– Хороший дом, – замечает Леон. – У вас тут меньше всякой ретрорухляди, чем у нас.
– И слава богу, – ухмыляюсь я.
Мы проходим по дому. Отец излишне крепко меня обнимает, но в глазах у него все еще стоят слезы. Мама устало за всем наблюдает, и я вижу, что ее терзает беспокойство. Но она все равно мило улыбается, когда я целую ее в щеку.
– По крайней мере, туда его пока не отправляют, – говорит мама. – Я имею в виду, он остается частью проекта, но никуда не полетит.
Я ничего не отвечаю, просто заключаю ее в объятия. Она трясет головой, словно прогоняя дурные мысли.
– Извини, ты знаешь, как я волнуюсь. Все происходит так быстро. Теперь всем нам нужно через пару дней лететь во Флориду на запуск спутника. Просто…
Я смеюсь.
– Поверь, я понимаю. Давай просто отпразднуем это событие.
Я хожу по комнате, уворачиваясь от бокалов с шампанским и пьяных астронавтов. Их набилось в нашу гостиную около десятка – да и где бы им сейчас еще быть?
В проектах «Меркурий», «Джемини» и «Аполлон» дублеры астронавтов брали на себя все, на что у избранных пилотов не хватало времени: вечеринки, пресс-конференции и прочее. Дублеры делали все это, ожидая своего звездного часа, чтобы засиять по-настоящему.
После того как отец вернулся из больницы, ему пришлось взять отпуск, пока НАСА пыталось справиться с последствиями той катастрофы. Все это время он распаковывал коробки со склада. Среди извлеченных наружу вещей оказалась его коллекция журналов «Лайф» – практически все номера, посвященные космической гонке. Он достал модель «Аполлона-8» и подписанный портрет Джима Ловелла, командира чуть было не потерпевшего катастрофу «Аполлона-13». Излишне говорить, что я узнал много нового об истории космических полетов, пока отец наслаждался вынужденными выходными.
Все это он бережно хранил. Давняя тайная одержимость, потаенная мечта.
Я смотрю на отца и улыбаюсь, потому что его мечта наконец сбывается.
Не понимаю, откуда взялось шампанское. На этот раз нет ни газировки, ни закусок, ни чего-то еще. Все было организовано в последнюю минуту, и я легко могу представить себе, как эта толпа сметает с полок винного магазина запас шампанского буквально перед самым закрытием. Хотя, может быть, НАСА просто держит где-то секретный (и бесконечный) запас кислой шипучки.
Ловлю взгляд Кэт, и она кивает в сторону моей комнаты. Извинившись, я иду за ней, а следом за мной – Леон. Стоит мне закрыть дверь, как я понимаю, что впервые привел в свою комнату парня. Эта мысль заставляет меня немного вспотеть.
Пока я сижу на кровати с Леоном, Кэт роется в моей коллекции кассет.
– Ты странный тип, – бухтит она. – Кто сейчас слушает «Нирвану»? Ну, кроме нашего отца, и то если она случайно попадает в его плейлист девяностых.
Тем не менее она достает кассету из футляра и внимательно изучает. Несколько раз неправильно нажимает на кнопки, в итоге все-таки открывает магнитофонную деку и вставляет туда кассету – но вверх ногами и только потом разбирается, как ее нужно правильно засовывать. Наконец все удается. Кэт нажимает кнопку воспроизведения и замирает в ожидании.
– Почему ничего не происходит?
– Прежде чем кассета заиграет, всегда идет небольшой кусок пустой пленки, подожди немного. – Не успеваю я договорить, как в колонках раздается музыка. – Вот видишь?
– Не врубаюсь я что-то, – морщится она. – Я имею в виду всю эту кассетную тему. Эй, Лео, ты чего притих?
Я поворачиваюсь в его сторону. Леон с рассеянным видом пялится на носки своих туфель. Вид у него немного обеспокоенный и малость сбитый с толку, как будто он снова витает в облаках. Я кладу руку ему на спину, но не решаюсь спросить, в порядке ли он, – пусть просто знает, что я рядом, если захочет поговорить.
– Скажите-ка честно, – произносит Леон. – Вы когда-нибудь чувствовали себя пустым местом? Я вошел в ту комнату счастливым до чертиков, потому что, – он запинается и слегка съеживается, – держал Кэла за руку у всех на виду. И внезапно понял, что сегодня, как и в любой другой день, всем на это плевать. Я хотел, чтобы отец опешил, а мама улыбнулась пошире, – в общем, что-нибудь в этом духе. У меня никогда не было… вообще никого не было. Да, у мамы знаменательный день, но тут же, по сути, все дни знаменательные?
– Разве тебе это не нравится? Всем на нас плевать, – усмехаюсь я и целую его в губы. – Мы предоставлены самим себе.
Кэт смеется.
– Как по мне, вам сильно повезло. Шестнадцать лет – это еще слишком юный возраст, чтобы тратить его на всякое дерьмо вроде книг или рассуждений о будущем.
– Да, но никому вообще нет никакого дела до моего будущего. Я имею в виду, они вроде как махнули на меня рукой, когда я перестал заниматься гимнастикой.
Кэт косится на меня, а затем опускает глаза в пол. Мне интересно, что она хочет сказать, но тут вмешивается Леон:
– Да ладно, говори, я разрешаю.
