Впрочем, Винсент никогда не довольствовался малым. Игры в семью с бывшей проституткой Син в роли матери семейства не могли утолить тоску художника по домашнему очагу. Он сообщил брату, что намерен жениться на Син: «Деньги – да, но жену и ребенка ты мне дать не можешь». Неудивительно, что подобный план не имел особого успеха ни у отца-пастора в Брабанте, ни у почтенного кузена-художника Мауве. Очень скоро и сама Син, большая любительница джина и сигар, начала сопротивляться удушающе настойчивому обожанию Винсента (как это происходило со всеми женщинами) и исчезла, растворившись во мраке сырых, освещенных тусклым светом газовых фонарей улиц – тех самых улиц, где Ван Гог ее подобрал.
Каким мы видим Ван Гога в сентябре 1883 года? Художнику всего тридцать, но, по его собственному признанию в письме, морщины на лбу и в уголках глаз (Винсент улыбается и хмурится одинаково часто) добавляют ему десяток лет. Он уже чувствует, что ему не хватает времени, чтобы завершить нечто «исполненное истинной любви». К тому моменту не раз уже он переезжал с места на место и сменил не одну работу – торговал картинами, преподавал, проповедовал, чтобы наконец снова прийти к искусству – на сей раз в качестве художника. Теперь он мечтал научиться создавать искусство, которое бы учило и проповедовало, не скатываясь в занудное морализаторство и скучные нравоучения. Потерпев уже не один крах в попытке завязать романтические отношения, Винсент по-прежнему мечтал создать семью. Отчаявшись понять, как всего этого достичь, Ван Гог отправился в захолустную провинцию Дренте на северо-востоке страны, призывая друга Антона ван Раппарда и Тео поехать туда вместе с ним. В Дренте художник переносит на холст свое подавленное и раздраженное состояние: темные силуэты одиноких, кажущихся заброшенными лачуг на фоне низкого водянистого неба. Работы этого периода – компактные, но оттого не менее мощные микродрамы. Но и эти картины никто не покупал. И никто не хотел ехать к нему на север, так что Винсенту пришлось вернуться домой, в Нюэнен, куда отец к тому времени перевез семью. Не успел художник устроиться на новом месте, как между Теодорусом Ван Гогом и его непутевым старшим сыном начались громкие, неприятные ссоры: «Догадываюсь, что отец и мать инстинктивно (не буду утверждать, что сознательно) думают обо мне. Пустить меня в дом им страшно не меньше, чем большого лохматого пса, который вбегает в комнаты с мокрыми лапами… Он у всех будет вертеться под ногами. А еще он так громко лает. Короче говоря, этот пес – прескверная зверюга».
Ткач с ребенком в высоком стуле. 1884. Карандаш, перо, чернила, акварель.
Музей Ван Гога в Амстердаме
Тем не менее в Нюэнене Ван Гогу удается (отчасти, возможно, вследствие возникшего в семье напряжения) поработать над сюжетами из жизни ткачей и создать серию выдающихся рисунков с зимними деревьями, чьи голые ветки изгибаются и топорщатся на фоне неласкового неба. И вот в 1885 году это случилось: Винсент создал свой первый бесспорный шедевр. На творчество ему оставалось всего пять следующих лет.
«Едоки картофеля» (с. 334–335) – синтез всего, что Ван Гог успел прочувствовать и передумать об искусстве до этого момента. Он работал над картиной не спеша: всю зиму рисовал грубые, узловатые руки и шишковатые подбородки. По словам ученика и приятеля Винсента Антона Керссемакерса, художника влекли самые уродливые модели, рисуя которых он «подчеркивал расплющенные носы картошкой, выступающие скулы и торчащие уши». Какому-нибудь классицисту такой человеческий материал показался бы кошмаром, но Ван Гог сумел создать из него нечто поистине монументальное. Когда от набросков художник перешел к работе над картиной, он использовал ту же темную палитру, накладывая краски таким же толстым слоем, как на полотнах с лачугами. Но в «Едоках» рельефность и грубость живописной фактуры оправдана не только изобразительными целями. Художник пытается донести зрителю идею. Его посыл – критика показного буколического очарования, желтой сиены и красновато-коричневой умбры пасторалей, виденных им в запасниках фирмы Гупиля и на стенах в голландских гостиных. Все эти «земляные оттенки» составляли классический инструментарий живописи. У Ван Гога коричневый совсем иной – это настоящий цвет грязи, перегноя и почвы, того, из чего состоят и сами эти люди. Это еще и буровато-серый цвет «пыльной картофелины, разумеется неочищенной», объяснял Винсент. Вот уж поистине: человек есть то, что он ест.
Едоки картофеля. 1885. Холст, масло.
Музей Ван Гога в Амстердаме
Кажется, что картина не написана красками, а выкопана из земли, заляпана тяжелой, сырой глиной брабантских полей. «Я старался представить как можно более наглядно, что эти люди, поедающие свой картофель при свете лампы, еще недавно копали землю теми самыми руками, которые теперь протягивают к блюду, таким образом эта картина – о тяжелом труде и о том, что изображенные на ней честно заработали свою еду», – писал художник. Растворившись в своем материале, Ван Гог делает все возможное, чтобы писать, как если бы он сам был комом земли; кажется, что его кисть сама с усердием ваяет этот красочный рельеф. По сравнению с этой картиной все жалкие попытки художников XIX века переписать крестьянские сцены века XVII начинают вдруг казаться прогулкой буржуа в квартал трущоб. Эти крестьяне садятся за стол в благодати, их ужин, состоящий из одной картошки, – причастие тех, кто трудится, кофейник и блюдо с картофелем – ритуальные предметы этого священнодействия.
