– Рад тебя видеть, – говорю я. – Все остальные гости чертовски странные.
– Даже Кэт?
– Твоя сестра добавила авокадо в фаршированные яйца. Ей нельзя доверять.
Он смеется над моей шуткой. Это тихий смех – скорее несколько натянутый, чем беззаботный. Луна освещает черты лица Леона, и я хмурюсь, увидев, что он чем-то явно озабочен.
– Эй, ты в порядке?
Леон бросает на меня быстрый взгляд.
– О, хм. Ага. Извини, кажется, я просто не очень общительный.
Его угрюмое настроение передается мне, и я решаю узнать, в чем причина, но что-то останавливает меня, подсказывая, что еще слишком рано. Не знаю, на каком этапе нашего общения мы сейчас находимся, но мне оно нравится.
Я наклоняюсь за стоящей на земле бутылкой шампанского и подношу к губам. Делаю первый глоток, и терпкая шипучка обжигает горло. Вкус не очень приятный, но пить можно.
– Мне нравится это маленькое убежище, – говорю я, и Леон смеется. – Нет, серьезно! У меня спальня в Бруклине была таких же размеров. Это даже как-то успокаивает.
Он выразительно оглядывает наш укромный уголок.
– У тебя была такая комната?
– Ну, там еще был потолок, но в целом да.
Мы отпиваем по очереди из бутылки, и теперь напиток на вкус становится лучше. По крайней мере, не так обжигает.
– Итак, Хьюстон, – ухмыляюсь я, – где тут можно потусоваться? Может, на концерт сходить или еще куда?
– К нам приезжает не так много групп. Иногда бывают концерты на стадионе, но в основном всякая попса – Элтон Джон, Ники Минаж, Джастин Тимберлейк. Людям это нравится. – Он ухмыляется. – Наверное, тебе такое не по вкусу.
– Почему? Думаешь, я не люблю мейнстрим? – Я стараюсь не вспоминать про свою коллекцию кассет.
Он пожимает плечами.
– У тебя замашки хипстера из Бруклина. Хочешь сказать, что не ходишь на концерты инди-групп?
– Ну, такого я не говорил. Дома мы с Деб посетили кучу инди-шоу. Но по двум причинам: во-первых, это Бруклин, поэтому инди-концерты там проходят повсюду. Во-вторых, билеты дешевые. Никто из нас не может позволить себе сходить в «Мэдисон-сквер-гарден».
Я делаю глоток из бутылки, и Леон вновь смеется.
– Думаешь, ты хорошо меня знаешь, – говорю я, вытирая с губ пену от шампанского. – Но дай угадаю – ты не ходил на концерты с тех пор, как сюда приехал. Ой, стоп, я уверен, что знаю твой типаж. Ты слушаешь радио, потому что тебе нравится разная музыка, но особо никем не увлекаешься.
– Вау, практически все мимо. – Он снисходительно похлопывает меня по спине. – Хотя это была хорошая попытка.
– Хорошо, тогда от кого ты фанатеешь?
– О боже. Я скажу, если перестанешь говорить это слово – «фанатеешь». – Он не отводит глаз, и отражающийся с крыльца свет заставляет их поблескивать. – У меня нет особых фаворитов, но для тренировки в спортзале мне нужен мой плейлист с кей-попом.
Я медлю с ответом, и Леон, наверное, видит замешательство на моем лице, поэтому быстро продолжает, чуть более напряженно:
– Мне нравится мейнстримная музыка, вроде SZA и Khalid, и любые треки Кэлвина Харриса, из тех, что сейчас на вершине чарта «Биллборд».
– Нет, кей-поп – это круто, я просто даже не думал, что тебе он нравится. Я мало что слышал, но видел несколько клипов. Эти ребята суперзаводные.
Леон слегка оттаивает. Я протягиваю ему бутылку с шампанским и подсаживаюсь немного ближе. Совсем чуть-чуть, но теперь наши колени немного соприкасаются. Он не отстраняется, и жар от его прикосновения заставляет меня таять, словно лед.
– Музыка у них великолепная, есть целая куча исполнителей, которые мне нравятся, но фишка в том, что все песни у них энергичные и бодрые – эти парни умеют встряхнуть. Их музыка заставляет меня чувствовать себя непобедимым. И я не зацикливаюсь на текстах, потому что… ну, я не знаю, о чем там поется.
– По-моему, в этом есть определенный смысл. – Я искренне улыбаюсь, и он тоже дарит мне в ответ улыбку.
Мои губы растягиваются еще шире, пока я наконец не начинаю хохотать.
– Что такое?
– Просто мы с тобой во многом разные, но… – Я задумываюсь, пытаясь правильно сформулировать мысль. – Мы вроде как играем одну и ту же роль. Мы оба находимся на виду у публики, но при этом у нас остается часть личной жизни, которая народу недоступна. Даже не верится, что ты на самом деле тот невозмутимый аристократичный красавец с обложки журнала «Тайм».
Леон тяжело вздыхает, и его взгляд снова становится отстраненным. Я планировал задать ему еще дюжину вопросов о членах семьи, о его маме, о Клир-Лэйк. Но больше всего меня интересует одна вещь, которую я должен узнать, пока он потерял бдительность.
– Можно… быть с тобой откровенным? – Я протяжно втягиваю воздух сквозь зубы. – Как вам всем удается быть такими безупречными?
Леон скептически смотрит на меня, и я умолкаю.
– Почему ты спрашиваешь? – произносит он. – Надеюсь, это не для твоего шоу или чего-то подобного?
