мне показалось, что мы кое-как, но кризис все-таки преодолели.
А потом началось самое плохое.
Нечего удивляться! Да, «самое плохое»! И если будете писать эти слова, то пишите их с заглавной буквы.
Вначале послышался отдаленный шум, словно брюхо того огромного стального кита начало шевелиться, затем последовал визг цепей, царапающих обшивку, и наконец начался ад.
Поднялся непереносимый грохот, будто миллион сумасшедших кузнецов принялись одновременно стучать по голове, и внезапно, прямо под нами, огромный винт начал вращаться, с каждой минутой все быстрее и быстрее, выбрасывая с такой силой потоки воды, что поднятые им волны начали хлестать по стенам той стальной пещеры, поднимаясь вверх выше и выше, захлестывая нас с головой.
И тогда я понял, что это странное место было сконструировано специально, поскольку винт находился не сзади корабля, а немного под корпусом и воде требовалось пространство, чтобы свободно уходить, и тут мы как раз и спрятались.
Если у вас имеется объяснение получше, то мне хотелось бы его выслушать. Ничего не понимаю про корабли и будьте уверены, что это был первый и последний раз когда я забрался на один из них.
И когда спустя минут десять винт стал вращаться в полную силу, то я обмочился в штаны.
Думаю, что вы бы еще и обгадились.
Получается, что мы висели над самой необычной мясорубкой, какую трудно вообразить себе. Из-за не прекращающегося грохота голова буквально раскалывалась, а волны, поднятые винтом, окатывали нас с головы до ног.
Более чем достаточно! Я бы сказал, слишком, даже для меня, который наивно полагал, что в состоянии вынести все.
Будь они прокляты! Будь прокляты те сукины дети, заставившие пройти человека через весь этот ужас, лишь для того, чтобы доставить все это дерьмо в Штаты! Думаю, это был первый раз в моей жизни, когда я поклялся, что если выберусь отсюда живым, то убью их всех, а вы уже осведомлены, что я убивал и за меньшее.
И кто бы ни были те люди, ответственные за то, что мы оказались в столь ужасной ситуации, они заслуживали больше, чем просто смерть. То, что они заставили нас перенести, было хуже, чем если бы они просто убили нас.
Это была не прекращающаяся агония ужаса, еще более не переносимая из-за постоянного шума, от которого голова готова была лопнуть, и от этого все теряло значение, все путалось и трудно было понять где ты сейчас находишься и что с тобой происходит.
Спустя много времени, сколько сказать не могу, но вода начала подниматься и опускаться, из-за волнения на поверхности моря. Иногда уровень воды опускался настолько, что вход открывался и внутрь проходил свежий воздух, а иногда он поднимался настолько, что почти достигал наших перекладин, где мы висели.
Каждый такой удар волн мог стать для нас последним, одна из волн, большая, это должно было быть в Карибском море, подняла нас так высоко, что мы едва не разбили головы о стальной потолок. Но я не имел ни малейшего понятия какой высоты бывают волны в Карибском море. На тот момент у меня не было возможности подумать об этом. Нужно было держаться за перекладину изо всех сил.
Позвольте мне не вспоминать об этом, а лучше и забыть совсем! Сжальтесь, не просите, чтобы я рассказал какой была та ночь.
Даже я не могу это рассказать.
Ни я, ни кто-нибудь ещё.
В какой-то момент той ночью, когда не знаю, но Роман Моралес сдался, и его сердце наконец-то оказало ему ту долгожданную услугу, о которой он столько времени и так настойчиво просил.
Умер от ужаса, спекся.
Когда наступило утро, он уже был труп, хотя я и не очень разбираюсь в этом, но страх убил его и, наверное, это было именно то, что он и хотел с самого первого момента, как мы попали туда.
Нет. Я к нему даже не прикоснулся.
Оставил там висеть, потому что если бы я его сдернул вниз, то тот винт немедленно превратил его труп в фарш для рыб, и мне тогда показалось, что такой человек, как он, не заслуживал подобного конца.
Может быть, он до сих пор висит там. Эта могила ни чем не хуже других, самый, наверное, большой пантеон, какого ни у кого никогда не было, целый огромный танкер, перемещающийся постоянно из одного океана в другой.
Жутко? А я предупреждал, что лучше было бы не продолжать рассказывать мою историю, но вы настояли и теперь давайте глотать всю эту горечь вместе. Такова вся моя жизнь. И если вам кажется «жутким», что его труп остался висеть под кормой того корабля, то теперь представьте, что должен был чувствовать я все то время, сколько длилось путешествие.
Четыре или пять дней, точно не знаю.