– Думаю, с тех пор как мы узнали о твоей депрессии, родители постарались оставить тебя в покое. – Кэт расхаживает по комнате, но ее голос не дрогнул, когда она произнесла это слово. Леон удивленно вскидывает брови, и у меня возникает ощущение, что она единственная, кто готов говорить правду ему в лицо. – Я имею в виду, ты вообще слышал, чтобы за последние месяцы хоть кто-то произнес в этом доме слово «гимнастика»? Родители боятся, что слишком сильно давили на тебя в прошлом.
– Подожди. Они действительно считают, что это гимнастическая карьера вогнала меня в депрессию? – Судя по выражению лица, Леон не может поверить услышанному. – Да они вообще не понимают, в чем тут дело.
– Может, они думали, что делают тебе хуже, – предполагаю я. Мой голос звучит очень тихо, поскольку я не хочу защищать его родителей, но в то же время мне не хочется, чтобы Леон делал поспешные выводы.
– Я думаю, что все становилось хуже само по себе. Я никак не мог на это повлиять. Просто в гимнастике регресс был особенно заметен. Я все время отменял тренировки и не мог выходить на соревнования неподготовленным. Боже, прошлым летом я в выходные из постели-то не мог вылезти, не говоря уже о том, чтобы дойти до спортзала.
– Тебе, кажется, понравилось, когда мы сходили в спортзал в прошлом месяце, – вмешивается Кэт.
– Да, – соглашается он. – Но я просто валял дурака. Я был в ужасной форме и дважды упал с коня, прежде чем смог хотя бы один раз нормально выполнить разворот. Полное фиаско.
– Но тебе же было весело, – не соглашаюсь я. – Прямо как в детстве, когда ты крутил сальто ради развлечения. Может, тебе все же стоит вернуться к гимнастике, но на этот раз – ради собственного удовольствия. Подыщи команду, которая будет участвовать в небольших соревнованиях. Не нанимай тренера. Не позволяй больше репортерам называть тебя будущим олимпийцем. Просто делай то, что считаешь правильным.
Кэт садится рядом с Леоном, так что теперь он оказывается зажатым между нами. Нас с Кэт терзает желание приобнять беднягу, но мы уважаем его личные границы. Однако наши плечи соприкасаются.
– Стоит мне войти в спортзал, все камеры сразу обращаются на меня. В «Стар-Вотч» считают, будто это единственное, чем я интересен людям, и если я признаюсь, что не собираюсь на национальные соревнования… Я всех подведу.
Леон издает тихий стон и растягивается на кровати, на моей кровати, и я невольно задаюсь вопросом, не предложить ли ему остаться на ночь. Но я тут же мысленно одергиваю себя за столь неуместную в такой момент мысль.
– Я не могу вот так запросто вернуться в спорт. Вы представляете, во что тогда превратится моя жизнь? Готовиться к национальным соревнованиям семь дней в неделю, когда на тебя давит груз ожиданий всей страны?
У меня опять возникает желание обнять его, пока ему наконец не полегчает. Но я вспоминаю о том, что Леон рассказал мне, когда я впервые узнал о его особенности. Я не могу сопротивляться импульсу как-то помочь любимому, принять участие в решении его проблем, пускай даже это не мое дело.
Я не знаю, как себя с ним вести. Если ему нужно личное пространство, я буду уважать его желание. Если нужно время, я его ему дам. Боль в груди служит отражением внутренней борьбы, моего стремления помочь Леону все исправить.
Вот чем отличаются наши отношения от тех, что у меня были раньше. Вот что делает их такими особенными. Я учусь пониманию, а не пытаюсь сразу разложить все по полочкам. На этот раз я слушаю – или по крайней мере пытаюсь это делать.
– Почему бы тебе не рассказать родителям то, что ты рассказал нам? – спрашиваю я. – Что ты хочешь заниматься гимнастикой только для себя.
– Не вижу в этом смысла. – Он переводит взгляд на Кэт. – Я нахожусь здесь просто в качестве дополнительного аттракциона. Мама отправится на Марс, и о нас больше никто не вспомнит.
Как только слова срываются с его губ, Кэт расплывается в улыбке и чуть ли не кричит:
– Слушай, к черту взрослых. Давай устроим вечеринку в твою честь. Так, – она жестом призывает нас сесть поближе и достает телефон, – у вас еще нет совместных фоток? Давайте сделаем парочку, чтобы отпраздновать ваши… отношения или что там у вас происходит.
Наши взгляды встречаются.
– Отношения? – усмехаюсь я.
Он улыбается в ответ.
– Отношения.
В перерывах между улыбками и легкими поцелуями мы то напускаем на себя задумчивый вид, то счастливо дурачимся.
– У вас должно быть одно фото с поцелуем. Я просто обязана запечатлеть такую милоту для истории. Постарайтесь.
И мы стараемся.
Глава 18
В течение следующих нескольких дней мы повторяли это… много раз. Наши семьи оказались так заняты, что ускользнуть было проще простого, хотя не сказать чтобы мы особенно скрывались. Я каждый день просыпался с исколотыми щетиной Леона губами и страстным желанием, пульсирующим в моих венах.
Интересный факт: знаете ли вы, что семьи астронавтов добираются до Флориды эконом-классом, в то время как сами астронавты летают туда на самолетах выделенными рейсами? Не то чтобы я требую особенного к себе отношения, но это кажется немного несправедливым, учитывая, что мой отец –