И снова Гвент на несколько минут замолчал. Затем он заговорил:
– Очевидно, в тебе силён дух разрушения. В качестве «властелина мира», цитируя твои же слова, я предполагаю, что в случае вероятной войны между народами, ты предоставишь им ограниченное время на разрешение спора и переговоры с их союзниками, а затем, если они решат начать военные действия…
– То я буду властен стереть их с лица земли в двадцать четыре часа! – спокойно сказал Ситон. – Из народов они превратятся в простые тучи пыли! Война также поднимает тучи пыли, но с бесконечно большими затратами и трудностями, а предложенный мною выход будет сравнительно дёшев!
Гвент улыбнулся мрачной улыбкой.
– Что же, тогда я возвращаюсь к своему прежнему вопросу, – сказал он. – Предположим, что возник такой прецедент и ты всё это сделал, так что за удовольствие ты для себя в этом усматриваешь?
– Удовольствие очистить старую добрую землю от некоторых из её заразных микробов! – отвечал Ситон. – Нечто подобное должен был испытывать сэр Рональд Росс, когда открыл москитов-разносчиков жёлтой лихорадки и малярии и истребил их. Люди, устраивающие межнациональные конфликты, – это род москитов, заражающих их сотоварищей извращёнными идеями и болезнями, их нужно истреблять.
– А почему бы не начать с газетных издательств? – предположил Гвент. – Задворки дешёвой журналистики – это рассадники человеческих малярийных москитов.
– Верно! И это была бы неплохая задумка, – здесь Ситон вызывающе вскинул голову, что было его характерной чертой, – но то, что зовётся «свободой печати» (её следовало бы назвать «дозволением печати»), есть скорее осьминог, чем москит. Отрубишь ему щупальца – и отрастут новые. И по сути своей это тоже осьминог – живёт только ради того, чтобы набить брюхо.
– Ой, да ладно! – и узкие глазки Гвента сверкнули сталью. – Это же гарантия национальной безопасности! Пресса стоит горой за свободу слова, истину, патриотизм, справедливость…
– Боже мой! – нетерпеливо вспыхнул Ситон. – Когда это будет действительно так, то «новый мир», о котором люди столько говорят, наконец положит себе начало! Честная свобода слова! Почему же тогда современная журналистика – это одна великая ложь да реклама от начала и до конца!
– Согласен! – сказал Гвент. – И здесь кроется корень и причина войны! Не нужно истреблять народы при помощи твоей разрушительной штуковины, сначала нужно добраться до тех микробов, что подрывают самые основы народа. Когда ты это сделаешь, то уничтожишь виновных и спасёшь невинных, тогда как твой план превращения страны в пыль подразумевает равное наказание для обоих.
– Так бывает и во время войны, – сказал Ситон кратко.
– Бывает. И твоя цель – покончить с войнами навсегда. Хорошо! Но атаковать нужно самый корень зла.
Ситон нахмурил брови.
– Ты осторожный человек, Гвент, – сказал он. – И в целом ты прав. Я не хуже тебя знаю, что цензура печати – это дьявольский перст в бурлящем котле всех афёр, разжигающий рознь между нациями, которые могли бы быть отличными друзьями и союзниками, если бы не эта лицензированная проказа. Но пока толпа читает эту ложь – обманщики будут продолжать её дурачить. И мой аргумент таков: если два народа столь безмозглы, что их можно затащить в войну при помощи пропаганды газет, то они не заслуживают жить, как не заслуживают и москиты, однажды превратившие Панаму в кладбище.
Гвент лениво затягивался сигарой, разглядывая компаньона с нескрываемым интересом.
– Похоже, что ты не очень-то ценишь жизнь? – сказал он.
– Не в том случае, когда эта жизнь принадлежит больному, не в том случае, когда эта жизнь извращена, – отвечал Ситон. – В этом случае она становится уродством и бременем. В то время как к жизни во всей её полноте, здравости и красоте я питаю глубочайшее, самое страстное уважение. Она – внешнее отражение образа Божьего…
– Погоди! – прервал его Гвент. – Ты веришь в Бога?
– Верю самым искренним образом! Я, так сказать, верю во всепроникающий начальный Разум, управляющий всей Вселенной. Мы говорим об «ионах» и «электронах», но нам приходится признавать, что Высшей Мудрости мы обязаны созданием электронов и их направлением для придания формы всему сущему. Этому Разуму, этой Вышей Мудрости, я и вверяю свою душу! И я не верю, что этот Высший Разум желает зла или скорбей, мы сами творим катастрофы и сами должны их прекратить; нам дана свободная воля: если мы желаем творить зло, то мы равно должны желать и его искоренения любыми средствами, какие есть в нашей власти.
– Думаю, я тебя понял, – медленно проговорил Гвент. – Но теперь, учитывая этот Высший Разум, я полагаю, что ты признаёшь и то, что план сотворения включает некую двойственность, так сказать, «мужчину и женщину сотворил их»?
– Конечно! – и Ситон улыбнулся. – Вопрос риторический!
