А собаке все же требовалась пища. Эммет пытался ее переучить. Осторожно ставил на пол у коврика миску с газированной водой. Поначалу собака воротила нос от пузырьков, будто они перечные, а не воздушные, но вскоре смирилась, сообразив, что другого питья не получит. Когда она выпрашивала у Эммета еду, он закрывал лицо марлевой повязкой, чтобы не вдыхать запах пищи.
Сам он голода не чувствовал, а дома ел только морковь. Он часами скреб ее ножом, чтоб оставалась лишь безупречная рыжая плоть. Иногда он резал морковь на небольшие кубики или перемалывал в соковыжималке и ел, как суп, из плошки. Нарезал длинной соломкой и раскладывал на блюде. Иногда аккуратно натирал на терке и вытряхивал на тарелку, словно пучки волос.
Эммет каждый раз клал рядом с тарелкой ложку и вилку. Справа, на сложенной прямоугольником салфетке всегда лежал нож. Эммет зажигал две восковые свечи в серебряном подсвечнике, доставшемся ему в наследство от матери. Эммет редко выходил на солнце, но кожа его чуть порыжела — будто слабый загар.
Тело приспособилось. Оно стало проще. Он восхищался тем, как усохла его плоть, как туго кожа обтягивала кости, он при любом движении ощущал себя. Чем тоньше он становился, тем безопаснее себя чувствовал. Казалось, перемещаться в пространстве стало легче. Эммет верил, что находится на пути к чему-то важному. Досконально изучив свой организм, он начнет преображаться силой мысли. Уже сейчас он отслеживал ритмы тела, чувствовал каждую живую клетку, малейшую вибрацию.
С психиатром Эммет своими идеями не делился. Эммет давно наловчился его дурачить. Но приходилось тщательно наряжаться, чтобы скрыть худобу. Вот и сегодня ему хотелось выглядеть уверенно в офисе доктора, словно нет ничего необычного в том, что в жаркий летний день он надел куртку.
На каждом сеансе Эммет подолгу рассказывал о деликатесах, которые якобы готовил. Он подробно описывал рецепты, продукты и процесс приготовления каждого блюда. Он сказал доктору, что начал устраивать вечеринки для друзей. «Я потихоньку приобретаю репутацию хозяина салона», — похвастался Эммет. А потом добавил, что подумывает о поступлении на кулинарные курсы в Институт питания и теперь, преодолев свой страх перед едой, собирается стать шеф-поваром.
По дороге к психиатру Эммет репетировал сегодняшнюю речь. Он проговаривал про себя рецепт шоколадного суфле, который накануне выучил наизусть, и сейчас тренировался со смаком перечислять названия ингредиентов, так, будто чувствует их аромат и вкус.
«Взбитые яичные белки смешиваем с сахаром. Добавляем четыре ложки размягченного масла. Восемь расплавленных плиток шоколада». Он представил, как облизывает миску, и усилием воли удерживал этот образ, пока не схлынула волна отвращения. Потом заставил себя мысленно облизать каждый палец.
За углом гастронома он заметил перегруженный мусоровоз, стоящий почти на тротуаре. «16–20, пункт С, — произнес он про себя. — Мусор и пепел должны храниться в здании или на задних дворах, пока не придет время их вывозить». Эммет знал, что мусорщики иногда не появляются в этом квартале по нескольку дней. При такой жаре мусор успеет сгнить, к дверям магазинов набегут тучи крыс.
Эммет пожалел, что не прихватил с собой фотоаппарат: хорошо бы запечатлеть на пленке такую рискованную халатность. В верхнем ящике письменного стола у Эммета под замком хранилась целая пачка снимков со всего города. Эммет помнил каждый пункт своей картотеки городских правонарушений. Недаром он выписал бесплатные буклеты правительственных агентств. Он считал, что обязан записывать все, что в городе шло не так, и верил, что корень всех зол — в недостаточной информированности жителей. Хотя в последние дни его самого тяготила эта обязанность. Беззакония поджидали на каждом углу. Даже вытряхивая коврик на площадке и тем самым загрязняя воздух соседу, он чувствовал, что согласно буклетам совершает преступление.
Эммет поднял руку, подзывая такси, и его ошеломила вонь. Так пахнет в комнате больного. «Это яды выходят из меня», — весело подумал Эммет, представляя себе, как еда, съеденная им за всю жизнь, покидает тело, точно выхлопные газы. Он потряс рукавом, чтобы тот отлип от тела. Но ткань приклеилась к коже, словно мокрая шерсть.
У тротуара остановилось такси, Эммет снял очки и широко улыбнулся, намекая водителю, что он не опасный пассажир.
Таксист на дюйм опустил стекло и прогавкал, не открывая дверь:
— Куда едем?
«Пункт 202-А, — отметил про себя Эммет. — Он не имеет права так меня спрашивать, в лоб. Он обязан сначала посадить меня в машину, а потом отвезти, куда пожелаю». Эммет наклонился, пытаясь сквозь ветровое стекло рассмотреть номер водительской лицензии. Он задумался, не пропустить ли сеанс у доктора и не попросить ли водителя отвезти его в другой конец города. Если водитель не согласится, Эммет непременно напишет жалобу.
Водитель с опаской уставился на складки его джинсов. Эммет погладил себя по карманам, показывая, что никакого оружия там нет. Ему вдруг стало обидно. Он и слова не успел сказать, а его уже считают виноватым.
