По меркам Клир-Лэйк парк просто огромный – протяженностью не меньше пары футбольных полей. По-видимому, власти сдают в аренду маленькие наделы для личного пользования, а урожай с участков побольше идет в общественный продовольственный фонд.
Я подхожу к густым зарослям винограда, и мой взгляд падает на парня, который и правда разглядывает каждый лист. Это Леон. Мое сердце наливается тяжестью, словно я и без того не успел осознать свои чувства к нему.
Подойдя к Леону, я пытаюсь выдавить из себя пару слов, но тщетно. Просто стою как столб и расплываюсь в глупой улыбке. Когда Леон поднимает голову и смотрит на меня, весь грязный и растрепанный, на мгновение мне кажется, что я никогда больше не смогу заговорить.
К счастью, я наконец подбираю нужные слова.
– Как грибок?
Не лучшее начало, но хоть что-то.
Мои щеки заливает жаркий румянец.
– Пока никаких признаков, – отвечает Леон, – но Мара попросила меня проверить еще раз. Она считает, что из-за «похолодания» на прошлой неделе температура почвы снизилась.
– Из-за похолодания? – я смеюсь слишком громко и ненатурально. – И что у вас тут считается похолоданием, семьдесят градусов?
– Ну, может, семьдесят пять…[16]
Леон встает, и какое-то время мы просто улыбаемся друг другу. С ним наедине меня охватывает покой, даже если мы мало разговариваем. Выражение наших лиц, участившийся пульс – все это вызывает приятное возбуждение по всему моему телу.
Но грань между сладостью и горечью особенно тонка, когда речь идет о влюбленности, и двое могут стоять в тишине лишь до тех пор, пока это не начинает казаться странным.
– Хорошо выглядишь, – нахожусь я.
– Да неужели?
– Ну, не знаю, наверное, тебе идет грязь? Или мне нравятся садовники? – Я делаю паузу. – Я плохо в этом разбираюсь.
– Все в порядке, не парься. – С легкой загадочной улыбкой Леон указывает на затененное место под сенью дерева, мы садимся на траву, и он достает бутылку с водой. Предлагает мне отпить, и я делаю глоток прохладной воды. Правда, она меня совсем не освежает. И ничуть не успокаивает.
– У нас так и не получилось поговорить, – замечает он. – Так странно – познакомиться с человеком, которого смутно знаешь из интернета. Моя сестра, наверное, может рассказать о тебе во всех подробностях.
– Хм… она знает только определенную часть меня. Иногда я делюсь в своих сюжетах чем-то личным, но я много работаю над ними. В любом случае парень на экране – это лишь… одна из версий меня. Та, которую я готов показать людям. Мой бренд.
Мне бы хотелось, чтобы Леон увидел меня целиком.
– Должно быть, это сложно, – говорит он.
– Тяжело всегда быть на виду. Я постоянно испытываю стресс от того, что нужно выдать оригинальный взгляд на какую-нибудь проблему или быть в курсе всех крутых событий, происходящих в городе. Поддерживать такой темп – серьезная работа, и мне кажется, что из-за общепринятого мнения, мол, «это всего лишь соцсети», люди ее не замечают.
Леон только открывает рот, чтобы ответить, но меня вдруг отвлекает вибрация в кармане. Я вытаскиваю телефон, и у меня захватывает дух.
– Вот дерьмо.
– Что случилось? – спрашивает Леон. – Все хорошо?
– Я… у меня намечалась стажировка в «Баззфид», предполагалось, что я буду освещать события жизни Нью-Йорка и продвигать их контент. Это был мой первый реальный шанс прорваться в журналистику. Сделать серьезный шаг навстречу тому, чем я по-настоящему хотел бы заниматься.
– Эм-м… почему намечалась?
– Потому что тогда я не планировал переезд в Техас. Моя подруга Деб убедила меня отправить «Баззфид» имейл, чтобы узнать, рассматривают ли они возможность удаленной стажировки или какого-то иного формата сотрудничества. От отчаяния я согласился это сделать… А теперь боюсь читать ответ.
Леон немного приближается, прикасаясь своим плечом к моему, и по всему моему телу словно проносится мощный электрический ток. Затем склоняется ближе, и я чувствую успокаивающий аромат свежей земли и специй. Не знаю, дезодорант это или одеколон, перебивающий запахи парка. Уверен в одном: этот аромат так кружит мне голову, что мое сердце изо всех сил пытается не взорваться от распирающей его горячей крови.
– Давай же, читай. Что они там пишут? – раздается взволнованный шепот Леона.
Я сжимаю в руке телефон, все еще держа его экраном вниз. Я еще не готов. Не здесь и не сейчас. Но раз уж рядом со мной Леон, набираюсь смелости, переворачиваю телефон и открываю электронное письмо.
«Привет, Кэл, я обсудил это с моим боссом, и мы определенно хотим поработать с тобой над чем-нибудь в будущем, но, к сожалению…»
Дальше я не читаю. Встаю, чтобы куда-нибудь улизнуть, но бежать некуда. У всех выходов торчат журналисты с камерами, астронавты с членами своих семей слоняются по парку… и в одиночестве я могу остаться лишь здесь.
– Мне очень жаль, Кэл. – Леон притягивает меня к себе и ненадолго обнимает. Достаточно быстро, чтобы его запах проник мне в ноздри, но слишком мало, чтобы я успел прийти в себя и обнять его в ответ.
