– Чучундра ты, Лапушка! Крыса банановая!
Обиженная кошка побежала жаловаться маме. Мама тут же появилась в комнате, и при виде меня удивление на её лице тут же сменилось тревогой. А затем – страхом.
И только тут я тоже наконец испугался. Как обычно, задним числом, когда опасность уже миновала. Но испугался глубоко, до ледяного озноба, до мурашек по всей коже.
До меня дошло наконец, что я только что был не совсем здесь, и что возврат в этот мир произошёл для меня не мгновенно и очень непросто. И произошёл только благодаря Лапе. А что было бы, если бы Лапа не вмешалась?
Мама всего этого не могла, конечно, знать, но разве от неё что-нибудь скроешь? К тому же я действительно совершенно не умел врать. Не только на словах не умел, все мои переживания и мысли явственно отражались у меня на лице.
– Максимушка, сынок, что с тобой? – только и смогла сказать мама.
– Мама, ну что ты, всё в порядке, – поспешно стал я её успокаивать, – просто я представил себя святившим самураем и немного увлёкся. А Лапка, крыса, меня укусила.
– Ужас, просто кошмарный ужас! – мама была напугана, но попыталась улыбнуться, поддержать мою неловкую попытку перевести всё в шутку, – Рявк! Иди завтракать, спятивший самурай. Да побыстрее, а то кошке придётся тебя ещё разок укусить. Правда, Пушенька? Что ты говоришь? Да! Конечно! Вон, какой уже большой котёнок, а ума… Глаз да глаз нужен… Спасибо, Лапатушечка… Ты у нас умница… Умница? Да, конечно, умница! Самая лучшая кошка…
Пока я завтракал, пришёл Сашка. Мама обрадованно стала его расспрашивать про наши с ним дела. Сашка – молодец, держался как надо, спокойно, уверенно и даже весело. Вроде бы и не обманывал, вежливо отвечая на настойчивые расспросы, но и страшной для себя правды мама от него так и не узнала.
Чтобы не мучить Сашку, я небывало для себя быстро оделся и торопливо вытащил его за дверь, на ходу как можно беззаботнее кивнув маме и Светульке. Выйдя из подъезда, я, как обычно, обернулся и помахал маме, которая глядела на нас в окно, и в её взгляде была так и не растаявшая до конца тревога.
И тут только я вспомнил, что не взял Камень. Так и оставил его в рукояти боккена. Тревога колючей занозой шевельнулась в сердце и… растаяла. Я был уверен в себе, мне больше не нужна была ничья помощь. Даже помощь Луны.
По дороге я немного рассказал Сашке о новых “острых” ощущениях, которые испытал сегодня, делая зарядку.
Рассказал далеко не всё. О своём запоздалом испуге, о том, что Лапушка, возможно, спасла меня от чего-то непонятного и очень страшного, я умолчал.
Но Сашке хватило и услышанного. Его глаза горели, было видно, что ему тоже не терпится взять в руки боккен и попробовать самому ощутить лавинообразное нарастание силы и решимости. Он обязательно попробует. Ничего, пусть пробует. Я почему-то знал, что если даже у него что и получится, это будет безопасно. Даже с Камнем. Откуда вот только явилось это знание, никак с логикой не связанное, я и понятия не имел.
И это тоже было чем-то новым, чего раньше, в старом мире, со мной не случалось. Что-то всё-таки неуловимо изменилось. Осколки мира, перемешавшись, вернулись вроде бы каждый на своё место, но… Видимо, некоторые из них улеглись на своих местах немного не так. И из-за этого мир не был теперь таким же непоколебимо прочным, как раньше. Теперь он всё чаще стал походить на иллюзию, на чей-то сон. А во сне происходят порой очень странные вещи.
Или это не мир вокруг, а я сам не сумел до конца собраться воедино?..
Я решительно отбросил от себя “интеллигентские рефлексии”, спустился на землю и стал болтать с Сашкой о предстоящей контрольной. В химии он разбирался гораздо лучше меня. Я проверял себя, задавая вопросы и сам же на них отвечая, предоставляя своему другу поправлять меня, если где-то запутаюсь.
Особой необходимости в этом не было, сегодня я был, как ни странно, очень хорошо готов к контрольной. Но мне нужно было чем-то отвлечь Сашку: у входа на школьный двор стояло человек десять тайсоновских “шестёрок”. Во главе со своим вожаком. Нам предстояло пройти мимо них.
Сашка заметил их чуть позже меня и сразу внутренне напрягся, я это мгновенно почувствовал. Но он держался молодцом, со стороны совершенно незаметно было, что волнуется, что вообще обратил на них хоть какое-то внимание. Со стороны казалось, что он полностью поглощён беседой со мной, внимательно слушает, кивает, иногда вставляет замечания.
Так мы и прошли мимо опешившего от такого пренебрежения Тайсона. Почти прошли.
– Эй! – раздался сзади повелительный окрик.
Не оборачиваться. На “Эй!” пусть “Эй” и оборачивается. Сашка – молодец, тоже и бровью не повёл. Вовсе не “мямля” мой друг, такого не очень то “на эй” возьмёшь.
– Стой! Дебил! А ну, стой!
Так. И этот, значит, кличку мою позорную знает. Только вот зря он её произнёс. Какому-нибудь малышу вроде Славки я бы это простил – а что ещё с малышом делать? Но то, что её произнёс Тайсон, дело меняло полностью. Хорошо. “Дебил”, значит. Хорошо! Ну а пока – не оборачиваться, на “Дебила” только настоящий дебил может откликнуться.
