реди мужчин во время обеда[145].
Каждый вечер в холле раздавали прасад. Однажды вечером, когда я сидела в трансе, человек, раздававший прасад, подошел ко мне и громко сказал: «Возьми». Я тут же протянула руку но услышала в ответ ругань. Я вздрогнула и открыла глаза. Он делал жесты и показывал на мою руку. Поскольку это была левая рука, я решила, что он отчитывает меня за то, что я протянула ее для прасада. Но это было вполне естественно для меня, поскольку я левша от рождения.
Так как мне не понравилось, что помощники на меня кричат, когда раздавали прасад, я стала садиться снаружи холла под деревом.
«Почему они сердятся на меня по пустякам? — думала я. — Почему они так поступают со мной, если я не делаю им ничего плохого?» Такие мысли огорчали меня, но вскоре я поняла, что все это делает Бхагаван, чтобы искоренить мое эго.
Я не видела смысла во всех этих ритуалах. Когда священнослужители подносили арати после пуджи, Бхагаван протягивал руки к пламени, а затем наносил вибхути и кумкум себе на лоб. Мне было непонятно, почему Бхагаван ведет себя как ортодоксальный брахман. Я думала, что, раз он всегда был в сахаджа-самадхи и был джняни, считавшим мир глупой игрой, он не должен так поступать. Было много других случаев, когда я видела, что он поступает, казалось бы, вопреки собственному учению. Это сбивало меня с толку — мне казалось, что я не способна понять его. Мое замешательство было таким сильным, что мне казалось, что теперь я буду любить его меньше. Но со временем мои установки начали меняться.
«Кто мы такие в сравнении с ним? — думала я. — Какими знаниями мы обладаем, чтобы понимать его? Так что же с того, что он сказал одно, а потом сделал другое? Если Бхагаван так искренне принимает арати, как я могу быть против?» Все эти мысли о Бхагаване и арати мешали моей медитации.
Однажды я увидела, как мистер Чадвик очень искренне принимает арати и наносит вибхути и кум-кум себе на лоб. Это очень тронуло меня. Если для меня, индуистки по рождению, арати не имеет смысла, то это должно казаться еще более бессмысленным иностранцу. Мне стало интересно, видит ли он в этом какой-то скрытый смысл? Мне думалось, что нет[146]. Мне казалось, что он с таким уважением относится к церемонии арати лишь потому, что сам Бхагаван относится к ней серьезно. С того самого дня я стала видеть красоту во всем, что делает Бхагаван.
Для меня находиться в присутствии Бхагавана было все равно что находиться в раю, но отцу холл Бхагавана казался адом. Все время, пока мы были в холле, Бхагаван казался мне реальным, в то время как мир, семья и дом казались иллюзией. Мне очень хотелось остаться рядом с Бхагаваном, но как я могла остаться одна? Отец мог проводить в ашраме только время своих отпусков[147].
В то время вблизи ашрама не было домов. Я привыкла к домашнему комфорту и мне приходилось тщательно следить за здоровьем из-за головных болей. Я думала: «Как может такой человек, как я, жить один в этом лесу, без посторонней помощи?»
Отец предложил мне спросить совета у Бхагавана, но сама мысль об этом пугала меня. Я считала Бхагавана слишком великим существом, чтобы разговаривать с ним. Ни разу, ни тогда, ни после, я так с ним и не заговорила. Я никогда не ощущала необходимости в этом, и к тому же ни разу не представился удобный случай. Бхагаван разрешал все мои сомнения относительно садханы и прочие мои проблемы, но не в личной беседе. Все это прояснялось через сны и видения.
В конце одной из поездок я начала писать письмо другу. В письме я попыталась подвести итог основных событий нашего визита. Я также попыталась объяснить, каким образом Бхагаван духовно трансформировал меня.
Дорогой Друг![148]
Когда мы вышли у Аруначалы, было 8 часов вечера. Задолго до прибытия мы увидели эту темную гору, закрывавшую небо. Мы поели и пошли по странным, незнакомым улицам, наполненным громкими звуками непривычной тамильской речи. Мы вышли за пределы города, оставив позади освещенные кварталы, и узнали, что до ашрама еще две мили. Мои бедные ноги, которые я отсидела в поезде и автобусе, начали дрожать. Мое сердце сжалось, а глаза начали слипаться. Однако, напустив на себя веселость и невозмутимость, я пустилась в путь. В какой-то момент я перестала осознавать, где я и что происходит. Когда я в конце концов увидела на доске надпись «Шри Раманашрам», я обнаружила, что не помню, как шла туда. Я была словно в наваждении.
В ашраме было тихо. Нам сказали, что поскольку Бхагаван уже отошел ко сну, мы не сможем увидеться с ним. К счастью, Шри Дикшитулу убедил управляющего позволить нам войти к Бхагавану в тот же вечер. Нам сказали, чтобы мы вошли молча, не говоря ни слова, и просто получили его даршан. Войдя в холл, освещенный тусклой электрической лампой, мы увидели в углу Бхагавана, лежащего на белом диване. Рядом с ним сидел какой-то человек и натирал мазью его ноги. По непонятной причине мое сердце затрепетало от какого-то сладкого беспокойства, а потом замерло. Мой отец и Шри Дикшитулу простерлись перед Бхагаваном в знак приветствия. Я тоже поприветствовала его, не осознавая, что делаю. Как только я встала, я почувствовала, что по моему телу прошла вибрация. Это было что-то вроде физического шока, при котором кровь ударила в голову. Ничего подобного со мной никогда не случалось.
