Джон закрыл глаза, и мир сразу сузился до размеров тесной комнаты, наполненной звуками – торопливыми шагами людей, выбирающихся из бомбоубежища, негромкими разговорами, шуршанием газетных страниц, которые силой взрыва разметало по постовой. Выждав немного, он приподнял веки, да, так и есть, газеты устилают брусчатку чёрно-белым шелестящим под ногами ковром. Рядом с солидными «Таймс», «Дейли Ньюс» и «Морнинг Кроникл» валяются желтоватые однопенсовые листки «Дейли Телеграф» и ««Пэл-мэл гэзет» с колонками о спорте, слухах и разного рода сплетнях, с лихвой компенсирующих полное отсутствие политики, а так же журналы с литографиями на обложках, вроде «Иллюстрейтед Лондон Ньюс», «Пенни-мэгэзин». А вот из-под россыпи «Лондонского Филателиста» вперемешку с ультраконсервативным «Блэквудз мэгэзин». выглядывает уголок любимого лондонцами «Панча» - его-то вместе с утренним номером «Таймс» и подвернувшимся листком «Дэйли Телеграф» Джон и подгрёб носком ботинка, радуясь, что сэкономит таким образом несколько шиллингов – отнюдь не лишних в при нынешней-то тяжёлой жизни, которая, увы, не обещает в будущем ни малейших просветов…
«Дэйли Телеграф»,
…апреля 1918 г.
«Лондонские доки в огне!
Вчера ночью нелюди нанесли очередной удар по столице. Отважные пилоты Королевского Лётного Корпуса сбили большую часть атакующих аппаратов, потеряв при этом два истребителя. Наш корреспондент находился во время налёта в доках Суррея, на которые пришёлся основной удар, и стал свидетелем страшного пожара, охватившего склады лесоматериалов, которыми изобилует этот район. Несмотря на героические действия пожарных, погибло не менее ста пятидесяти человек; число это, увы, лишь предварительное и, несомненно, будет расти. Материальный ущерб, нанесённый пожарами, по самым скромным оценкам составляет…»
«Панч»,
…апреля 1918 г.
«…предлагаем вниманию наших читателей серию литографий, в основе которых - фотоснимки, сделанные нашим гамбургским корреспондентом корветтен-капитаном в отставке Паулем Парвитцем. Будучи репортёром нескольких крупных изданий, он, едва получив известие о захвате нелюдями шведского острова Готланд, отправился в порт Киль, где базируется соединение Кайзерлихмарине, действовавшее в прошлом году против русского флота на Балтике и в Финском заливе, и вместе с эскадрой, состоящей из двух дредноутов, броненосного крейсера и пяти миноносцев, вышел в море. Эскадра сопровождает транспорты с войсками, которым предстоит, действуя совместно с морскими силами королевства Швеция, вернуть Готланд и соседний с ним остров Форё законным владельцам, людям. Мы все с нетерпением ждём результатов этой экспедиции, поскольку от её успеха или, наоборот, провала зависит, расширят ли нелюди область своих военных операций на Балтике.
Со слов немногих счастливчиков, сумевших покинуть Готланд, мы знаем, что мирное население островов подвергается ужасающему насилию со стороны захватчиков. Счёт жертв идёт на тысячи (напомним, всё население Готланда до войны насчитывало менее 30-ти тысяч человек), причём многие пропадают без следа – скорее всего, нелюди похищают их для каких-то своих, несомненно, зловещих целей. Невольно приходят на ум зловещие пророчества писателя Герберта Уэллса, изложенные в его романе «Война Миров» - неужели, как и в этой книге, мы лишь пища для пришельцев?
Беженцы сообщили так же, что в небе над Готландом замечены гигантские летающие объекты, в десятки раз крупнее самого крупного цеппелина. Наш корреспондент обратился за разъяснениями к одному из флаг-офицеров командующего эскадрой адмирала фон Хиппера - того самого, что возглавлял авангард флота открытого моря в сражении при Скагерраке[1]. Увы, ответа наш корреспондент не получил, и теперь остаётся только гадать, что это было - мираж или новое оружие нелюдей?
«Таймс»
…апреля 1918 г.
«Срочное сообщение из России: похоже, пришельцы высадились в Петрограде! В городе идут ожесточённые уличные бои, подробности неизвестны. Неужели большевиков постигла наконец Кара Божья в лице синекожих нелюдей? Право же, этому можно было бы только порадоваться… если бы точно такая же опасность не нависала сейчас над другими европейскими столицами, не исключая, увы, и столицу Британской Империи...
Следует упомянуть, что коммодор N, во время войны состоявшей в нашей военно-морской миссии в Петрограде и заставший там грозовые революционные дни, полагает, что речь идёт не о вторжении нелюдей, а о новом витке междоусобной смуты. Что ж время покажет; а пока связь со столицей Советской России практически отсутствует, и мы можем только ждать - ждать, и строить предположения одно фантастичнее другого…»
Земля,
Советская Россия,
Петроград.
- Гранату! Скорей, в бога твою душу сквозь ржавый клюз, с подвывертом!
