Доктор снял очки и серьезно посмотрел на Эммета.
— Как это переживание повлияло на вас?
— Никак. Мы просто п-п-посмеялись. Моя бабушка ответила учителю: «Не говорите ему, что он отсталый. Может, он не заметит». — Эммет хмыкнул.
Помрачнев, доктор Франклин пометил что-то в блокноте.
— Хм, давайте еще кое-что попробуем. Возьмите этот лист с пятью незаконченными предложениями. Я буду открывать их по одному. Не раздумывайте. Просто запишите первое, что придет в голову.
Первое предложение было таким: «Моя мать_____».
«Что написать?» — заволновался Эммет, вспоминая, как Луиза советовала изобретать детали, чтобы сбить их со следа. Может, стоит написать «убийца» или «наркоманка», но Эммет не хотел очернять память о матери на бумаге, пусть и в шутку.
— Поторопитесь, не раздумывайте, — торопил доктор Франклин.
«Умерла», — написал Эммет.
Доктор подсунул ему другую полоску бумаги. Второе предложение гласило: «Мой отец_____».
«Умер», — не думая написал Эммет.
— Ну вот, так лучше, — буркнул доктор Франклин. — Идем дальше. — Он открыл следующую запись: «Мой брат_____».
«Может, для полноты картины тоже написать «умер»?» — размышлял Эммет. Но тогда доктор подумает, что он желает брату смерти или еще хуже — замышляет убить Джонатана.
— Не думайте, не думайте, — говорил доктор Франклин.
Красивый? Нет, тогда они решат, что Эммет ему завидует, а он никогда не завидовал. Эммету нравилось, как он сам выглядит, ему казалось, что его тело идеально соответствует его душе.
«Любитель кошек», — написал он, наконец.
— Лучше отвечать одним словом, — попенял доктор. — Нам не нужен рассказ, достаточно короткой ассоциации.
— Но это воспринимается как о-о-одно слово, — сказал Эммет, — это же единое целое.
— Ладно, ладно, но в следующий раз постарайтесь. — Доктор открыл четвертую полоску: «Я не_____».
«Любитель кошек?» — подумал Эммет и усмехнулся.
Доктор Франклин уставился на него в упор.
— Что-то смешное? Поделитесь. Запишите.
— Нет, нет, это личная шутка, она ничего не значит. На самом деле.
— Может, я пойму?
— Нет. Просто подумал о смешном, вчера кто-то сказал.
— Может, поделитесь?
— Да ничего особенного. Так как звучит предложение? — Эммет прочел вслух: — «Я не_____». — «Француз? — думал он. — Старый? Сумасшедший? Гурман? Смутьян?» В мире так много всего, чем он не является.
— Скорее, поторопитесь, вы жульничаете, — сказал доктор.
«Медсестра», — наконец вписал Эммет.
— Ну вот, другое дело. — Доктор картинным жестом достал последнюю полоску бумаги. Там стояло: «Я хочу быть_____».
Каким, кем же на самом деле? Каким Эммет хотел бы стать, если бы это было возможно. «Спокойным», — написал он, потому что в глубине души только этого и желал.
— Замечательно, — сказал доктор, собирая бумажки. — Мы поговорим о них чуть позже, а сейчас я хочу, чтобы вы внимательно посмотрели на эти картинки и сказали мне, что вы видите.
Он вынул из портфеля сложенный вдвое лист картона и открыл его, как поздравительную открытку. Там оказалась лужица фиолетовых чернил.
— Я не в-в-вижу ничего, кроме кляксы.
— Вы не стараетесь. Напрягите воображение. Думайте образами. Вам разве никогда в детстве не казалось, что облака в небе похожи на разных зверюшек?
— Нет, никогда. Мне казалось, это просто облака.
— Так постарайтесь. Очистите ум от посторонних мыслей. Что вы видите?
— Простите, — сказал Эммет через минуту. — Но это похоже на чернила.
— Вы сопротивляетесь. — Доктор Франклин сверкнул глазами. — Нужно расслабиться. — Он открыл еще одну картинку. Там чернила растеклись округло и с одной стороны от центра отходили несколько тонких линий.
— Это может быть солнце, — сказал Эммет, — с лучами. Только фиолетовое.
— И с чем у вас это солнце ассоциируется?
— С жарой. С загаром. Я люблю загорать, но у меня сейчас эти, как их, ф-ф-фурункулы на плечах и еще морщины. Так что я стараюсь не загорать, но остановиться не могу. — Эммет откинулся в кресле в полном изнеможении.
— А вы ничего особенного не хотите рассказать мне про пляж?
— Кажется, нет. А должно быть что-то особенное?
Доктор Франклин резковато швырнул открытку на стол.
— Не верю, что вы стараетесь. Как можно так плоско относиться к жизни? Обычно люди чего только в этих пятнах не видят. Образы ярче снов.
— Простите, — покорно сказал Эммет. — Может, попробуем другую картинку?
Доктор Франклин перебрал несколько карточек и победоносно протянул одну Эммету. Чернила тонкой струйкой растеклись вдоль трещины в картоне, а снизу болтался фиолетовый овал.
— Это в-в-воздушный шар падает. Лопнувший мяч. Голова в п-п-петле.
— Так что именно?
— Нужно выбрать? Да что угодно. — Эммет снова взгляделся в кляксу. — Ладно. Пусть г-г-голова в п-петле.
— Вам кажется, что это ваша голова в петле?
