Персонажи многих скульптурных драм Бернини, испытывая телесные мучения, словно взмывают в воздух – таким он еще подростком изваял святого Лаврентия, и так же рвется к небу превращающаяся в дерево Дафна. Вся суть скульптуры, в представлении Бернини, заключалась в преодолении земного притяжения и неподвижности. На этот раз он хотел изобразить левитацию Терезы, которая не противится проникновению, как Дафна, а страстно желает его. Его самый амбициозный проект, устремленная ввысь колокольня собора, потерпел крах, и теперь Тереза должна была вознестись, увлекая за собой подмоченную репутацию рыцаря Бернини.
При своем богатом чувственном опыте Бернини понимал, что восторг, о котором говорила Тереза, означал стремление ее души к полному слиянию с Богом. Она писала об этом так, словно ее душа была органом ее тела, раскрывающимся и испытывающим проникновение, неразрывно связанное с болью и наслаждением:
«Вблизи от меня… возник ангел, имевший человеческий облик… он был невысок, но очень красив, лицо его сияло, как у небесных ангелов, которых, кажется, объемлет пламя… В руках у него было золотое копье, чей наконечник выглядел как огненная стрела. У меня возникло ощущение, что он проткнул копьем несколько раз мое сердце и все мои внутренности. Затем он, казалось, вытащил их вместе с копьем, а внутри у меня остался лишь огонь огромной любви к Богу. Боль была такой сильной, что я застонала. Но эта же боль приносила огромное наслаждение, и не хотелось, чтобы она кончалась; удовлетворить мою душу мог только сам Бог. Боль была не физической, а духовной, хотя тело участвовало в этом процессе – и в немалой степени».
Все, что Бернини делал прежде, казалось лишь прелюдией к этой чрезвычайно деликатной и трудной работе. Он изображал благодатное пламя, экспериментировал с огнем, со страданием и наслаждением, и никто не мог передать точнее его поведение человеческого тела под действием сильных ощущений. Никто не умел так непосредственно воплотить пертурбации плоти в мраморе, заставляя его, вопреки его природе, таять, корчиться, пениться, извиваться. Стараясь создать впечатление, что Тереза поднялась в воздух, Бернини применил еще один прием, который он довел с годами до совершенства, – варьирование поверхностной текстуры камня. Облако, на котором она покоится, скульптор обработал грубо – не только для того, чтобы изобразить таинственный туман, но и для того, чтобы ее отполированное до блеска тело и одежда сияли ярче. Ему удалось достичь иллюзии левитации, сделав каменное облако пустотелым и прикрепив его к стене капеллы с помощью замаскированных брусьев и скреп.
Был риск, что произойдет катастрофа, в скульптуре опять образуется трещина. Но это был пустяк по сравнению с тем риском, на который пошел Бернини, решив изобразить лицо и тело Терезы именно таким образом. Как должен выглядеть экстаз? Бернини знал, как он не должен выглядеть: не так, как на бесконечных алтарных картинах, где персонажи закатывают глаза, умоляюще взирая на небеса. Он подумал, что, может быть, лучше, если глаза будут обращены вниз, как это бывает у женщин во время экстаза. Если эта женщина отважилась сама описать так подробно свои переживания, напоминающие ощущения на пике сексуального наслаждения, то, может быть, лучше изобразить ее полностью отдавшейся нахлынувшим на нее чувствам, стремящейся к полному поглощению, одновременно телесному и духовному? Кто посмеет бросить ему упрек? Он претворит собственное плотское знание в священном образе, вызывающем потрясение.
Бернини решительно взялся за дело, смешивая реальное и идеальное. И без слов ясно, что его Тереза не имеет ничего общего с почтенной монахиней средних лет, воспаряющей над своим ложем, как отвязавшийся воздушный шар, которую другие монахини пытаются удержать, вцепившись в ее подол. Скульптор изобразил женщину незабываемой красоты, не уступающей красоте сияющего серафима. Это влюбленная пара, хотя и необычная. Грудь улыбающегося ангела обнажена, намекая и на ее наготу; он направляет свое копье (а точнее, стрелу) не на ее грудь, а ниже. По ее полураскрытым губам можно догадаться, что ангел только что вытащил свою огненную стрелу, которую перед этим уже раз вонзил в тело женщины, и теперь собирается сделать это опять. Но задача заключалась в том, чтобы изобразить страсть, овладевшую Терезой. И Бернини словно выворачивает ее тело наизнанку, делая ее одежду, защитную оболочку ее целомудрия и символ ее подчинения религиозным канонам, отражением того, что происходит в ней. По сути дела, это судороги оргазма, взлеты и падения, переданные с помощью мрамора, который кажется живой материей. Улыбающийся ангел изливает на Терезу волны чувств, сливающиеся с беспокойным океаном ее одежды, поверхность которого представляет собой сплошные полости и углубления.