Заряжающий, щуплый парнишка в солдатской фуражке, гимнастёрке и гражданских штанах, заправленных в сапоги, неловко засунул в казённик тупорылый снаряд и засуетился в поисках досыльника – короткой палки один конец которой обит войлоком. Досыльник валялся возле станины, и заряжающий бестолково топтался на месте, озираясь в поисках вожделенного приспособления.
- Да чтоб тебя... разиня, деревня глухая, баран безрогий, через семь гробов!..
Вообще-то, слова тут полагались куда более крепкие, однако на броненосном крейсере «Рюрик-II», где лейтенант Георгий Александрович Мезенцев прослужил с четырнадцатого года, пока осенью семнадцатого матросский комитет не постановил списать его на берег, среди офицеров было не принято выражаться при нижних чинах по матери – что, впрочем, с лихвой замещалось цензурными оборотами, более или менее замысловатыми и изобретательными, в зависимости от фантазии и словарного запаса автора. Сейчас под ногами лейтенанта, обутыми в щегольские некогда офицерские ботинки, была не броневая палуба крейсера, а булыжная мостовая – но привычка осталась, въелась в плоть, накрепко поселившись в сознании.
Справа, на баррикаде, большую часть которой представлял поваленный набок трамвай, загрохотал «Кольт». Патроны в ленте были редкостные, трассирующие, и лейтенант видел, как длинные очереди скашивают перебегающие фигурки в перспективе Литейного. Вот три кинулись в стороны - две упали, скошенные пулемётчиком, зато третья ловко, на бегу, вскинула на плечо короткую толстую трубу.
- Бережись!
Нелюдь уже навёл своё оружие на баррикаду, но тут трассеры достали и его – прошили насквозь, отбросили шага на три назад, швырнув спиной на мостовую. Умирая, нелюдь успел нажать на спуск, и язык оранжевого пламени ударил в фасад дома справа, растёкся чадящей блямбой и стал стекать вниз – словно жирный плевок стекает с оконного стекла.
Мезенцева передёрнуло – «фу ты, какая мерзость в голову лезет…» - что не помещало ему нашарить досыльник и пустить его в ход, пропихнув осколочную гранату до упора.
- Орудие! – хрипло заорали на поваленном трамвае. Лейтенант узнал голос начальника рабочей дружины, большевика, тридцатидевятилетнего слесаря-инструментальщика. Подчинённые – по большей части, такие же мастеровые, как и он, - звали своего командира «товарищ Павел».
- Орудие! – снова крикнул «товарищ Павел». – Угол Невского справа, опять лезет! Круши его, лейтенант!
Мезинцев не глядя сунул приспособление в руки заряжающего и припал к орудию. За неимение прицела, наводить приходилось по стволу, а подправлять прицел перед самым выстрелом, глядя поверх казённика. Не самый надёжный способ, но при таких размерах мишени это не страшно.
Цель – огромная, ощетиненная суставчатыми конечностями, шипами и зазубренными отростками, туша размером с грузовик, обогнула перегораживающий тротуар на углу броневик «Остин» - чёрный, закопченный, осевший на сгоревших гуттаперчевых шинах, - и двинулась к баррикаде. Даже на расстоянии в полторы сотни шагов, сквозь беспорядочную пальбу, Мезенцев слышал сухие, звонкие удары ног-ходуль о брусчатку. «Кольт» высадил в набегающее чудище остаток трассирующей ленты - лейтенант видел, как отрикошетившие от толстого хитина пули уходят в стены домов, в мостовую, в чёрное небо. Часть из них наверняка пробила панцырь страшилища, но гигантскому пауку это было как слону дробина…
- Бей, флотский! – заходился в крике «товарищ Павел». - Вали подлюку, мать её паучью за ногу!..
Видимо, ухмыльнулся про себя Мезенцев, на Ижорском заводе, где слесарь работал до того, как Петроград, а с ним и всю Российскую Империю накрыла волна политических катаклизмов, к матерной брани относились спокойнее.
Додумать эту мысль он не успел. Барабанные перепонки и мозг прошил высокий, на грани слышимости, визг. Он запоздало зажал уши, заметив краем глаза, что опомнившийся, было, заряжающий, повалился на мостовую, и катается, завывая от боли – пальцы у него все в крови. Паук со скрежетом затормозил, вскинулся на задних парах ходуль, раскинув передние в стороны – отчего он сразу вырос выше окон второго этажа, и занял своей тушей чуть ли не половину проспекта.
«Готовится плюнуть кислотой... - понял лейтенант. – Дистанция шагов шестьдесят, не больше, накроет всех, и на баррикаде, и у орудия, но если прямо сейчас прыгнуть в сторону, в подворотню, что соблазнительно чернеет справа – то есть шанс уцелеть.
Но, конечно, никуда прыгать он не стал. Вместо этого пригнулся, стараясь укрыться за изогнутым щитом, и рванул спусковой шнур. Грохнуло, ствол откатился на компрессорах, пушка подпрыгнула. И тут же – разрыв и новый визг, на этот раз прерывистый, угасающий, словно кошмарная тварь вопила от непереносимой боли.
- Есть! – заорали с трамвая. – В самое ейное гнилое пузо, молодчина, флотский!
Лейтенант осторожно выглянул из-за щита. Гигантский паук валялся на спине, конвульсивно размахивая суставчатыми ногами, и из развороченного трёхдюймовой гранатой брюха поднимались клубы вонючего кислотного пара.