— Конечно, но вовсе не из-за картинок. Просто я это чувствую. Я сказал, что это голова, потому что, знаете, вчера эта Хуанита со своим младенцем, слышали? Только это не младенец был, на самом деле это был надувной мяч. Мне до сих пор грустно, потому что она-то верила, что это был настоящий младенец, и она очень расстроилась.
— Да, я слышал. Но не лучше ли вам подумать о том, как вы избегаете правды? Выздоровление требует усилий. Я за вас это сделать не смогу.
— Я попытаюсь, — сконфуженно проговорил Эммет. — Может, последнюю карточку попробовать? Вдруг получится?
Эммет закрыл глаза и постарался очистить ум, чтобы туда хлынули фиолетовые чернила. Он сосчитал до трех и посмотрел на картинку. К его ужасу, там не было ничего, кроме бледных полупрозрачных пятен.
«Я здесь ничего не вижу», — запаниковал Эммет, пытаясь распознать образ. Он не притворялся. Ему хотелось бы сказать доктору Франклину что-то правдивое, такое, что удивило бы их обоих, но он ничего не видел, кроме нервно дрожащих клякс. Эти безличные кляксы задвигались по бумаге, как узоры на ковре его комнаты. Вспомнилось, как мать показывала ему созвездия. Она узнавала галактики легко, словно лица любимых, но, как она ни старалась, Эммет, с фальшивым энтузиазмом глядя на звезды, не видел ничего, кроме отдельных световых точек.
— Простите. Думаю, со мной что-то не в порядке. Это как те квадратики, которые я видел квадратиками, и все. Может, я и впрямь отсталый.
Эммет говорил так искренне, что доктор потянулся через стол и похлопал его по руке.
— Может быть, в следующий раз, — сказал он. — Когда вы будете поспокойнее.
— Да, — сказал Эммет, поднимаясь. — Да, когда я тут попривыкну.
— Вы спешите? — спросил доктор Франклин, вынимая полоски с ответами Эммета. — Мне хотелось бы обсудить то, что вы написали.
Эммет попытался восстановить свои ответы, чтобы подготовиться к обсуждению, но смог вспомнить только одно слово: «умер». Будто прочитав его мысли, доктор Франклин сказал:
— Ваши родители умерли. — Он говорил, будто готовил Эммета к дурным новостям.
Эммет заерзал на стуле.
— Ну и? — Нетерпеливым жестом доктор пригласил Эммета продолжить.
— У меня есть брат.
— И?
— И он жив.
— Я это понял, — огрызнулся доктор Франклин. — Вы к нему еще какие-нибудь чувства испытываете?
— Нет. То есть да, к-к-конечно. — Эммет дернулся и замер. Он знал, что любой ответ влияет на его будущее. Он понял, что не может, как Луиза, сочинять истории, которых никогда не было. Он не хотел, чтобы доктора что-то имели против него — хотя бы его ложь.
— Почему вы утверждаете, что вы не медсестра? — пролаял доктор Франклин, меняя тему.
— Это из одного стихотворения. Я его вспомнил, потому что я сейчас в б-б-больнице, и тут так много медсестер, а я не медсестра, понимаете?
— Да, — вяло произнес доктор Франклин.
Эммету показалось, что он проигрывает. Доктор ведь мог что угодно написать в своем заключении. Например, что Эммет симулянт, что он не заинтересован в выздоровлении.
Эммет вспомнил последний вопрос и, пытаясь хоть как-то умиротворить доктора, поднялся и взволнованно заговорил:
— Я знаю, что «спокойным» — это неточное слово, но вы же хотели одно слово, и я старался. Знаете, однажды я видел очень п-п-плохой фильм про Вьетнам, но там был один интересный момент, когда солдаты оказались в джунглях, и враг всюду в кустах поставил растяжки. Людям было страшно и шаг сделать, они все время боялись, что у них под ногами взорвется противопехотная мина. Становилось понятно, что, даже когда они в-в-вернутся с фронта и окажутся за миллионы километров от поля битвы, им все равно будет казаться, что кругом мины. В смысле, этот страх никуда не денется. И вот т-т-то же самое чувствую я. Я так нервничаю, как будто повсюду эти ловушки из проволоки.
Доктор Франклин облизал палец и приладил клок волос к лысине. Он старался сохранить бесстрастное выражение лица, но Эммет видел, как расширились его зрачки, будто в уме он уже готовил ответ. Доктор щелкнул замками своего кейса, кончиками пальцев уперся в край стола и улыбнулся, показывая, что сеанс закончен. Эммет разволновался, что врач теперь уйдет, не сказав больше ни слова. Несмотря на сложные уловки, к которым Эммет всегда прибегал, чтобы уберечь часть своей личной жизни от посторонних глаз, он все еще верил, что доктора обладают некоей магией. Эммет надеялся, что, как только он будет способен понять, они объяснят ему, почему он так живет. Он очень хотел верить, что во время сеансов они научатся языку, который его освободит.
Эммет широко улыбнулся доктору Франклину, стыдясь, что лицо сияет, будто у ребенка, до сих пор уверенного, что родители неуязвимы.
— Вы мне поможете? — спросил он. — Я не хочу т-т-так больше жить.
Уже произнося эти слова, Эммет чувствовал, как последняя надежда покидает его. Он вспомнил пациентов отделения. Услышал их вой и стоны. Увидел, как они спотыкаются и пускают слюни. Он верил, что эти люди созданы такими, их уже не вылечить. И он — он ведь тоже поминутно дергается и теряет голову. «Как я мог рассчитывать, что чем-то от них отличаюсь?» — подумал он. Нет, ему уже не переучиться.