Ты можешь посмеяться надо мной и сказать, что все это мое воображение. Пожалуй, я соглашусь с тобой, потому что Бхагаван говорит, что вся эта жизнь, все наши горести и радости, любовь и гнев, все то, что мы всерьез считаем реальным, — лишь продукт нашего воображения. Более того, он говорит, что утверждение «Это мое тело» — порождение ума. Что ты скажешь на это? Разве это не звучит для тебя странно? Разве это не удивительно для тебя, что я, до недавнего времени думавшая так же, как ты, так изменилась? Для меня это тоже чудо!
Всю ночь я думала об этом странном опыте. Рано утром мы втроем пошли в ашрам из «Трэвеллерс Бунгало», совершили омовение в Пали Тиртхама и вошли в холл. Даже в этот ранний час в холле сидело много людей. Мы снова простерлись перед Бхагаваном и сели неподалеку. Он сидел на своем диване и обмахивался. Если бы я стала описывать Бхагавана так, как я описываю обычного человека, ты бы посмеялся надо мной. Ты бы сказал: «И ради этого она проделала такой путь?» Если мне придется описывать, как впечатлил меня Бхагаван, всех слов на трех языках, которые я знаю, будет недостаточно.
Раньше я могла объяснить отцу, почему люблю тебя. Но, кажется, я не смогу донести, как я люблю Бхагавана, даже до твоего сердца, которое так хорошо знает, что такое любовь, — ведь любовь, которую мы испытываем к нему, находится за пределами нашего понимания. Бхагаван чувствует такую любовь к своим преданным, к каждому из нас, к каждому живому существу. Эта любовь и вызвала во мне этот необыкновенный отклик.
Я расскажу тебе, какое впечатление он произвел на мой ум, как только я увидела его тем утром. Помнишь восковые фигуры Ганди, которые мы видели на ярмарке? Один был с прялкой, а другой читал газету. Бхагаван напомнил мне одну из этих фигур. Я не могла поверить, что мои глаза видят живое существо. И когда с его губ слетело слово — обычно он почти не разговаривает — это было так же поразительно, как если бы это слово произнесла статуя. Но больше всего мое внимание привлекли его горящие глаза. Можешь ли ты мне поверить, что даже в темноте видно было, как они горят? И когда он смотрит на нас, его взгляд, как стрела, проникает в самые сокровенные глубины сердца.
В тот вечер, когда я впервые пришла туда, Шри Бхагаван провел провод от своего вечного тока к моему сердцу. Все время, пока я была в холле, этот ток притягивал меня лишь к нему одному — и вот теперь, где бы я ни была, что бы я ни делала, мое сердце всегда обращено к нему. Может, этот провод соединил мое сердце с его? Дорогой, можешь ли ты представить, какое я ощущаю блаженство, как я счастлива?!
Все мысли покинули мой ум. Даже о тебе я попыталась подумать лишь раз. Наша дружба была для меня важнее всего в жизни, пока я не встретила Бхагавана. Но в его присутствии, когда я пыталась внести в свое сознание тебя — самого дорогого для меня человека, — твой образ таял. Мой ум с улыбкой стряхнул мысли о тебе, зная, что такие воспоминания — лишь детская забава. Ты сам можешь представить, что произошло со всем остальным содержимым моего ума!
Однажды вечером, когда Шри Бхагаван вернулся, холл был полон посетителей. Опираясь на ограду, увитую цветущим вьюном, мы с отцом сидели возле окна перед Бхагаваном. Рядом под миндальным деревом двое мальчиков из штата Гуджарат весело играли с другими детьми. Я не могла понять, почему я пришла сюда. Но потом решила: что странного в том, чтобы быть одной, если жизнь сама по себе есть одиночество? Вокруг меня может быть много людей, но если хорошенько подумать, я на самом деле всегда одна.
Когда юные брахмачари, жившие в ашраме, стали петь веды, мое дыхание синхронизировалось с их пением. Мое восприятие смещалось все глубже в сердце, и я почувствовала своим неразделенным вниманием, что мои глаза пристально смотрят на что-то неизведанное. Мое тело полностью растворилось.
Мы с отцом вошли в холл после захода солнца, протискиваясь между людьми. Вначале я не могла переносить мучительную жару, но потом полностью забыла о ней. Мои широко открытые глаза пристально смотрели на Шри Бхагавана. Внезапно взрыв эмоций вырвался из моего сердца, как огромная волна. Я закрыла глаза и впала в глубокий транс. Мое тело все больше коченело, а по сердцу пробегали волны трепета. Я медленно открыла глаза и увидела Бхагавана. Он, держащий в своих руках нити судьбы, сидел, подобный статуе Будды, глядя в пространство, и его голова была повернута в сторону, словно он ничего вокруг не осознавал, словно его не заботили все эти люди, столпившиеся вокруг.