Франческо Борромини. Плафон церкви Сан-Карло Алле Кватро Фонтане, Рим. 1638–1641
Однако в композиции нет никаких намеков или лукавства, ее удивительная откровенность приковывает к себе взгляд и не допускает насмешек. Левитация Терезы была не одиночным случаем, многие свидетели как в испанском монастыре, так и за его стенами наблюдали это тревожное и будоражащее явление. Стараясь, чтобы воспроизведение его стало незабываемым зрелищем, Бернини мобилизует все свое мастерство. Он бросает на Терезу сноп солнечных лучей, проникающих сквозь скрытое отверстие в стене капеллы, так что создается впечатление, что на нее нисходит сверху божественное сияние. Высвечивая скульптуру, как на сцене, этим потоком света, Бернини не просто приковывает к ней внимание, но делает само созерцание Терезы главной темой произведения. По обеим сторонам от скульптурной группы он помещает ложи, в которых за этим чудом наблюдают изваянные им представители рода Корнаро, в большинстве своем давно умершие. Ложи кажутся обтянутыми драпировкой, изготовленной из джалло, чрезвычайно дорогого золотистого мрамора, и представляющей собою шедевр иллюзионистского искусства (с. 127). (Как раз в это время в театрах Венеции, родного города Корнаро, стали устраивать ложи, и Бернини, как театральный постановщик, должен был знать об этом.) Некоторые члены семейства смотрят на Терезу и ангела, другие, включая самого Федерико, обсуждают это зрелище, побуждая и нас задуматься о его смысле.
Плафон церкви Санта-Андреа аль Квиринале, Рим. 1658–1678
Смысл заключается в женском теле, но не ограничивается им, а, исходя от него волнами, сотрясает космические просторы. Над Терезой кувыркается компания столь любимых скульптором херувимов, с улыбкой взирая на происходящее. С находящихся еще выше иллюзионистских небес выплескивается целый поток радости. Событие столь значительно, что объемлет всю вселенную, от райских кущ до самого порога подземного царства, где земля, инкрустированная мрамором, разверзается, открывая могилы, из которых карабкаются скелеты умерших.
Все таланты, какими обладал Бернини, были соединены в этом bel composto, как назвал его Бальдинуччи, – идеальном сплаве всех элементов искусства: цвета, движения, света и даже ощущения, что небесный хор изливает песню на изображенную сцену. И если раньше наиболее резкой критике подвергались способности Бернини-архитектора, то в капелле Корнаро он назло всем критикам полностью реабилитировал себя. Самым ожесточенным его критиком был Борромини, прославившийся своими волнистыми стенами и потолками, как и прочими невероятными и головокружительными архитектурными экспериментами. Заимствуя один из его приемов, Бернини создает миниатюрный, причудливых очертаний храм. Но экстаз, зародившийся в этом храме, рвется наружу со взрывной силой, так что храм раздувается, изгибается, трещит по швам и в конце концов раскрывается, как архитектурный эквивалент разрешающегося от бремени чрева; кажется, что он выбрасывает содержащееся в нем чудо прямо к нам, лишившимся дара речи наблюдателям. Можно представить себе, как Бернини, закончив работу, рассматривает это bel composto, бросая вызов всем желающим превзойти его. Никто так и не смог это сделать, в том числе и он сам.
Семейство Корнаро было восхищено своей капеллой, на которую они потратили двенадцать тысяч скудо – сущие гроши за такую работу. Слух о том, что в церкви Санта-Мария делла Виттория рыцарь Бернини создал новый шедевр, быстро распространился по городу. Торжество Борромини длилось недолго. Параллельно с работой над «Терезой» Бернини конкурировал с Борромини за право создания фонтана на Пьяцца Навона, площади папы Иннокентия Х, и там тоже дела складывались не очень удачно для Борромини. Между тем фонтан имел чрезвычайно важное значение. В центре его собирались поместить Египетский обелиск, увенчанный в священный 1650-й год династической папской эмблемой, голубем – прообразом Святого Духа, символизирующим триумф христианской церкви над язычеством. В строительстве фонтанов Борромини чувствовал себя не очень уверенно – они были слишком игривы, к ним не подходили сложные математические и оптические приемы, которые он применял в церквах. Бернини же, с его врожденной театральностью, привлекали игра света в воде, сочетание зрелищности со звуком. (Отец его, кстати, тоже участвовал в свое время в реконструкции различных гидравлических устройств в Риме.) Предыдущие фонтаны Бернини – например, фонтан Тритона, созданный для Урбана VIII, – очень удачно совмещали мощь водного потока со зрелищно-игровыми компонентами.
Так как на Пьяцца Навона фонтан должен был находиться напротив папского дворца и придворной церкви Сант-Аньезе, перестроенной Борромини, то ему же пришлось браться за этот проект. Судя по дошедшим до нас чертежам, он спроектировал совсем простой фонтан, где вода лилась из декоративных раковин у основания обелиска. Борромини, вероятно, надеялся, что, поскольку папа не благоволит к Бернини, он будет избавлен от раздражающего соседства какого-нибудь творения его соперника. Но надеялся он напрасно. У Бернини все еще оставалось много высокопоставленных друзей, и когда симпатизирующего ему князя Никколо Людовизи пригласили как-то на обед во дворец сестры понтифика, он ухитрился протащить с собой изготовленную скульптором модель будущего фонтана Четырех рек (1648–1651), которую водрузил на стол перед папой. Его уловка оказала свое действие. Как говорят, папа воскликнул в притворном негодовании: «Это всё хитрости князя Людовизи!.. М-да, если не хочешь, чтобы какой-либо проект Бернини был воплощен в жизнь, смотреть на него нельзя».