– А теперь понимаете? – спросил Алоизус.
– Да, – ответила она, – теперь я его понимаю! Это удивительно – быть «феей»! Но это что-то вроде колдовства, и вам оно придётся не по нраву…
– Что же именно должно мне не понравиться? – И священник очень внимательно поглядел на неё. – Тот неопровержимый факт, что существуют вещи на небе и на земле, которые находятся за пределами нашего понимания? Что есть женщины, наделённые странным, сверхъестественным даром? Дорогое дитя, в этом нет ничего для меня неприятного! Моя вера – вера моей Церкви – основывается на сверхъестественной одарённости одной женщины!
Она подняла на него взгляд, и у неё вырвался лёгкий вздох.
– Да, знаю о чём вы! – сказал она. – Но, уверена, вы не сможете объяснить странную природу старой Элисон! Она поставила меня перед собой, как раз там, где солнечный свет пробивался через открытую дверь, и так долго рассматривала меня своим пристальным взглядом, что мне показалось, будто её глаза прожигали мою плоть. Затем она встала, отбросила в сторону прялку и протянула ко мне обе руки, выкрикивая странным, диким голосом: «Моргана! Моргана! Следуй своим путём, дитя, рождённое от солнца и ливня! Иди своим путём! Немного твои смертные отец и мать могут дать тебе, поскольку ты принадлежишь к народу фей! Следуй своим путём со своим народом! Ты услышишь их шёпот ночью и песни днём, они будут приказывать – и ты подчинишься! Они призовут – и ты придёшь! Никакая смертная плоть и кровь тебя не удержит – любовь не свяжет – ненависть не затронет! Ключ уже в твоей руке – тайна раскрыта, и духи воздуха, огня и воды уже открыли дверь, в которую ты войдешь! Чу! Я слышу, как их голоса призывают: „Моргана! Моргана!“ Иди своей дорогой, дитя! Мир слишком мал для твоих крыльев!» Она казалась такой яростной, великой и ужасной, что я испугалась! Мне ведь было всего шестнадцать, так что я подбежала к отцу и схватила его за руку. Он заговорил весьма вежливо с Элисон, однако она была не в себе и не могла слушать. «У тебя иной путь, Джон Роял! – сказала она. – Тебе, кто пас овец на этих холмах, а теперь владеет миллионами, что пользы от твоего богатства? Ты всего лишь старатель, собирающий золото для неё – дитя феи, рождённого в час майского полнолуния! Тебе придётся уйти, но она останется – её народ возложил на неё особую миссию!» Тогда мой отец сказал: «Дорогая Элисон, не пугай ребёнка!» И она внезапно переменилась в тоне и манерах: – «Пугать её? Я бы никогда её не испугала!» И мой отец подтолкнул меня к ней и прошептал: «Попроси её благословить тебя, прежде чем мы уйдём!» Так, я просто преклонила перед ней колени, вся дрожа, и сказала: «Дорогая Элисон, благословите меня!» И она посмотрела на меня и подняла свои старые загорелые морщинистые руки и возложила на мою голову. Затем она вымолвила несколько странных слов на незнакомом языке, будто про себя, и сказала: «Дух всего сущего и всего грядущего, благослови это дитя, что принадлежит тебе, а не человеку! Дай ей сил исполнить предначертанное до конца!» И на этом она вдруг отступила и, наклонившись, подняла мою голову обеими руками и строго посмотрела на меня: «Бедное дитя! Нет для тебя любви! Ты одинока – так и должно быть! Для женщины-„феи“ любви нет!» И она меня отпустила и села обратно за прялку, не сказав больше ни слова ни мне, ни моему отцу.
– И вы зовёте это вашим вторым опытом счастья? – сказал дон Алоизус с удивлением. – Что же это за счастье вы ощутили в разговоре со старой Элисон?
– Ах, вы не поймёте, даже если я и попытаюсь объяснить! – улыбнулась Моргана. – Всё пришло ко мне! Всё! Я начала жить своей жизнью и так и живу до сих пор. Поэтому я и говорю, что моя встреча с Элисон стала счастьем. С тех пор я видела её много раз, но не с таким выражением лица.
– Она ещё жива?
– О да! Я часто думаю, что она никогда не умрёт!
На несколько минут воцарилось молчание. Моргана встала и, подойдя к старому колодцу, рассматривала тёмно-красные цветы с почти любовным интересом.
– Как они прекрасны! – сказала она. – Они, кажется, не имеют иной цели существования, кроме чистой красоты!
– Этого довольно для многих творений Бога! Дарить радость и воссоздавать радость – их миссия совершенства.
Она печально посмотрела на него.
– Увы, бедная я! – воздохнула она. – Я не способна ни дарить радость, ни воссоздавать её!
– Даже со всем вашим богатством?
– Даже с ним! Вы, как священник, конечно, знаете, что богатство не имеет ничего общего со счастьем! Конечно, на него можно купить что угодно, но в этом-то и проблема: когда всё уже куплено – ничего не остаётся! И если вы пытаетесь помочь беднякам, то они негодуют, думая, что это делается из страха перед ними! Вероятно, хуже всего помогать художникам и людям искусства! Поскольку они говорят, что вы хотите выказать себя «благородным покровителем»! О, я пыталась – и всё бесполезно. Я сходила с ума, сгорая от желания помогать всем учёным когда-то, но они так много спорили и ссорились из-за того, какое их «общество» заслуживает большей суммы денег, что я закрыла свою кассу для них и начала собственные разработки. Одного человека я пыталась вытащить из его умственного болота, но он не захотел моего общества и всё ещё торчит в своём болоте!
