Между тем каждое из величественных сооружений, возведенных Нимейером на площади Трех Властей, прекрасно: Дворец правительства, Дворец правосудия, два небоскреба, где расположен правительственный аппарат, два купола, приютивших палату депутатов и сенат, кафедральный собор в виде тернового венца; они соответствуют друг другу и уравновешивают друг друга едва заметной асимметрией и откровенными контрастами, которые радуют глаз. Нимейер обратил наше внимание на то, что занимающие столь значительное место в современных бразильских зданиях внешние опоры, которые поддерживают вынос спасающей от солнца кровли, играют ту же роль, что некогда завитки искусства барокко: они защищают от света, устраняя прямую линию. Он рассказал нам, с какими проблемами ему пришлось столкнуться, чтобы осуществить смелые находки: горизонтальный разбег повисшей над пустотой солнцезащитной кровли поражает всех посетителей. Благодаря его осмотрительным причудам в этих дворцах для функционеров удалось избежать – наконец-то! – функциональности.
Очень далеко, по меньшей мере в десяти километрах, стоит Дворец Авроры, там находится президент, к нему примыкает часовня в виде спирали – безупречная. Дворец отражается в водоеме, где причесываются две бронзовые нимфы, говорят, они изображают дочерей Кубичека, рвущих на себе волосы из-за того, что их сослали в Бразилиа.
«Бразилиа Палас» в километре от Дворца Авроры тоже построен Нимейером. Он очень красив, но там задыхаешься, и к тому же какая ссылка! Даже на машине поехать купить пузырек чернил или губную помаду было тягостной экспедицией из-за жары и пыли. Ветер, земля противостоят решениям строителей. Им всюду бросают вызов вихри раскаленной земли. Люди извлекли из пустыни самую своевольную из столиц; пустыня отберет ее, как только их упорство ослабеет, окружая, она угрожает ей. Искусственный водоем не освежает взгляд: это голубое пятно воды кажется земным отражением пылающего неба.
Амаду и Нимейер устроили нам встречу с Кубичеком; в его кабинете у нас с ним состоялся короткий и очень формальный разговор. Бразилиа он считает своим личным творением. На площади Трех Властей находится построенный Нимейером музей, посвященный истории новой столицы. Это похоже на абстрактную скульптуру: просто, неожиданно и очень красиво.
Я слышала много споров о Бразилиа. На протяжении сотни лет правители страны собирались перенести столицу вглубь, этот проект всегда пользовался популярностью. Да, но Бразилиа расположена не в реальном центре страны: это пост «последнего рубежа» на краю огромных неисследованных пространств. Окружающие заросли долго еще не будут освоены цивилизацией. Амаду признавал, что Бразилиа – это миф, но, говорил он, Кубичек смог добиться одобрения, кредитов, жертв лишь потому, что опирался на миф. Начинания более рациональные и менее завораживающие нация отвергла бы. Возможно. У меня сохранилось впечатление, будто я видела рождение чудовища, сердце и легкие которого работают искусственно, благодаря невероятно дорогостоящим приемам. Вот еще одно из бразильских противоречий: город номер один этой капиталистической страны был построен архитекторами – сторонниками социализма. Они создали прекрасные творения и великую мечту, но победить не могли.
Мне хотелось увидеть индейцев. Амаду сказал нам, что они находятся примерно в восьмистах километрах на обширном речном острове, почти пустынном, где Кубичек только что основал новый, самый западный город Бразилии. Нас пригласил губернатор острова. Амаду которому самолет решительно не нравился, остался в столице. Его брат и Зелия сели с нами в маленький самолет, предоставленный в наше распоряжение, там не было никого, кроме пилота и стюарда. Мы пролетали над саваннами переливчатого темно-зеленого цвета. Через два часа появилась река, сжимавшая между своими гигантскими рукавами остров, конца которого не было видно. «Индейцы будут на аэродроме», – с улыбкой сказал пилот. Он не шутил. Мы издалека заметили их, почти обнаженных, с перьями на голове, с луками в руках, жесткие волосы обрамляли их лица, раскрашенные красным и черным. «Вы хотите пойти к ним или чтобы они к вам пришли?» – спросили нас, когда мы выбрались из кабины. Мы пошли сами. Индейцы без особой убежденности приветствовали нас криками. За ними устало стояли женщины в повседневных лохмотьях, с детьми на руках. Мы почувствовали страшное смущение из-за этого маскарада и нашей дурацкой роли. Обмен улыбками, рукопожатия; они вручили нам – как им было предписано – оружие, стрелы, украшения из перьев, которые требовалось возложить на наши головы. Затем по свирепой жаре мы посетили их деревню: за бамбуковой изгородью – просторные палатки, переполненные женщинами и детьми, лежащими на земле или в гамаках. Охраняемые правительством, индейцы занимаются рыбной ловлей, обрабатывают несколько клочков земли, мастерят из глины кукол, вазы, которые продаются в их пользу, либо они сами дарят их посетителям, а те взамен вручают руководству какую-то сумму денег. Смывшие свою церемониальную окраску мужчины выглядели крепкими и спокойными; женщины, хотя, как нам заявили, и оказывали большое влияние на сообщество, носили следы вырождения. Вырванные из своей естественной среды, эти индейцы вели, подобно диким зверям зоопарка, искусственное существование.
