Она прерывает меня, натянуто рассмеявшись:
– О, Кэл, дорогой, нет. Кому-то нужно было сбить с них спесь, и я рада, что ты здесь оказался. Ведь я собиралась опять сесть на пол. Серьезно.
Тони возвращается в комнату, и что-то в его походке заставляет нас тревожно подобраться.
– Что ж, много времени не потребовалось, – объявляет Тони. – Звонила Донна Шлейфер, и она в ярости. Они запретили «Стар-Вотч» входить в любой из наших домов, и НАСА рассматривает возможность полного расторжения контракта с ними.
Леон плюхается рядом со мной на кушетку, прижимаясь к моему боку.
– Ты сделал это, малыш, – шепчет он мне на ухо.
Меня накрывает волна острой печали при мысли о том, что Киара потеряет работу, а НАСА останется без «Стар-Вотч». Но я знаю, что в случившемся есть и ее доля вины. Я вспоминаю все интервью с Леоном и то, как Киара раз за разом пытала его вопросами о продолжении гимнастической карьеры. Вспоминаю колкие вопросы в адрес моего отца, Донны и всех, кто связан с этой миссией.
Зрители – по крайней мере, мои зрители – умнее. Им не все равно. Они радеют за эту миссию и стараются сделать эту страну как можно лучше. Но у них ничего не получится без доступа к реальной информации.
Америка заслуживает лучшего.
Лишь одна вещь не дает мне покоя: выражение лица Джоша, когда он уходил, переполнявшие его ярость и отвращение, – оно снова и снова предстает перед моим мысленным взором, и меня будто молнией осеняет мысль о возможных тяжелых последствиях.
Что, если «Стар-Вотч» ополчится против НАСА?
Глава 16
Поскольку сидеть прислонившись спиной к комоду слишком неудобно, я поставил свой кассетник на прикроватный столик и сожалею теперь лишь о том, что с момента переезда не прикупил себе новых кассет. Это все, чем я могу отвлечься от испытаний этой адской недели – похорон, визита в больницу и примерно тысячи комментариев троллей с требованием удалить мое последнее, набирающее популярность видео. Но поверьте, моя коллекция поможет справиться с любыми неурядицами.
После смерти тети Тори я унаследовал все ее кассеты. На самом деле у меня не было выбора, поскольку отец хотел выбросить их, словно они для нее ничего не значили.
Конечно, я начал с ее внушительной подборки Долли Партон и REO Speedwagon, но это был только первый шаг. Я стал постоянно искать в Бруклине прилавки с кассетами – на распродажах и уличных рынках. Через несколько месяцев я всерьез увлекся кассетной культурой, и оно того стоило.
Но сегодня она мне совсем не помогает.
Я не могу найти себе места. Мои ноги дрожат безо всякой причины. Я чувствую неустанный зуд в груди и с трудом сдерживаюсь. Всего полвосьмого вечера, а я уже в постели. Все мои мысли о Леоне. Мы не виделись практически целую неделю, если не считать мимолетного поцелуя во время похоронных мероприятий.
У меня из головы не выходят его губы, их сладкий вкус…
Я должен его увидеть. Я звоню ему, не давая разуму отговорить меня от этого поступка.
– Ты уже встал?
– Сейчас всего семь тридцать пять, – сонно отвечает он. – Сколько, по-твоему, мне нужно времени на сон?
Уголки моих губ растягиваются в улыбке. В то время как мой разум вновь сигнализирует, что мне нужно увидеть Леона. Так что я спрашиваю, не хочет ли он прокатиться на машине.
Через несколько минут – после того как мне удается уговорить маму – я запрыгиваю в отцовскую «Тойоту Королла». Вырулив с подъездной дорожки, я опускаю стекла боковых окон. Выставляю руку наружу, и она рассекает ночное небо, словно крыло самолета, даже кажется, будто я вижу, как ее огибают потоки ветра. Но поскольку мы живем недалеко друг от друга, это ощущение длится считаные минуты.
– Привет, – говорю я, когда Леон запрыгивает в машину.
– Кэл. – Он произносит мое имя так, как мне всегда хотелось слышать его от окружающих. Прочувствованно, тепло, тягуче.
Я выруливаю обратно на дорогу и еду через пригород Хьюстона. Звезды пробиваются сквозь облака в ночном небе, и внутри меня появляется странное ноющее ощущение – тоска по миру, которого у меня никогда не было.
– Сколько просмотров сейчас у твоего видео со «Стар-Вотч»? – спрашивает Леон. – Миллионы? Миллиарды? У меня такое ощущение, что оно разошлось повсюду.
– Оно стало настолько популярным, что я с трудом его отслеживаю. И если честно, знаешь что? Я не хочу сейчас о нем говорить.
– Хорошо. О чем же тогда будем разговаривать?
– Может, расскажешь мне больше об Индиане? Ты ведь вырос в пригороде? – спрашиваю я. – Как здесь, с кучей звезд над головой и огромными лужайками?
Он смеется.
– Вроде того. Только пригороды в Индиане немного другие. Дворы побольше, скучные кирпичные дома. Тем не менее «Оливковых садов»[24] там не меньше, чем здесь.
Единственный «Оливковый сад», что располагался недалеко от меня в Бруклине, – это тот, что на Таймс-сквер, где в канун Нового года можно заказать блюдо за четыреста долларов. Но Леону я этого не говорю.
