[69]. В одной из центральных сцен трагедии Ксения целует портрет умершего жениха, не принимая утешений близких и твердя: «Я и мертвому буду ему верпа». Неожиданная и примечательная черта образа Ксении у Пушкина: исповедуясь в своем горе, Ксения говорит напевно, будто лирическим народным речитативом. Вряд ли Пушкин знал, что Ксении приписывали сочинение стихов (песни, сохранившиеся в тетрадях Ричарда Джемса, были опубликованы уже после смерти Пушкина). Но если попробовать записать маленький монолог Ксении ритмической разбивкой, мы наглядно убедимся, что перед нами стихи, родственные по духу подлинным песням Ксении Годуновой:
Милый мой жених,
Прекрасный королевич,
Не мне ты достался,
Не своей невесте,
А темной могилке
На чужой сторонке...
С чудодейственной силой прозрения Пушкин уловил самый дух художественной натуры Ксении, этого поэтического лица русской истории.
Судьба Натальи Долгорукой
В поэме Н. А. Некрасова «Русские женщины», посвященной подвигу декабристских жен, которые последовали за своими осужденными на каторгу мужьями в Сибирь, есть такие строчки, обращенные поэтом к далекой предшественнице героинь:
Пускай долговечнее мрамор могил,
Чем крест деревянный в пустыне,
Но мир Долгорукой еще не забыл...
Кто же эта Долгорукая, которую — увы! — мы мало помним сейчас, несмотря на надежды Некрасова? Надежды тем более серьезные, что Долгорукая еще до Некрасова была воспета двумя русскими поэтами — Рылеевым и Козловым. Исторические думы Рылеева ставили своей целью «возбуждать доблести сограждан подвигами предков», как определил их смысл А. А. Бестужев, и посвящены лицам историческим: Ивану Сусанину, Петру Великому, Дмитрию Донскому и др. Среди них — три женских портрета: княгини Ольги, жены киевского князя Владимира Рогнеды и Натальи Долгорукой.
Об Ольге и Рогнеде рассказывают летописи, Наталья Долгорукая — лицо частное, ничем не знаменитое. Чем же привлекла она поэта?
Дума написана в 1823 году, за два года до декабрьского восстания. Однако готовиться к нему не только политически, по и нравственно декабристы начали давно, предвидя, какие испытания выпадут их близким. Думая о женском идеальном характере, как он его понимал, Рылеев вызвал из темных глубин истории эту скромную женскую тень — не героиню и не жену героя.
Слава вообще прихотлива, капризна и несправедлива. Тут почти всегда действует суровый закон силы — кто победил, тот и прав, тому пир, тому слава, победителя не судят. Самовластный случай правит державно. Чем же заслужила право на внимание потомков Наталья Долгорукая? Не суетясь в заботе о сохранении событий своей жизни, она, по просьбе сына, к счастью, написала записки «Что мне случилось в жизни моей достойно памяти». Спустя сорок лет после се смерти они были напечатаны ее внуком поэтом Иваном Михайловичем Долгоруким в 1810 году и с увлечением прочитаны русским читающим обществом. Прекрасный слог этих записок, искренность в выражении чувств, женственная непосредственность и одновременно благородная энергия — все это делает записки замечательным литературным памятником. К сожалению, они остались незаконченными, но и в неполном своем виде имеют значение человеческого документа большой силы и исторической подлинности.
Возможно, Рылеев прочитал или сами эти «Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой, дочери фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева» или подробный рассказ о жизни Долгорукой, составленный на их основе Сергеем Глинкой и напечатанный в 1815 году в журнале «Русский вестник»[70].
Однако сюжет думы Рылеева лежит за хронологическими пределами воспоминаний Долгорукой, как бы продолжая их. История несчастного замужества героини, помолвленной со знатным женихом, оказавшимся в одночасье гонимым, которому невеста не изменила, вышла замуж уже за опального и поехала за ним в ссылку,— романтический сюжет сам по себе. Но он остается за пределами рылеевской думы. В ней Наталья Долгорукая, уже вернувшись из Сибири, оплакивает погибшего мужа и постригается в монастырь. Перед пострижением она бродит по берегу Днепра и, прощаясь со своим прошлым, бросает обручальное кольцо в воду — это клятва в вечной любви мужу:
Была гонима всюду я
Жезлом судьбины самовластной;
Увы! вся молодость моя
Промчалась осенью ненастной.
В борьбе с враждующей судьбой
Я отцветала в заточеньи;
Мне друг прекрасный и младой
Был дан, как призрак, на мгновенье.
Забыла я родной свой град,
Богатство, почести и знатность,
Чтоб с ним делить в Сибири хлад
И испытать судьбы превратность.
Для Рылеева постричься в монастырь — это заключить себя добровольно в могилу:
Живая в гроб заключена,
От жизни отрекусь мятежной.
А пребывание в монастырской келье — унылое доживание:
Там дни свои в посте влача,
Снедалась грустью безотрадной
И угасала, как свеча,
Как пред иконой огнь лампадный.