– Макс! А ну, стой!
Ну что ж. На “Макса” можно и остановиться. Хотя опять таки, “а ну!” – это он зря. Опрометчиво это он.
– Макс, ну и как оно? Хреново быть тупым?
Так, значит. Всё-таки решил попытаться до боя сломать. Как Олег и предупреждал. Вот только пока попытки эти вызывали во мне вовсе не страх и желание сломаться, а ощущение нарастания злобы. Холодной беспощадной злобы, не туманящей разум, а наоборот, делающей мысли и чувства особенно ясными. Злобы, которой и так уже было вполне достаточно для Тайсона. Куда же ему ещё больше-то?
– Тупым? – удивился я, – Тебе лучше знать. Или ты не спрашиваешь, а просто на судьбу жалуешься?
Так с Тайсоном никто и никогда не разговаривал. Даже те, кто решался на безнадёжную драку с ним. Разговор с Тайсоном в таком тоне означал уже не просто неизбежную драку, он означал уже нечто большее. Я это вполне понимал и сознательно заходил на иай учи. Заходил в лобовую атаку. Не чувствуя при этом никакого страха. Только холодное бешенство. И азарт. Ну, давай. Посмотрим, кто есть ху. И ху есть кто. Ну?!
Иай учи не получилось. Тайсон не выдержал лобовой. В самом начале. Он вроде бы вскинулся, резко шагнул мне навстречу, но, уколовшись о мой обрадованный взгляд, так же резко остановился.
Отвернул. Сломался. Всё. Дальше уже неинтересно. Сломавшийся в лобовой атаке – уже не противник. Я даже разочарование почувствовал. Так серьёзно готовился, взвинчивал себя, про Олега уже не говорю. И всё зря?
– После шестого за мастерскими, – небрежным тоном, пытаясь сохранить видимость того, что ничего не случилось, распорядился Тайсон.
Ну что ж, после шестого, так после шестого. Думаешь, что за шесть уроков твоя сломленная решимость восстановится? Или моя куда-нибудь пропадёт? Вот уж дудки.
– Если тебе слабо прямо сейчас, давай после шестого, – нахально рассматривая Тайсона и его изумлённых “шестёрок”, сделал я ещё одну попытку вызвать его на лобовое столкновение.
Разумеется, ничего не вышло. Сломленная воля так быстро не срастается. Тайсон медленно отвернулся и молча пошёл от меня. Молча. Зная, что “шестёрки” будут очень недовольны таким малодушием. Но другого выхода у него не было. Если бы он попытался мне сейчас что-то ответить, у него наверняка дрогнул бы голос, я почему-то тоже это знал. А сказать что-то дрогнувшим голосом – это для него было бы ещё хуже, чем промолчать на оскорбительный вызов. Не бывает вожаков с дрожащим голосом.
Я думал, что после этого меня оставят в покое до окончания шестого урока, что больше попыток “сломать” меня не будет. Но я ошибся.
После контрольной по химии, которую я написал на удивление легко и быстро, была большая перемена. Вот на ней меня и попытались ещё раз проверить на прочность. А если прочность окажется сомнительной – то и сломать. Попытку эту сделал уже не сам Тайсон, а его ближайшая “шестёрка” и вроде бы даже “заместитель”, длинный нескладный десятиклассник по кличке Питон.
Он перехватил меня, когда я выходил из туалета. Перехватил, надо признать, очень умело и совершенно неожиданно. Я всё время держал “на контроле” в мозгу Тайсона, и он никак не смог бы подобраться ко мне незамеченным. А вот “шестёрок” его я недооценил. И “лоханулся”. Питон захватил меня врасплох, прижал к дверному косяку, под ребро больно кольнуло что-то острое.
– Ну что, петушок? – его лицо оказалось совсем близко от меня, дыхание было горячим и смрадным, меня передёрнуло от отвращения. – Довыделывался? Сейчас я прирежу тебя. А это больно – когда прирезают. Ты на кого шерсть поднимаешь?! Ты у Тайсона сосать будешь! Ты у меня сейчас сосать будешь! На колени! Быстро, кишки выпущу!
Зря он сказал “на колени!” До этого момента всё шло у него, как он и задумывал. Я стоял, не смея пошевелиться. Потому что знал, что нож – это очень серьёзно. Потому что на всю жизнь запомнил, как на моих глазах чуть не погиб от ножа Олег. Вряд ли Питон собирается меня и вправду резать. Но проверять, так ли это, никакого желания не было. Я просто стоял, замерев от страха. А он, усиливая свой напор, ломал меня. Может, у него и получилось бы. Но он перестарался, перегнул палку. Не надо было ему говорить мне “на колени!” Потому что когда-то я видел, как на самом деле становился на колени несчастный пацан…
Я сделал вид, что сломался и собираюсь действительно опуститься перед Питоном на колени, но что мне мешает остриё, которое Питон упёр, почти воткнул мне в бок. Питон немного ослабил нажим, и тогда я, коротко повернув бёдра (при этом острие опять глубже врезалось в моё тело, но это уже не имело значения), просто сшиб Питона на пол яростной “затрещиной”, ударом ладонью по уху. С радостным удовлетворением почувствовал, как удар тяжко отдался в плече, что получился он очень нешуточным, гораздо сильнее той оплеухи, которой я вчера наградил Хирурга. Затем я безжалостно ударил каблуком по сжатому правому кулаку Питона, втаптывая его кисть в пол.