— Восемьдесят восемь, на Пятой, — прошептал он в щель приоткрытого окна. Щелкнул замок, Эммет залез в машину.
Водитель включил счетчик, и на табло задрожали красные циферки.
— Закрывай дверь быстрее, сейчас всю прохладу из салона выпустишь. Да что с тобой? Болен или что? С чего ты так нарядился?
— Я еду к доктору, — невнятно ответил Эммет.
Он расстегнул куртку и поежился от охлажденного воздуха.
«Вот какой он — холод», — подумал Эммет и сосредоточился на струйках прохладного воздуха из кондиционера, стараясь сохранить это ощущение в памяти, чтобы потом при желании воссоздавать.
— Так в чем дело-то? Турист, что ли? Стоял там, как больной какой-то. А может, с Аляски приехал и легкой одежды не захватил? Или другая проблема? А может, и не одна? — Водитель рассмеялся, в горле у него забулькало, и он сплюнул в платок розовый блестящий харчок. Эммет прижал кулак к губам, подавляя приступ тошноты. «Предположим, это жвачка», — подумал он и заставил себя храбро посмотреть в глаза водителю через зеркало заднего вида.
— Спасибо, что согласились меня подбросить, — сказал он так, словно водитель сделал ему одолжение. — Пару раз я сам подумывал стать таксистом, но не представляю, как можно отличать безобидного пассажира от злоумышленника. Ведь это трудно понять с первого взгляда.
— Да, отличить невозможно, — сказал водитель и, вынув нож из ножен, воткнул его в приборную панель. — Вот он, мой заветный амулет. Пока он тут, со мной, у пассажиров в голове не возникнут подлые мыслишки. — Он воткнул нож в дыру около радиоприемника и ударил по нему пальцем. Нож завибрировал, точно трамплин в бассейне.
— Не могу вас осуждать, — сказал Эммет, — в таком городе, как этот, даже друзьям доверять опасно.
Эммет нечаянно пнул ногой желтый полиэтиленовый пакет у двери. Он заметил торчащий из пакета уголок коричневой бумаги — какой-то сверток. Передвинувшись к краю сиденья, он указательным пальцем зацепил изогнутые пластмассовые ручки. Пока он тянул их к себе, пакет шуршал, и Эммет боялся, что водитель вот-вот обернется и закричит, что это его пакет. Он сразу вспомнит, как Эммет стоял на тротуаре с пустыми руками.
— Как вас зовут? — спросил Эммет, отвлекая внимание, и через прозрачную перегородку, отделявшую его от водителя, попробовал разглядеть имя на бланке водительской лицензии. — Там, кажется, написано «Линкольн»? Это ваше имя или фамилия?
— Имя или фамилия, какая разница?
— Да нет, никакой. Просто можно было бы познакомиться. — Эммет наклонился, громко кашлянул и одновременно рванул пакет. Тот тяжело грохнулся на колени.
— Эй, что там происходит? — взволнованно заорал водитель.
— О ч-чем вы? — с запинкой прошептал Эммет и поспешно спрятал руки за спину. Пакет грохнулся на пол.
Эммет проверил, не запер ли водитель двери. «Ага, если он обернется, я схвачу пакет и выскочу». Тут он понял, что они попали в пробку. Машина еще не продвинулась на те восемьдесят центов, что показывал счетчик.
— Да вон там! — сказал водитель, наполовину высунувшись из машины. — Вон оно в чем дело.
На противоположной стороне улицы собралась толпа. Люди переводили взгляд с окна здания на тротуар и обратно, словно загипнотизированные прыгучим мячом. У их ног, как большая рыболовная сеть, лежала белая тряпка.
Водитель в возбуждении плюхнулся на сиденье.
— Прыгун, скорее всего. — Он для пущей убедительности ударил по ножу. Рукоятка звякнула о радиоприемник.
— Прыгун? — переспросил сбитый с толку Эммет.
— Ну да, очередной лунатик вышел по воздуху погулять. Они иногда прыгают, особенно когда уровень безработицы повышается. Может, выйдем и посмотрим? — предложил он, но тут движение возобновилось.
Эммет немигающим взглядом уставился прямо перед собой.
— А другие машины… Они уже поехали.
— Дело ваше. — Водитель пожал плечами и осторожно выехал на центральную полосу.
— А вы видели тело? — спросил Эммет через минуту.
— He-а. Только простыню на асфальте и вмятину на крыше машины. Может, в другой раз нам больше повезет, да, приятель?
На светофоре водитель выдернул нож из приборной доски и стал кончиком чистить ногти.
— Ей еще повезло, что здание старое. В новых окна иногда вообще не открываются, как ни старайся. Случись пожар, не хотел бы я оказаться в таком доме.
— Откуда вы знаете, что это была женщина?
— Бабы чаще прыгают. У них обычно пистолетов нету. Или таблетки, или взлетно-посадочная полоса.
Эммет представил, как женщина стоит на карнизе. Цепляется за кирпичи, из-под ногтей снегопадом сыплется на тротуар известка.
— Интересно, долго она там пробыла, пока решалась?
— Видно, недостаточно долго, раз покрывало не успели натянуть, — засмеялся водитель, зажег сигару и глубоко затянулся.
Эммету показалось, что машина затряслась, будто катафалк.
— Вот интересно, — еле слышно сказал он. — Эти люди, которые выбрасываются из окон. Что, если несколько секунд они чувствуют, как их обдувает воздух, думают: «Как здорово, вот бы еще разок!» И тут вспоминают, что наделали.