ха не существует! Но если о нём услышат, то мир будет бояться его!»
Вслух же он сказал:
– Ну сможешь ты положить конец войнам, но ты никогда не искоренишь человеческую ненависть и зависть, а если у них не будет возможности вылиться в сражения, то отыщутся какие-нибудь другие русла, возможно, даже худшие. Если посмотреть на это шире, то вся природа находится в состоянии войны сама с собой, в вечной борьбе за жизнь, и очевидно, что борьба была определена и установлена в качестве вселенского закона. Жизнь была бы очень скучной без соперничества – а соперничество означает войну.
– Войну против чего? Против кого? – спросил Ситон.
– Против того, кто или что представляется соперником, – отвечал Гвент быстро. – Противостояние должно быть, иначе, соперничество станет ненужным. Мой дорогой друг, ты вбил себе в голову, что способен изменить ход вещей, но это невозможно. Мудрейшие из нас – всего лишь золотые рыбки в банке с водой, они видят сквозь стекло свет, но не могут до него добраться. Древний корабль мира будет следовать предопределённым ему курсом к намеченному порту, и самые счастливые люди – это те, кто рад плыть на нём с Господом у штурвала! – Он оборвал речь, улыбнувшись собственному внезапному красноречию, а затем добавил: – Кстати, а где твоя лаборатория?
– Нет у меня её! – кратко ответил Ситон.
– Что? Нет? Почему, как же ты приготовил свою штуковину?
Ситон рассмеялся.
– Думаешь, я тебе расскажу? Мистер сенатор Гвент, вы принимаете меня за величайшего дурака! Для приготовления «моей штуковины» не требуется ни спиртовки, ни тигля; формула была уже почти разработана уже перед тем, как я уехал их Вашингтона, но я хотел окончательно завершить начатое в одиночестве и тишине. Теперь всё завершено. Вот почему я пригласил тебя, чтобы сделать предложение, которое, как ты говоришь, провалится.
– Завершено, верно? – спросил Гвент отстранённо. – И оно у тебя здесь? В оконченном состоянии?
Ситон утвердительно кивнул.
– Тогда я полагаю, – сказал Гвент с нервным смешком, – что ты мог бы прикончить и меня, если это соответствует твоему настроению?
– Конечно мог бы! – И Ситон одарил его весьма ободряющей улыбкой. – Я бы развеял мистера сенатора Гвента в серую пыль примерно за сорок секунд и совершенно безболезненно! Ты бы даже не почувствовал этого! Это произошло бы слишком быстро для чувств.
– Благодарю! Очень тебе обязан! – сказал Гвент, – Этим утром я не стану тебя утруждать! Лучше продолжу наслаждаться жизнью!
– Как и я! – заявил Ситон с улыбкой. – Я лишь утверждаю, что способен сделать это.
Гвент стоял у двери хижины и оглядывал пейзаж.
– У тебя здесь прекрасный дикий вид, – сказал он. – Думаю, мне лучше остаться в «Плазе» на пару дней, перед тем как уехать в Вашингтон. Здесь есть одна очень привлекательная девушка.
– О, ты имеешь в виду Манеллу, – сказал Ситон беспечно. – Да, она довольно красива. Она горничная, официантка или помощница в отеле.
– Она отличная реклама для гостей мужского пола, – сказал Гвент. – Многие знакомые мне мужчины платили бы сотни долларов в день за то, чтобы она их обслуживала!
– А ты? – весело спросил Ситон.
– Ну, вероятно, не сотни долларов в день, но около того! Её глаза прекраснее всех, что я видел раньше.
Ситон ничего не сказал.
– Ты же придёшь поужинать сегодня со мной, правда? – продолжил Гвент. – Ты можешь уделить мне часок или два своего времени?
– Нет, спасибо, – ответил Ситон. – Не сочти меня неблагодарной скотиной, но я не люблю отели и гостиничных завсегдатаев. Кроме того, мы окончили дело.
– К сожалению, нечего было оканчивать! – сказал Гвент. – Мне жаль, что ничем не могу помочь.
– Не жалей! Я сам всё проверну, когда настанет нужный момент. Я бы предпочёл официальное обещание великого Правительства слову человека неофициального, но если нет иного выхода, тогда придётся действовать в одиночку.
Гвент взглянул на него серьёзно и внимательно, стараясь произвести впечатление.
– Ситон, эти новейшие научные разработки – опасные инструменты! Если обращаться с ним неосторожно, они способны принести больше вреда, чем мы думаем. Будь настороже! Потому что однажды у нас будет сила уничтожить планету, на которой мы живём!
– Весьма вероятно! – отвечал Ситон легкомысленно. – Но это не будет напрасно! Идём, я прогуляюсь с тобой до половины пути вниз.
Он надел старую плетёную шляпу для защиты от палящего солнца, поскольку оно теперь стояло в зените, пока Гвент торжественно раскрывал белый купол зонтика, который в сложенном состоянии служил ему и тростью при ходьбе. Между этими двумя мужчинами можно было заметить величайший контраст: одетый по-монашески, негнущийся сенатор из Вашингтона и красивая, упругая фигура его грубо одетого компаньона; и Манелла, наблюдая, как они спускались с холма из угла изящного сада «Плазы», оценила их вид на собственный манер.