Уходили в монастырь калеки, вдовы, постригались от несчастной любви, потерявшие надежду на счастье. Но в монастырях же спасали и счастливое прошлое, которое хотели оставить в воспоминаниях, не растратив в повой жизни, в поисках судьбы. Монастырь был как бы гарантией сохранения любви к покойному мужу, видимо, поэтому и ушла туда Наталья Долгорукая, не пожелав искать себе иного счастья.
Очевидно, Рылеева мучил вопрос: как долго будут помнить близкие его и его друзей по тайному обществу в случае их гибели. И преданная верность Долгорукой мужу, его памяти в монастырском уединении, как прежде в Сибири, взволновала поэта. В пояснении к думе Рылеев написал: «Нежная ее любовь к несчастному своему супругу и непоколебимая твердость в страданиях увековечили ее имя».
14 декабря 1825 года болью отозвалось по всей России. Виселица с пятью казненными, среди которых был и автор думы «Наталия Долгорукова», на многие годы стала мрачным символом николаевского царствования. Десятки декабристов были сосланы в Сибирь. Одиннадцать жен разделили с ними изгнание, ошеломив русское общество своей стойкостью, самоотвержением и несгибаемой волей.
Друг многих декабристов, в том числе Рылеева и Кюхельбекера, слепой поэт Иван Иванович Козлов пишет в это время, вспоминая о потерянных друзьях — казненных и сосланных:
Смотрю ли вдаль — одни печали,
Смотрю ль кругом — моих друзей,
Как желтый лист осенних дней,
Метели бурные умчали.
В 1828 году появляется в печати поэма Козлова «Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая». Как и Рылеева, Козлова привлекает в Долгорукой необычайная сила женского характера: величие души, органическая готовность к самопожертвованию, беззаветная сила и щедрость любви.
В поэме Козлова Наталья Долгорукая говорит:
Не страшно с другом заточенье:
С ним есть и в горе наслажденье,
Чем жертва боле,
Тем пламенной душе милей
Сердечный спутник грустных дней.
Для религиозного Козлова, в отличие от Рылеева, монастырь — «тихая, надежная пристань», где можно искать «спасенья» от бури гибельных страстей героине, «разбитому челну грозой мятежной». Только там для нее «якорь упованья», «и вечность, и любовь». Героине Козлова является во сне покойный муж. Он велит ей идти в монастырь, чтобы приблизиться к нему, пребывающему уже в жизни вечной:
Покинь земное!
В любви есть тайное, святое,
Ей нет конца, и там я твой.
Однако пострижение в монастырь, которое описывают оба поэта, было лишь эпилогом в удивительной жизни Натальи Долгорукой. Что же это за прошлое, с которым она не пожелала расстаться, не испугавшись и монастыря? Из ее замечательных записок вырисовывается возвышенный женский характер, восхитивший русских поэтов. Обратимся к ее биографии.
Наталья Борисовна была дочерью знаменитого фельдмаршала, сподвижника Петра Первого, «благородного Шереметева», как назвал его Пушкин в «Полтаве».
Наталья родилась 17 января 1714 года. Ее детство прошло в шереметевском доме на Фонтанке, воспетом впоследствии Анной Ахматовой как «Фонтанный дворец». Когда Наталье исполнилось пять лет, умер ее отец, в четырнадцать она осталась круглой сиротой. Однако мать успела дать дочери прекрасное образование и воспитание: «Я росла при вдовствующей матери моей во всяком довольстве, которая старалась о воспитании моем, чтоб ничего не упустить в науках, и все возможности употребляла, чтоб мне умножить достоинств».
После смерти матери, пишет Долгорукая, «пришло на меня высокоумие, вздумала себя сохранять от излишнего гуляния, чтоб мне чего не понести какого поносного слова — тогда очень наблюдали честь. Я свою молодость пленила разумом, удерживала на время свои желания в рассуждении того, что еще будет время к моему удовольствию, заранее приучала себя к скуке»[71].
Однако время радостей для нее не наступило никогда. В пятнадцать лет юная Шереметева стала невестой первого жениха в государстве — любимца императора Петра II двадцатилетнего красавца князя Ивана Долгорукого. Семейство Долгоруких — в фаворе. Подросток Петр Алексеевич, сын казненного Петром I царевича Алексея,— уже два года русский император и только что успешно выдержал борьбу с всесильным временщиком Александром Даниловичем Меншиковым.
Эта борьба была нелегкой. Едва юного Петра провозгласили императором, Меншиков перевез его к себе во дворец и через несколько дней обручил его — двенадцатилетнего мальчика — со своей шестнадцатилетней дочерью Марией. Ему грезился царский престол с дочерью императрицей, и он уже распорядился внести в календарь имена своего семейства наравне с особами царской семьи. Однако, ослепленный видением трона, развращенный могуществом и удачей, Меншиков не заметил, что умом и сердцем императора, с которым он привык не считаться, постепенно, но прочно овладел его гоф-юнкер молодой Долгору