Я отвожу взгляд, чувствуя, как кровь приливает к щекам.
– Нет, нет. Конечно, нет. Я только… моя семья… Черт, извини, это был идиотский вопрос.
Он кладет руку мне на колено, и я делаю судорожный вдох, едва не подавившись воздухом. Как жаль, что в моем колене, оказывается, столько нервных окончаний, если от такого простого действия у меня перехватывает дыхание. Наши глаза встречаются, и внезапно я ощущаю себя полностью беззащитным.
– Мой папа не такой, как у тебя, – признаюсь я. – И мама не похожа на твою. А я совсем не такой, как ты. Мы не в состоянии держаться так же безупречно, как вы. Мы не в состоянии справиться со всем этим, хоть папа и считает иначе.
– Кэл, мы вовсе не идеальны. Нам до этого очень далеко.
– Да ладно, сейчас вы буквально воплощение идеальной американской семьи. Даже засветились на обложке «Тайм».
Леон качает головой.
– Не думай обо мне так, пожалуйста. По глазам видно – ты благоговеешь перед моей идеальной жизнью. А она вовсе не идеальная. Наверное, мы просто умеем притворяться. Я и не знал, что способен на такое актерство. Хотя, может, и нет – ближе к концу той фотосессии для «Тайм» фотограф заставил нас всех принять серьезный вид: мол, на фото моя улыбка выглядит неестественной. Я могу изобразить уверенность и серьезность, но притвориться счастливым не в состоянии.
Мы сидим близко друг от друга, но тянет склониться еще ближе. Меня охватывает меланхоличное настроение Леона, и я хочу это остановить. Вглядевшись в его лицо в лунном свете, я вдруг понимаю, что хочу его поцеловать. Помочь ему справиться с неуверенностью и почувствовать себя лучше, пускай даже ощущение счастья и спокойствия продлится всего пару секунд. Или несколько минут. Я подсознательно прикусываю губы, и он это замечает.
Но не слишком ли я тороплю события? Или нет? Он не может отрицать, что между нами возникла некая связь. Это не пламя страсти, но определенно что-то тлеет.
Я слегка наклоняюсь вперед.
Но Леон меня останавливает.
Он упирается ладонью мне в грудь, но его взгляд смягчается, в нем даже появляется отблеск жалости. Мою грудь сдавливает от чувства неловкости и стыда. Перепрыгнуть бы через забор и убежать без оглядки…
– Ты симпатичный, – говорит Леон. – Понятно, что мы совсем недавно познакомились, но что-то в тебе меня очень привлекает. Однако сначала мне нужно сказать тебе кое-что.
Я прокашливаюсь и отвожу глаза в сторону, делая вид, что рассматриваю нечто за его спиной. Все что угодно, лишь бы не смотреть в его прекрасные глаза.
– О, хм. И что же это такое?
– Если хочешь поцеловать меня, сделай это, потому что я тебе нравлюсь. А не потому, что это, как тебе кажется, поднимет мне настроение.
– Но я…
– Поцелуем ты не избавишь меня от дурных мыслей. У тебя не получится поцеловать меня и все исправить. Думаю, ты и сам это понимаешь, но… Я должен был тебе это сказать.
В глубине души мне хочется воспротивиться. Соврать, будто я считаю Леона очень симпатичным и привлекательным и именно поэтому меня тянуло его поцеловать – нельзя сказать, что все это неправда, но склониться к нему меня побудил совсем другой импульс. Я действительно пытался помочь. Решил, что от поцелуя на лице Леона снова расцветет улыбка.
Однако он не заслуживает такого отношения, поэтому я решаю признаться:
– Мне очень жаль. Ты прав.
– Я так и думал, – вздыхает Леон. – У тебя в глазах было это выражение, мол, «ой, какой бедный щеночек». Не пойми меня неправильно, это мило, но мне не нравится, когда на меня так смотрят. Будто ты считаешь, что я какой-то раненый птенец или еще какая больная зверюшка.
На какое-то время повисает молчание. Я жду, когда пройдет неловкость от случившегося, но когда мы вновь передаем друг другу бутылку, я чувствую, что все меньше беспокоюсь о воцарившейся тишине и просто наслаждаюсь обществом Леона. Становится немного прохладнее, и сквозь завесу влажного воздуха прорывается легкий ветерок.
– Извини, если я все запутал, – наконец продолжает он. – Обычно я не распространяюсь налево и направо о своей… депрессии. – Его голос понижается, становясь глубже и мягче, словно это иностранное слово и он знает, что произносит его неправильно. – Именно это мучает меня в последнее время. Да уж, я не очень грамотно оправдываюсь, верно?
Я киваю.
– Ладно, для протокола: я правда хочу когда-нибудь тебя поцеловать. И не только для того, чтобы поднять настроение.
Леон улыбается, и мои напряженные плечи слегка расслабляются.
– Когда-нибудь, – соглашается он.
– Да, когда-нибудь.
Мне хочется сказать, что он может поговорить со мной, если ему это необходимо. Либо я могу просто сидеть здесь, совсем рядом, и слушать его дыхание. Вдох-выдох. Мне бы хотелось, чтобы он знал, как это замечательно, что из миллиардов людей в этом мире именно я сижу с ним под звездами, опьяненный шампанским. Я хочу, чтобы он понял, насколько маловероятна такая встреча. Что это поразительно, пускай даже на первый взгляд кажется сущей мелочью. Конечно, мы постоянно встречаем на пути разных незнакомцев. Так Вселенная доносит до нас, что наше существование не имеет ни малейшего значения. Что вообще все на этом свете бессмысленно.