– Все нормально. Все в порядке, – бормочу я, хотя на самом деле все совсем не в порядке. – Я знал, что это произойдет, просто не ожидал, что будет так обидно.
– Ты найдешь что-нибудь еще.
– Но это именно то, чего я хотел. Это был мой план, мой способ пробиться.
Его рука скользит по моей руке, мягко, но решительно, и я чувствую исходящие от него волны поддержки.
– Значит, просто придумай новый план.
Я смеюсь: это в тысячу раз легче сказать, чем сделать. Но отдышавшись, и сам начинаю в это верить. Есть и другие способы – просто нужно выяснить какие. Это всего лишь досадная неудача. Я втягиваю воздух и задерживаю его в груди, успокаивая нервы.
– Все равно очень жаль, – подавленно говорю я, выдыхая.
Леон кладет руку мне на спину и уводит обратно в сад. Нам давно уже никто не попадался на глаза, и если мы в ближайшее время не вернемся, это обязательно заметят. К тому же похоже, что там готовят сцену для импровизированной пресс-конференции.
Леон откашливается, убирая ладонь с моей спины.
– Можно вопрос?
– Что ты хочешь узнать? – спрашиваю я. – Я весь как открытая книга. Ну, вроде как.
Он смеется и хмурится, будто задумавшись.
– Так… ты поэтому выбрал для себя такое занятие? Ты хочешь стать знаменитым?
– Я хочу стать репортером. – Он молча смотрит на меня, и я продолжаю: – Но это еще не все. Сейчас я могу смело называть себя репортером, пускай даже выгляжу просто любителем. Я хочу сделать себе имя. Мне хочется, чтобы большие СМИ поняли, что эта новая форма репортажа важна и может иметь серьезное значение.
– Причина довольно веская…
– Думаю, мне просто нравится рассказывать истории. Мне нравится заставлять людей думать, вызывать на разговор. И еще, я не знаю… Мне нравится, когда люди меня слушают.
– Ух ты… должно быть, это приятно – знать, чего именно хочешь. – Леон неловко, почти бессознательно потирает плечо. – Но, наверное, оно того стоит. То, что ты действительно обладаешь такой властью. Людям ведь не все равно. Они к тебе прислушиваются.
Теперь уже Леон отводит взгляд, и я снова вижу юношу с журнальной фотографии: угрюмое выражение лица, отстраненный вид. Интересно, что я такого сказал или сделал, что миру явилась эта его ипостась? Мне хотелось бы улучшить его настроение, но я не знаю, чем помочь.
Я протягиваю к нему руку, но тут из усилителей, окружающих шаткую сцену в центре парка, доносится пронзительный визг. Мы отвлекаемся на какофонию. Напряжение пружиной скручивается у меня в груди.
Момент упущен.
После быстрой проверки звука и нескольких снимков для местных фотожурналистов к сцене подходит Марк Бэннон, гигантского роста астронавт. На подиуме пять или шесть микрофонов, видимо, один из них подключен к усилителям вокруг сцены, а остальные закоммутированы на местные телеканалы или «Стар-Вотч».
– Кстати о чертовых имейлах… ты не получал больше ничего от юристов «Стар-Вотч»? – интересуется Леон. – Я заметил, что ты не испугался и продолжаешь стримить.
Мы, скрестив ноги, присаживаемся прямо на землю.
– Пока ничего не приходило, – посмеиваюсь я.
– Тебя это не беспокоит? – Рука Леона на секунду тянется к моему локтю, но он тут же ее отдергивает. Даже в такую жару волоски на моих руках встают дыбом от несостоявшегося прикосновения. – Я бы нервничал. У «Стар-Вотч» крепкая хватка – никто из крупных игроков, вроде Си-эн-эн или «Нью-Йорк Таймс», себе такого не позволяет.
– Крепкая хватка? – голос у меня звучит слишком тонко, и показная бравада улетучивается с каждой секундой.
В этот момент наш разговор прерывает усиленный оборудованием голос Марка Бэннона.
– Друзья, спасибо, что вы здесь собрались. И особая благодарность Маре Бэннон, моей чудесной супруге, у которой каким-то образом хватает терпения и сил координировать волонтерские мероприятия.
Послышался чей-то смешок, а затем россыпь аплодисментов.
Марк откашливается и продолжает:
– Это была отличная неделя для НАСА. После пяти лет поисков была укомплектована основная группа астронавтов для проекта «Орфей». Наконец-то мы стали единым целым. Пока мы еще не определились, какие шесть кандидатов полетят на «Орфее-5», – он подмигивает камере справа от него, – что, насколько мне известно, усиленно пытались разузнать мои друзья из «Стар-Вотч». Но мы точно знаем одно: через двенадцать месяцев шестеро из нас полетят в космос, и мы не вернемся домой, не ступив на марсианскую поверхность.
Леон наклоняется ко мне и толкает локтем.
– Знаешь, Бэннон немного смахивает… на законченного идеалиста.
– По мере того как мы приближаемся к моменту взлета – ох, до старта около тридцати миллионов секунд, – стоит хорошенько подумать, зачем мы здесь собрались. Для чего мы все это делаем. Почему вам, – он произносит слово «вам» так, словно обращается к тебе лично, ко всем американцам и всему человечеству одновременно, – не безразличен