— Я бы, наверное, запомнил, но здесь фиг разберешь. Эта жизнь — та жизнь… Просто сгораю от нетерпения, скорей бы снова попасть в ту. — Уинстон поднял чемодан и закинул на плечо рюкзак.
— Покидаю вас, ребята, делайте тут, что хотите.
Уинстон прошел к столу и повертел в руках шариковую ручку Эммета.
— Симпатичненькая. — Он сунул ее себе в карман. — Ладно, я ушел. Ведите себя прилично, мальчики.
— Пусть огонь в домах пылает[10], — сказал Брюс и с ногами уселся к Эммету на кровать.
Эммет перевел взгляд с Брюса на Уинстона. Он чувствовал себя заключенным, наблюдающим за сменой караула. Он смотрел на живот Уинстона, колыхающийся под голубыми молниями, нарисованными на его рубашке. Из кармана торчал серебряный кончик Эмметовой ручки. «На всю жизнь запомню эту сцену», — подумал Эммет. Он не был привязан к Уинстону, но почему-то ему хотелось упросить того подождать, остаться хоть на миг. Не успел он и слова сказать, как Уинстон со своими сумками вышел за дверь и пропал.
— Ну все, он уже история, — сказал Брюс. — Где мы остановились? Ты, кажется, рассказывал мне о песне, которую написал, хотя, может, ее и не ты написал.
— А нельзя потом поговорить? — спросил Эммет. Ему требовалось время, чтобы все обдумать. Брюс ненасытен. Стоит Эммету согласиться на эту игру, как Брюсу захочется, чтобы Эммет начал писать для него песни. Он будет без конца расспрашивать о вещах, про которые Эммет понятия не имеет.
— Как я уже сказал, у нас с тобой теперь вся жизнь впереди. Но я хочу, чтобы ты это сказал. Чтобы ты произнес свое имя вслух.
— Эммет?
— Да не-е-ет. Давай, назови свое настоящее имя. Ты уже рассказал мне про заикание. Ты уже признался, что врешь. Все с тобой ясно. А теперь я хочу, чтобы ты сказал правду. Итак, твое имя.
— Брюс, — вздохнул Эммет.
— Это я Брюс. Давай, мужик, давай. Говори свое имя.
«Почему я сопротивляюсь? — подумал Эммет. — Что может быть хуже этих мучений?» Он явственно увидел буквы, составляющие имя, которое хотел услышать Брюс, но это слово застряло на языке. Эммет почувствовал себя бестелесным, как когда-то давно, на Ямайке, когда пытался заставить себя шагнуть с берега в пустоту и все глядел вниз, на Джонатана, а тот барахтался в воде и кричал ему: «Прыгай! Прыгай! Прыгай!»
— Говори!
— Д-д-джон, — сказал Эммет.
Брюс наклонился ближе. Казалось, он не удивлен и не рад тому, что Эммет согласился произнести чужое имя.
— Я не расслышал, — сказал он.
— Джон. Меня зовут Джон. — Комната задвигалась. Эммет ухватился за простыню, словно за веревку.
— Эммет? — позвал его кто-то от двери.
— Джон, — сказал Брюс. — Запомни, Джон.
— Эммет?
Крис подошел к его кровати. Эммет сидел, но они оказались лицом к лицу.
— Эммет? — Крис повторял его имя все настойчивее, будто умолял.
— Здесь никого нет с таким именем, — засмеялся Брюс. — Давай, скажи ему.
— Что происходит?
— Скажи ему, — шепнул Брюс ему на ухо. — Скажи, что ты Джон.
— Эммет?
— Джон, Джон, Джон, — шептал Брюс, нежно, будто говорил о любви.
— Я иду. — Эммет дрожа поднялся. Он не знал, куда Крис его поведет, но готов был пойти куда угодно.
— У тебя встреча с доктором Франклином, — сказал Крис и недоуменно перевел взгляд с Брюса на Эммета, ожидая объяснений.
Эммет двумя руками обхватил Крисов локоть.
— Уведите меня отсюда, пожалуйста, — шепнул он.
— Скажи ему, — прошипел Брюс, когда они выходили. — Скажи ему, как ты умеешь врать.
8
— Что у вас там приключилось? — спросил Крис, провожая Эммета к автоматической двери у входа в отделение.
— Н-н-ничего.
— Мне так не показалось. Ты уверен?
— Уинстон украл у меня д-д-деньги.
— Надеюсь, не очень много. Что ж ты сразу не сказал? Теперь его выписали, я мало что могу для тебя сделать. А кто такой Джон?
Эммет пожал плечами. Он вздрогнул, услышав колокольчик у двери, и они прошли мимо темно-лилового электрического глазка. Дверь захлопнулась за их спинами.
«Вот я и вышел», — подумал Эммет, с внезапной ностальгией оглядываясь на отделение, оставшееся за рябым стеклом.
Они подождали лифт. В нем толпились медсестры, посетители и курьеры с шипастыми букетами в руках. Незнакомцы с озабоченными лицами и сумками в руках напомнили Эммету, что за пределами больницы и даже в самом больничном здании существует целый мир. Среди нормальных людей он самому себе показался чересчур заметным с этим пластиковым именным браслетом на запястье. Эммет сунул руку в карман, но браслет скользнул выше по руке и стал липким от пота. «Все они прекрасно знают, что означает этот браслет», — заволновался Эммет, считая этажи, — номера загорались на табло: семь, шесть, пять, четыре.
Крис легонько похлопал его по руке и непринужденно заговорил о погоде, будто Эммет знает, как сейчас жарко:
— Ну и жарища, да?