Ван Гог осознавал, что создал нечто действительно радикальное, и в восторженном порыве отослал «Едоков картофеля» брату в Париж, точно расписав, как следует повесить картину – на фоне цвета золота или меди. Но его энтузиазм не нашел отклика у Тео – младший брат увидел лишь очередную темную картину, продать которую в Париже, где все было таким… ярким, не представлялось возможности. Преданный своему нелегкому искусству, Ван Гог проигнорировал критику. Историк искусства Дебора Сильвермен отмечает, что Винсент очень дорожил коробкой с мотками разноцветной пряжи, – нюэненские ткачи произвели на художника столь сильное впечатление, что он мечтал сделать свою живопись похожей на грубую ткань, сотканную из тщательно подобранных цветных нитей. Короткие мазки, которым суждено было стать характерным приемом художника, действительно напоминают переплетение нитей на изнанке тканого полотна. Это работа ремесленника – как бы ни стремился Ван Гог причислить себя к пролетариям. Доктор в Амстердаме, глядя на руки Винсента, предположил, что перед ним кузнец, – догадка вызвала у художника приступ детского восторга. Темами его картин становятся до агрессивности безыскусные вещи: трубки, шляпы, столы.
В 1885 году череда семейных неурядиц выбивает Винсента из колеи – как это бывало всегда. В марте умирает Теодорус Ван Гог. Мучимый чувством вины за все прежние размолвки с отцом, вместо надгробной речи художник пишет раскрытую Библию. Преемник нюэненского пастора настоял, чтобы старший сын предшественника не смел появляться в родительском доме и в деревне. По мнению сестры Анны, присутствие Винсента приносило их матери ужасные страдания. Не обошлось и без очередного скандала: Винсент затеял интригу с тридцатидевятилетней соседкой семейства Ван Гог Марго Бегеманн. Впервые его страсть, как казалось, не была безответной, – возможно, именно поэтому Ван Гог из уважения к семейному благочестию разорвал отношения. Марго в попытке самоубийства приняла яд.
Оказавшись в эмоциональном тупике, Винсент пишет «Череп с зажженной сигаретой» и делает то же, что всегда делал в таких случаях, – отправляется в путь. На этот раз целью путешествия стал Антверпен, где Ван Гог снял дешевую комнату и потратил полученные от Тео дополнительные деньги на сомнительной полезности уроки в Академии художеств. Как бы то ни было, бельгийский портовый город подарил Винсенту два важнейших открытия: Рубенса и японские гравюры – и то и другое было наполнено цветом. Известная история о том, как Париж превратил голландскую лягушку в принца импрессионизма, не во всем противоречит действительности, но правды в ней мало. Еще в Голландии Ван Гог думал о том, как сделать свою живопись более светлой и динамичной, и знакомство с великолепной пышностью картин Рубенса лишь способствовало процессу. Хотя, по собственному признанию Винсента, «слышать цвет» тогда он еще не научился. Чтобы как следует освоить науку «слышать цвет», надо было ехать в Париж – мысль об этом посещала художника все чаще. Но на самом деле больше всего ему хотелось жить рядом с Тео, в художественной коммуне на двоих. Арт-дилер и художник, торговец и работник – идеал гармоничного сосуществования. В Париже Винсент смог бы спасти Тео от «холодной респектабельности», делавшей его равнодушным к живописи брата и всему по-настоящему важному.
Ван Гог прибыл в Париж как раз в тот момент, когда импрессионисты устроили свою последнюю значительную выставку, так что великолепие их прославленных работ просто не могло оставить художника равнодушным. Среди прочих он познакомился с Люсьеном Писсарро (сыном Камиля Писсарро) и пуантилистом Полем Синьяком. Какое-то время Винсент делал то, что должен был делать, – писал этюды на берегу реки в Аньере, освященном пейзажами импрессионистов. Главное, ухватить свет, поэтому все аньерские пейзажи пестрят мелкими штрихами, точками и пятнами тени: понедельник – день Писсарро. Увлек впечатлительного новичка и пуантилизм – приверженцы этого направления наносили на холст свои точки чистых цветов в строгом соответствии с научным методом, согласно которому с задачей смешивания цветов должен был справиться глаз зрителя. Так что вторник оказался днем Сёра. Все эти тщательно просчитанные манипуляции, однако, конфликтовали со склонностью Ван Гога к неукротимым движениям кисти и непосредственной трансляцией на полотно артистического импульса. И в том, что знакомство с парижским искусством так и не переросло из увлечения в настоящую любовь, нет ничего удивительного. Импрессионисты щедро сдабривали человеческое существование ароматной приправой солнечного света. Искусство же Ван Гога всегда будет наполнено силой, запахом, правдой реального мира – как и его собственная жизнь. В конечном итоге сама мысль о том, что живопись сводится к одной лишь игре света, утонченным сочетаниям цвета и искусным построениям формы, была ему отвратительна.