Осматривать другую деревню не было никакого смысла, управляемая, как и эта, белыми, она мало что дала бы нам. Действительно интересные племена недосягаемы и опасны. В округе скрываются многие преступники, они вооружены и ради забавы убивают «дикарей». Власти казнили одного из убийц на глазах индейцев, но этого оказалось недостаточно, чтобы успокоить их; увидев белого, они нападают.
Через несколько дней Амаду улетели в Рио. Прощаясь с ними, я была взволнована. Мы собирались на север, а там, из Манауса, должны были лететь в Гавану, куда нас пригласили, билеты на самолет дожидались нас в агентстве. После шести недель редкого взаимопонимания трудно было представить себе, что мы увидим Амаду через годы, а может быть, и никогда не увидим.Сартр вовсе не собирался в Амазонию, куда никто нас не приглашал. Но Бост так расписал когда-то в «Тан модерн» Манаус, что возбудил мое любопытство; Алехо Карпентьер и Леви-Строс еще более разожгли его. «Да, – сказала мне Кристина Т., – надо побывать в Амазонии, люди там скучают по-иному, чем здесь». И вот однажды вечером мы приземлились в Белене. Утром в баре отеля к Сартру подошел журналист. «Это я первый сообщил о вашей смерти», – заявил он. Несколько лет назад во время основательной попойки он телеграфировал в свою газету, что Сартр только что разбился в машине в окрестностях Белена. Один парижский журналист позвонил на улицу Бонапарта и спросил у матери Сартра, не находится ли он сейчас в Бразилии. «Да нет, – ответила она. – Он здесь». – «Ах, так! А то сообщили, будто он попал там в автомобильную катастрофу…» Чуть не упав в обморок, мать открыла дверь в кабинет, чтобы удостовериться, что Сартр на месте. Эта выдумка принесла ее автору некоторую известность. «Не разбивайтесь в самолете, – попросил он в заключение, – а то на этот раз никто мне не поверит…»
Я пролетала над Амазонкой и бесконечной сетью ее притоков средь бескрайних зеленеющих лесов, испытывая радость и в то же время досаду, ибо знала, что ничего, кроме этого, не увижу. Каждый месяц из Манауса вылетает самолет для снабжения отдаленных факторий, куда приходят отовариваться индейцы, но мы не сможем посетить их деревни, и в любом случае в Манаусе нам предстояло провести не больше трех-четырех дней.
Мы поднялись вверх по реке до плавучего барачного лагеря со столовыми и спальными помещениями для рабочих и инженеров-нефтяников; мы разделили с ними трапезу, затем в открытом грузовике, измученные солнцем, прибыли на буровую вышку. По обе стороны дороги и вокруг прогалины непроницаемая толща леса ограничивала видимость. Ничего общего с мрачной таинственностью, описанной Алехо Карпентьером. Вернулась я совсем без сил. Утром консул показал нам самое нелепое украшение Манауса – театр, целиком из мрамора, с многоцветным куполом, где танцевали и пели самые знаменитые артисты мира. Я едва держалась на ногах. Землю лихорадило, я купалась в ее поту и сама обливалась потом, словно в лихорадке. Мне пришлось лечь. «Но мы все-таки уедем?» – спросил Сартр. Да, о да! К мрачному виду города и моей усталости примешивался страх почувствовать себя отрезанными от мира. В агентстве мы не обнаружили билетов на Кубу, и нам не удалось связаться с Рио по телефону. Напрасно пытались мы обменяться телеграммами с Амаду. А в Париже тем временем происходили события. Телефонистка сообщила мне о звонке, которого пришлось ждать два часа: голос Ланзманна с трудом прорывался издалека сквозь помехи, он говорил, чтобы мы не возвращались во Францию до получения его письма. Меня он не слышал, и его голос угас посреди слова. Мне не терпелось очутиться в Ресифи, в Париже. Консул проводил нас ночью в аэропорт, не переставая комментировать выборы.
Восемнадцать часов пути, и каждые два часа мы приземлялись, в маленьких аэропортах я задыхалась. Когда около восьми часов вечера мы наконец прибыли, таможенник решил досмотреть наш багаж: любой прибывающий из Амазонии подозревается в контрабанде. Гнев Сартра, вмешательство Кристины Т., приехавшей за нами, спасли нас. Несмотря на усталость, я пошла с ними в ресторан, ибо на северо-востоке страны считается неприличным, если мужчина идет вечером один с девушкой. По той же причине я отправилась на следующий день на запланированную Кристиной прогулку. Мы были рады снова встретиться с ней. Но я действительно плохо себя чувствовала. Я едва тащилась по мрачным рынкам мрачных деревень, нищету которых ей хотелось нам показать. За два месяца я полюбила Бразилию и люблю вспоминать о ней, но в тот момент мне вдруг стали нестерпимы и сушь, и голод, и вся эта безысходность.
Ночь напролет я горела как в огне и утром совершила оплошность, попросив пригласить врача. Друг доктора Т. – брата Лусии и Кристины – поставил диагноз: брюшной тиф; однако их тиф лечился за несколько дней. Укол пенициллина усмирил мою лихорадку. Но доктор велел все-таки доставить меня в больницу тропических заболеваний.