Эммет благодарно кивнул. Остальные вздохнули с облегчением, будто поверили, что Эммет только что зашел сюда с улицы.
Крис оставил Эммета у двери в кабинет доктора Франклина. Эммет остановился и проводил коренастого человечка взглядом.
— Через час за тобой зайду, — бросил он через плечо.
Эммет задержался в вестибюле. «Я свободен», — подумал он и оглянулся. Коридор и вправду пуст. В голове промелькнула мысль о побеге, но ему никуда не хотелось. Даже в этом просторном, открытом коридоре у него кружилась голова, будто нежданно свалилось слишком много свободы.
Доктор Франклин встал со стула и встретил Эммета в дверях:
— Добро пожаловать, добро пожаловать.
Эммет тупо вперил в него взгляд. Он обдумывал, как будет оправдываться — он ведь поддержал Луизу на собрании. Но сейчас он не смог бы объяснить, каким образом он связан с остальными пациентами. Он сам не мог понять, отчего пошел за совершенно незнакомым человеком.
— Присаживайтесь, присаживайтесь, — сказал доктор Франклин, указывая на блестящее кресло красного дерева. — Ну как, привыкаете понемногу?
«Что я ему скажу?» — суматошно подумал Эммет. Он не представлял себе, как объяснить невероятное смятение последних месяцев — да хотя бы последнего часа — человеку, который сам такого не испытывал. Он мысленно увидел себя среди пациентов в коридоре. Изабель бьет его сумкой. Хуанита воет, прижимая к груди свой надувной мяч. Луиза на кровати какого-то общежития грызет разбитую лампочку, будто крендель. Явственно послышался голос Брюса, называющего его чужим именем.
Перед ним за столом сидел врач. «Как я смогу рассказать ему всю мою жизнь?» — думал Эммет, изучая широкий красно-коричневый галстук доктора с прилипшей каплей сырого яйца посередине. Эммету в сто раз легче было с пациентами, чем с врачами. Эмили, Дафне и Луизе, даже Брюсу и Уинстону не нужно объяснять свое прошлое. Они считали его своим. Эммет не понимал, откуда между людьми появляется дистанция, независимо от их желания и намерений, и что за доверие притягивает его к тем, а не иным людям, встраивает их в его жизнь. Он знал одно: доктор Франклин никогда не был там, где был он сам, и вряд ли возможно хотя бы описать доктору все, что Эммет видел.
Доктор терпеливо улыбнулся ему, ожидая ответа.
— Хорошо, — вяло пробормотал Эммет, будто они сидели где-нибудь в клубе. — Все хорошо.
— Я рад. А как только мы назначим вам новое лечение, все пойдет еще лучше. Мы будем стараться, чтобы ваша жизнь постепенно входила в нормальное русло.
— В глазах… иногда у меня перед глазами двигаются предметы, которые не должны двигаться.
— Но, кроме этих предметов, ничего лишнего не появляется?
— Вроде бы нет, но откуда мне точно знать? Я хочу сказать, когда я их вижу, они там и есть. Для меня, по крайней мере.
— Но вам надо учиться различать, согласны? Мне хотелось бы провести несколько тестов. Понять, как вы себя чувствуете в этом мире. Ничего сложного, все легко и просто, обычный разговор за жизнь, идет?
Эммет согласно кивнул. Он очень устал и надеялся, что угадает правильные ответы и его отпустят обратно в комнату.
— Назовите три штата на букву А.
Эммет представил себе карту, разложенную на столе, береговые линии и полуострова, раскрашенные желтым на фоне голубого бумажного моря. Он представил, как едет с Джонатаном и матерью в машине. У них была цель: путешествуя летом, касаться рукой границ каждого штата, словно это придавало смысл материным скитаниям. Они были везде, кроме двух штатов.
— Аляска, Алабама и Арканзас, — сказал Эммет, вспоминая, как мечтал когда-то совершить путешествие через ледники, к самому сердцу дикой Аляски.
— Отлично, — просиял доктор, будто Эммет сказал что-то гениальное. — А можете назвать имя нашего президента?
— Это каждый ребенок знает, — уклонился Эммет. — Я з-з-знаю, где я живу. Моя проблема не в этом.
— Но мы должны быть уверены. Порой даже самые тяжелые пациенты умело маскируют свои расстройства обаянием.
Эммет представил себе Уинстона. Как он сегодня вечером выбирается из реабилитационного центра, жадно льет керосин из стеклянной бутылки и поджигает кончик длинной деревянной спички.
— Я знаю, — коротко ответил Эммет.
— Тогда двигаемся дальше? Сколько будет девять умножить на двадцать семь? Отвечайте побыстрей, не задумываясь.
Эммет в уме нарисовал цифры на доске столбиком: двадцать семь на девять. Получается три внизу, а шесть в уме, а дважды девять — восемнадцать и потом прибавляем шесть, то есть восемнадцать плюс шесть и три в конце.
Он не мог вывести окончательную цифру. Ему никогда не давалась математика, даже в самом здравом уме и трезвой памяти. Это семейное. А теперь вот его молчание используют, чтобы доказать его невменяемость.
— Число заканчивается тройкой.
— Хорошо. А начинается?
— Восемнадцать плюс шесть? — Эммет уже сомневался, что справится с простым сложением. — С-с-слушайте, я никогда не умел решать примеры. Думаю, это у нас генетическое. У меня плохо с п-п-пространственным мышлением. Нам в школе однажды дали тест с нарисованными квадратиками. Смотришь на них, и надо представить, как они будут выглядеть в собранном виде. У меня оказался самый низкий балл за всю историю штата. Учитель позвонил моей бабушке и сообщил ей, что я умственно о-о-отсталый.