«Пфф! – сказала она сама себе, щёлкнув пальцами в воздухе. – Он так уродлив! Этот человек – такой высохший, жёлтый и старый! Но другой – он бог!»
И, снова прищёлкнула пальцами, она затем поцеловала их перед объектом её обожания, объектом, столь же бессовестным и равнодушным, как и любой бесчувственный идол, которому поклонялись слепые приверженцы.
Глава 13
Возвратившись в «Плазу», мистер Сэм Гвент попытался переговорить с Манеллой, но это оказалось непросто. Она не обслуживала гостей в столовой, и Гвент догадывался по какой причине. Её красота была слишком заметной и яркой, чтобы избежать внимания и восхищения мужчин, чьи неприкрытые намерения представлялись ей возмутительными и досаждали её работодателю. Поэтому её задвинули подальше, поручив работу на верхних этажах, так что девушка лишь мелькала вверх-вниз по лестнице да пробегала по разным коридорам и балконам. Тем не менее, когда настал вечер и стемнело, изнурительная жара всё ещё стояла даже в лоджии отеля, которую освежала игра фонтана; Гвент, прогуливаясь в саду, обнаружил её там, стоящей около миртовой изгороди, которая источала очень тяжёлый аромат, словно каждый листочек растирали невидимые пальцы. Она поняла глаза, увидела подходившего гостя и улыбнулась.
– С вашим другом всё хорошо? – поинтересовалась она.
– Лучше не бывает! – быстро ответил Гвент. – На самом деле я никогда не верил, что он болен!
Манелла по-особому вздёрнула головку, что было одной из её очаровательных привычек.
– Он не болен, – сказала она, – а лишь претворяется! Вот и всё! У него есть на это причина, и я думаю, что это любовь!
Гвент рассмеялся.
– Ничего подобного! Он последний в мире человек, кто станет переживать из-за любви!
Манелла посмотрела на него с неким превосходством.
– Ах, вероятно, вы не знаете! – И она выразительно взмахнула руками. – Несколько недель назад прелестная леди появлялась здесь, чтобы навестить его; она пробралась в хижину ночью, словно дух, – маленькая, удивительная женщина с золотыми волосами…
Гвент навострил уши и стоял весь внимание.
– Правда? Что вы говорите? «Маленькая удивительная женщина»? Звучит как выдумка!
– О да, она нашла его, и что-то подсказывает мне вот здесь, – она прижала руку к сердцу, – что он любит её, что бы ни говорил!
– Вы кажетесь очень наблюдательной девушкой, – сказал Гвент с улыбкой, – можно подумать, что вы и сами в него влюблены!
Она подняла свои огромные тёмные глаза и смело встретила его взгляд.
– Так и есть! И не вижу ничего постыдного в этом! Он красивый мужчина – любить его прекрасно!
Гвент был сражён наповал. Тут была замешана примитивная страсть и мстительность! Страсть, которая признавала собственное влечение без всяких увёрток. Глаза Манеллы всё ещё смотрели на него с каким-то детским доверием.
– Я счастлива любить его! Я хочу только служить ему. Он меня не любит – о нет! – он любит её! Но он также и ненавидит её! Ах! – И она слегка передёрнула плечами. – Нет любви без ненависти! И когда любишь и ненавидишь с равным биением сердца, то это и есть любовь до самой смерти! – Она резко осеклась, затем с простотой, не лишённой достоинства, она добавила: – Я, вероятно, слишком много болтаю? Но вы его друг, а я думаю, что он очень одинок там наверху!
Мистер сенатор Гвент стоял в замешательстве. Он не был готов к столкновению с романтической историей, тем не менее, здесь она была налицо. По своей натуре он был плохо приспособлен к романтике в любом виде, но чувствовал определённую долю сострадания к этой девушке, столь щедро одарённой физической красотой и сбитой с толку любовью к такому человеку, как Роджер Ситон, кто, согласно его же словам, не верил в любовь. И чудесной женщиной, о которой она говорила, могла быть только Моргана Роял. После краткой беседы с Ситоном его мысли кружились в каком-то вихре, и он желал побыть немного в спокойном месте, чтобы утихомирить их, дабы избежать ещё большей путаницы. Однако спокойствие трудно снискать в обществе этой женщины с прекрасными, страстными глазами, прямо глядевшими на него, и самой этой девушкой – горячей, воплощавшей исключительную физическую прелесть, обрамлённую, словно картина, в рамку из ароматного мирта под сумеречным фиолетовым небом, на котором сверкало несколько звёзд ярким сказочным блеском, столь часто встречающимся в Калифорнии. Он кашлянул, скрывая неловкость, прочистил горло, и это помогло ему заговорить.
– Я-я, что ж! Я едва ли соглашусь с тем, что он одинок, – наконец выдавил он. – Вероятно, вы не знаете, но он очень умный человек – изобретатель, великий мыслитель-модернист.
Он замолчал. Как могла эта девушка понять его? Что могла она знать об «изобретателях» и «мыслителях-модернистах»? Немного растерянно он поглядел на неё. Она кивнула и улыбнулась.
– Знаю! Он бог!
Сэм Гвент чуть не подскочил. Бог! Ох уж эти женщины! На какие фантастические преувеличения они способны!
– Бог! – повторила она ещё раз, самодовольно кивнув. – Он всё может! Я постоянно это чувствую. Он мог бы управлять всем миром!