– По-моему, звучит неплохо, – произношу я. – Мне до сих пор непривычно спокойно спать по ночам, чтобы за окном кто-нибудь не кричал и не было бесконечного шума машин.
– Для Нью-Йорка это норма?
– Бруклин одновременно и прекрасен, и ужасен. Можно заказать в полночь потрясающую веганскую китайскую еду с доставкой, но ночью в небесах едва разглядишь звезды. В Бруклине все постоянно куда-то движется. На Манхэттене еще хуже.
Он кладет руку мне на ногу, и кажется, что от его прикосновения летят искры. У меня перехватывает дыхание, но я продолжаю говорить:
– Не могу дождаться, когда вновь туда вернусь. Может быть, снова напроситься в «Баззфид» на стажировку? Сначала мне хотелось изучать журналистику, но некоторые университетские программы кажутся такими унылыми и устаревшими, что моя уверенность изрядно пошатнулась. К тому же мне пришлось бы взять чертовски большой кредит или попытаться монетизировать свой канал, чтобы заплатить за обучение. – Я ненадолго задумываюсь. – Будущее – сложная штука, верно?
Его пальцы сильнее сжимают мое колено.
– Не такая уж и сложная, если перестаешь постоянно из-за него терзаться. Я понятия не имею, что дальше делать со своей жизнью. Это плохо?
– Нет! – восклицаю я, но слишком быстро и громко, поэтому получается неискренне. Откровенно говоря, как в этом возрасте можно не понимать, что делать со своей жизнью? – Я имею в виду, ведь есть куча вариантов. Чем тебе нравится заниматься? Какая профессия тебе по душе? Ты вернешься в гимнастику? Сможешь сделать там карьеру? Ты колледжи для себя еще не присматривал?
– Эй, помедленнее, малыш. Я не знаю. Всякое может быть. Думаю, однажды меня просто осенит, чем же я хочу заниматься.
Я ощущаю, что должен сменить тему. Но у меня нестерпимо зудит внутри от желания наставить его на путь истинный, пока еще не слишком поздно. Мы же вот-вот выпустимся из школы! Я делаю глубокий вдох. Я смогу оставить его в покое.
– А что, если нет? – спрашиваю я. Нет, не оставлю. Ведь я понимаю, что могу помочь Леону.
– Не беспокойся обо мне, – отвечает он, словно читая мои мысли. – Я не сбился с пути, просто еще ничего не решил.
– Что ж, давай рассуждать логически. Как насчет гимнастики? Ты еще ходишь в тренажерные залы? Даже если не хочешь участвовать в соревнованиях, есть множество разных стипендий и, наверное, в колледжах имеются команды по гимнастике, верно? Хороший вариант.
– Да, хороший. Просто… мне это не очень интересно.
– Знаешь, перед тем как сюда переехать, я смотрел видео с твоего последнего соревнования. Ты выглядел просто невероятно.
– Думаю, да, было дело. – Он вздыхает. – Просто однажды я проснулся и понял, что тринадцать лет жизни отдал гимнастике. И это время уже не вернуть. Меня как громом поразило: спорт больше не приносит мне радости. Я… в тот день притворился больным и отменил тренировку.
– Это как-то связано с твоей депрессией? Мама много чего старается избегать из-за своих приступов тревоги, вдруг и у тебя что-то подобное.
– Твое предположение не менее справедливо, чем мое, – говорит он, пожимая плечами. – Должно быть, когда-то мне нравилась гимнастика. Но даже сейчас я не могу припомнить соревнований, на которых был бы по-настоящему счастлив. С самого детства, когда мне только и хотелось, что кувыркаться днями напролет.
Эта мысль заставляет меня усмехнуться.
– О, вы только посмотрите на моего спортсмена! Когда-нибудь тебе придется показать мне свое сальто.
– О, так я теперь твой спортсмен?
Мое лицо полыхает от румянца, и я включаю кондиционер. Направляю на себя все потоки воздуха, а Леон медленно ко мне наклоняется и нежно целует в щеку.
– Мне нравится, как это звучит, – говорит он. – Нравится быть твоим.
– На самом деле, если так подумать, это устаревший взгляд на отношения. Разве я властен над тобой? Это довольно токсично, не правда ли?
– Кэл, ну ты чего? – хохочет он. – Может, тебе поменьше проводить времени в соцсетях?
Мы выезжаем на Джордан-роуд, тихую пыльную дорогу, не освещенную фонарями. Вокруг стоит тишина. Напряжение постепенно меня отпускает.
По идее, меня должны переполнять буря эмоций и романтический жар, но почему-то я больше сосредоточен на сути нашего разговора. Чувствую я себя довольно неприятно. Почему меня так беспокоит отсутствие карьерных амбиций у другого человека? Не выдерживаю и притормаживаю на обочине.
Леон издает притворный вздох.
– Сейчас ты меня здесь убьешь?
– Это пустынная дорога, да, – замечаю я. – Но я забыл оружие дома, так что, думаю, мы просто пообжимаемся?
Вместо того чтобы снова наклониться ко мне и поцеловать, Леон, не обращая внимания на четкий намек, выходит из машины. Теперь, когда я выключил зажигание, нас окружает темнота, и вокруг ничего не слышно, кроме треска сверчков. Это похоже на какой-то странный резервуар для сенсорной депривации