– О! Так есть один человек! – сказал с улыбкой Алоизус.
– Да, святой отец! – И Моргана оставила цветы и вернулась на скамейку. – Есть один мужчина! Он был моим первым и последним опытом счастья. Когда мы впервые встретились, то всё моё сердце обратилось в пульсацию, но, как и морская волна, эта пульсация отхлынула и никогда снова не накатывала на мрачный камень человеческого эгоизма! Но я была счастлива, пока длилась «волна», а когда она разбилась, я продолжала играть на берегу с её милыми колокольчиками пены.
– Вы любили этого человека?
– Я полагаю, что недолго! Всё-таки это была не любовь, а только «влечение»; он умён и думает, что способен изменить лик этого мира. Но он играет с огнём! Говорю вам, я пыталась помочь ему, поскольку он адски беден. Но ему ничего не нужно из моего «пошлого богатства». Это как раз тот случай, когда деньги бесполезны! Понимаете?
Дон Алоизус молчал.
– Так что, – продолжила Моргана, – Элисон права. Чары Северного Хайленда у меня в крови, и для меня не существует любви.
По лицу священника пробежала внезапная боль.
– Ты обманываешь сама себя, дитя моё! У тебя есть сила, о которой ты и сама не знаешь, великая и ужасная сила! Ты интересна, ты привлекаешь любовь других и, даже если сама остаёшься равнодушной, ты затрагиваешь саму душу мужчины…
Он резко замолчал.
Моргана подняла глаза.
– Ах да! Я знаю, что у меня есть сила!
– Тогда, если тебе об этом известно, во имя Бога, не испытывай её!
Его голос задрожал, и правой рукой он схватил распятие, словно оружие для самозащиты. Моргана с удивлением секунду смотрела на него, потом опустила голову с видом некого раскаяния. Алоизус резко, порывисто вздохнул и снова сбивчиво заговорил:
– Я имею в виду, что вы не должны разбивать сердце бедного Джулио! Это было бы нехорошо!
Она снова поглядела на него.
– Нет, нехорошо! Дорогой дон Алоизус, я понимаю! И запомню! – Она посмотрела на свой бриллиантовый браслет. – Как поздно уже! Утро почти прошло. Я отняла у вас слишком много времени своими рассказами, простите меня. Теперь мне пора, и я оставляю вас раздумывать над моими периодами счастья. Они так мало походят на ваши!
– На мои?
– Да, на ваши! Вся ваша жизнь – нескончаемое счастье между этим миром и небесами, потому что вы довольны службой Господу!
– Недостойной службой, незаслуженной и постыдной, исполненной греха на каждом шагу! Священник должен научиться жить без того счастья, которое может дать простая жизнь, и без любви, которую может дать ему женщина; но, в конце концов, эта жертва невелика.
Она улыбнулась ему сладко и нежно.
– Очень невелика! – сказала она. – Так мала, что не стоит сожаления! До свиданья! Но ненадолго! Приходите проведать меня поскорее!
Двигаясь сквозь аркаду своим лёгким шагом, она казалась летящей частичкой солнечного света и, когда она скрылась, набежала какая-то тень, хотя ни одного облачка не скрывало солнца. Дон Алоизус наблюдал за ней, пока она не испарилась, затем повернулся и пошёл в сторону маленькой часовни, примыкавшей к монастырской площади, – к часовне, которая была частью монастырского дома, где он служил настоятелем. И там, в окружении пахнущей ладаном тишины святилища, он преклонил колени перед благородным изображением Начальника скорбей человеческих в молчаливой исповеди и молитве.
Глава 10
Роджер Ситон поддерживал в себе множество убеждений. У него их было по одному на каждый день недели, однако ни одним из них он не удовлетворялся полностью. Будучи ещё юношей, он погрузился в научные изыскания с головой, как утка в воду; ни одно новейшее открытие, или даже намёк на него, не проходило мимо его пристального внимания. Его жажда знаний была неуёмной, его настойчивое любопытство ко всем аспектам химии обострило его ум, сделав его гениальным и проницательным. Для него обычные социальные и политические интересы представлялись полным абсурдом. Идея о том, что абсолютное большинство людей было создано, подобно насекомым, только для того, чтобы существовать, есть, размножаться и умирать, представлялась ему нелепой.
– Подумайте! – воскликнул бы он. – Всё удивительное устройство нашей планеты для этого! Для таких бестолковых двуногих, которые ничего не видят вокруг себя, кроме удобной возможности набить брюхо и утолить страсти! Мы, люди, в основном учимся лишь добывать деньги, и всё, что мы способны сделать с добытыми деньгами, это строить на них дома для себя, есть как можно больше, плодить детей, которым мы оставляем весь собранный хлам и которые либо пустят его по ветру, либо преумножат, в зависимости от того, что им больше по нраву. Такие существа совершенно бесполезны – они ходят по кругу без всякой цели. Случайным образом в течение веков иногда рождается настоящий Разум, и сразу же все, кто представляет собой лишь Тело, наваливаются на него, как голодные волки, стремясь разорвать его на куски и сожрать; и если он выживет в этой атаке, то оценить его смогут лишь спустя годы после смерти. Вся эта схема очевидно глупа и нелепа, но изначально так не должно было быть, в этом я уверен.