– Я задал его, – продолжил Гвент, – потому, что ты как будто полностью исключаешь женский элемент из своей жизни. Поэтому, как я понимаю, ты не можешь полностью раскрыться ни как учёный, ни как философ. Ты как орёл, что пытается высоко воспарить на одном крыле. Тебе необходимо второе! Вот, не смотри на меня таким диким взглядом! Я всего лишь даю свои комментарии по поводу твоего положения – тебе не обязательно их учитывать. Я хочу выпутаться из той путаницы понятий, которую ты предлагаешь. Ты воображаешь, что можно запросто убедить правительство США купить твоё открытие и заставить их поклясться воспользоваться им при случае с целью полного уничтожения народа – любого народа, который решит развязать войну; и в случае отказа правительства ты намереваешься сделать это сам. Что же! Я скажу тебе прямо, что моя попытка обстряпать это дело заранее обречена, потому что бесчеловечность его слишком очевидна.
– А как же бесчеловечность войны? – спросил Ситон.
– Она приносит прибыль! – отвечал Гвент с нажимом. – Ты не видишь, или не хочешь видеть, этот очевидный факт! Бесчеловечность войны приносит прибыль всем заинтересованным в ней, кроме тех товарищей, кто сражается по приказу. Они – пушечное мясо. Их используют. Твой бизнес не принесёт прибыли. А что невыгодно, то в современном мире плохо для всех.
Ситон всё так же стоял прямо, устремив взгляд на худое, жёсткое лицо его компаньона с красноречивым презрением.
– Так значит, всё замешано на деньгах и зависит только от них! – сказал он. – И при этом твои сенаторы болтают о реформах! О новом мире! О новой форме отношений между людьми!
– Да, мы говорим, – прервал его Гвент, – но мы не имеем в виду того, о чём говорим! Нам не следует никогда даже помышлять о подобном!
– Законники, фарисеи и лицемеры! – процитировал Ситон со страстью.
– Именно так! Иисус Христос сказал это ещё две тысячи лет назад, и оно до сих пор актуально! Мы нисколько не стали лучше!
Ситон внезапным нетерпеливым движением рванулся наружу из хижины и посмотрел на широкое небо, затем возвратился назад. Гвент критично на него посмотрел.
– В конце концов, – сказал он, – ты ведь ничего ни от кого не хочешь. Деньги для тебя не важны. Если бы это было так, я бы посоветовал продать твоё открытие Моргане Роял – она бы купила, и, скажу тебе, что она бы нашла ему применение!
– Благодарю! – и Ситон кратко кивнул. – Я и сам смогу его применить!
– Верно! – и Гвент с интересом посмотрел на свою догоравшую сигару. – Ты сможешь!
За этим последовала пауза, во время которой Гвент раздумывал над странным положением, в которое может попасть мир под учёным руководством одного человека, кто имеет в своих руках власть устроить ужасающую катастрофу, даже не показываясь другим.
– Так или иначе, Ситон, ты несомненно чего-то желаешь для себя, не правда ли?
– И чего же, по-твоему? – спросил он.
– Ну, счастья, физического наслаждения жизнью…
– Я уже счастлив, – заявил Ситон, – и я полностью ощущаю физическое наслаждение жизнью. Но я был бы ещё счастливее, если бы смог избавить землю от некоторого зла, болезней и скорбей…
– А что если предоставить это Высшей Мудрости? – предложил Гвент.
– Это я и делаю! Высшая Мудрость привела меня к открытию, и я чувствую, что оно досталось мне не спроста. Гвент, я убеждён, что эта самая Мудрость ожидает от своего творения, человека, помощи Ей в развитии и функционировании Вселенной! Это единственная разумная причина для существования человека. Мы обязаны содействовать, а не препятствовать той схеме, частью которой являемся. И какие бы препятствия ни встретились на пути, мы должны преодолевать и уничтожать их!
Последний кусок пепла сигары Гвента упал на пол, и сам он поднялся с кресла.
– Что же, я полагаю, что наш разговор окончен, – сказал он. – Я приехал сюда, готовый предложить тебе значительную сумму за твоё открытие, но согласиться на государственную гарантию я не могу. Так что я вынужден предоставить это тебе самому. Знаешь, – он замешкался, – знаешь, многие сочли бы тебя сумасшедшим…
Ситон рассмеялся.
– О, это само собой разумеется! Слыхал ли ты когда-либо об учёном, обладающим тайной, и которого общество не считало бы таковым? Я переживу это обвинение! Слава Богу, я никогда не свихнусь до состояния игрока с Уолл Стрит!
– Свихнёшься, если станешь играть с судьбами народов! – сказал Гвент.
– Предоставим народам узнать, как они играют с собственными жизнями! – парировал Ситон. – Ты говоришь, что война – это способ заработать, дайте им понять, что они касаются денег, напечатанных человеческой кровью! Я – всего лишь один человек, однако инструмент Высшего Разума – я говорю и клянусь, что войн больше не будет!
При этих словах его лицо выражало нечто сверхъестественное, его поза, гордая и прямая, демонстрировала некий вызов всему миру, и Гвент невольно подумал, глядя на него, о стихах третьего псалма: «Ложусь я, сплю и встаю, ибо Господь защищает меня. Не убоюсь тем народа, которые со всех сторон ополчились на меня».
«Нет, он не убоится! – размышлял Гвент. – Он человек, для которого стра