На обращение монахини Нектарин Екатерина ответила отказом: «Честная мать монахиня! письмо ваше мною получено, на которое по прошению вашему иной резолюции дать не можно, как только ту, что я позволяю сыну вашему князю Дмитрию жить, по желанию его, в монастыре, а постричься, в рассуждении молодых его лет, дозволить нельзя, дабы время, как его в раскаяние, так и нас об нем в сожаление, не привело»[77].
Однако предусмотрительность Екатерины оказалась напрасной. Молодой Долгорукий скончался в том же году. Мать пережила сына лишь на два года и умерла на 58-м году жизни в 1771 году. Вероятно, она скончалась от чахотки. Внук ее, впоследствии известный поэт Иван Михайлович Долгорукий, названный в память деда Иваном, вспоминает в своих записках, что у нее «в последнее время часто шла кровь горлом. Меня ласки ее от всех прочих отличали. Часто, держа меня на коленях, она сквозь слезы восклицала: «Ванюша, друг мой, чье имя ты носишь!» Несчастный супруг ее беспрестанно жил в ее мыслях»[78].
В монастыре Наталья Борисовна — Нектария и написала свои записки. Пожалуй, больше всего поражает в них отсутствие настоящей религиозности — будто писала их не монахиня, не затворница, отрекшаяся от земной жизни. Это воспоминания о страстной, неистребимой любви, над которой невластна и самая уничтожающая сила мира — время.
Описав историю своей любви и своих бедствий, Долгорукая последние слова обращает к мужу: «Счастливу себя считаю, что я его ради себя потеряла, без принуждения, из своей доброй воли. Я все в нем имела: и милостивого мужа, и отца, и учителя, и старателя о спасении моем». Это признание не монахини, но обреченной любви и вечно тоскующей о своей потере жены.
Если вам случится побывать в музее-заповеднике Киево-Печерской лавры, вы, несомненно, остановитесь у развалин Успенского собора, замечательного памятника архитектуры, разрушенного во время Великой Отечественной войны в ноябре 1941 года. Немногое уцелело и удалось спасти под развалинами храма. Но реставраторы, бережно законсервировавшие оставшиеся руины собора, вынесли к его стене две чугунные могильные плиты, прежде покоившиеся под церковными сводами. Это плиты с могил Натальи Борисовны Долгорукой и ее сына Дмитрия.
Многочисленные экскурсанты, сегодняшние посетители лавры, неизменно останавливаются у этих плит, вглядываясь в старинную чугунную вязь надписи, в которой говорится, что княгиня Долгорукая «в супружество вступила в 1730 году апреля 5, овдовела в 1739 году ноября 8 числа, постриглась в монахини в Киево-Флоровском девичьем монастыре в 1758 году сентября 28 и именована при пострижении Нектария, и в том имени приняла схиму в 1767 году марта 18 числа, и пожив честно, богоугодно по чину своему, скончалась в 1771 году 14 июля».
Стало быть, Некрасов ошибался, думая, что могила Долгорукой затеряна в сибирской глуши.
Бумаги, оставшиеся после покойной в киевском монастыре, были пересланы сыну. Записки же опубликовал внук ее, который собирался написать историю жизни своей замечательной бабки, но «недостаток рукописей принудил его оставить сие намерение».
Наталья Борисовна Долгорукая на своем не очень долгом веку застала царствование восьми русских императоров: она родилась при Петре Великом, умерла при Екатерине II, пережив эпохи Екатерины I, Петра II, Анны Иоанновны, Анны Леопольдовны, Елизаветы Петровны, Петра III.
В кипящий и раздираемый страстями XVIII век, с его идеалами служения государству, накрепко привитыми России Петром I, изменились представления и о назначении и роли женщины.
После домостроевского затворничества петровские ассамблеи вывели русскую женщину к более свободной, а при дворе — порою — и распущенной жизни, о чем сокрушался князь Щербатов в своем труде «О повреждении нравов в России». Богатство, власть, придворные чины, если не для себя, то для возлюбленного или мужа, женщина могла получить отныне подобно мужчине. Понятия о нравственности стали едва ли не монополией церкви. Во всяком случае, охраняла их по преимуществу церковь, а не общественное мнение.
В век могущественных фаворитов, этих рыцарей случая, развращенное зрелищем столь легких побед и обогащений придворное общество более всего ценило роскошь, легкую жизнь, сказочные богатства. Частная жизнь, от которой веяло воспоминаниями о домостроевщине, была не в почете. Поэтому судьба Долгорукой — в эпоху скандальных связей, блистательных фавориток и громких любовных историй — должна была казаться ее современникам серым, невыразительным полотном.
Записки Натальи Борисовны Долгорукой являются памятником семейной частной жизни XVIII века. И. М. Долгорукий написал в своих воспоминаниях, что бабка его «одарена была характером превосходным и приготовлена от юности к душевному героизму». Однако само понятие «душевного героизма» — это уже понятие нового, XIX века, в который легендой вошла Наталья Долгорукая как пример высокого нравственного духа и цельности души.
Несомненно, что описания ее жизни читали в детские и юношеские годы будущие жены декабристов. И образ женщины, ставшей на защиту своей любви к человеку, гонимому всесильной властью, не мог не повлиять на их представления о высоком назначении женщины.
«Душевный героизм» Долгорукой стал для них примером женской судьбы, когда, по слову воспевшего ее поэта,
Святость горя и любви
Сильнее бедствия земного.
«Двойной венок» Зинаиды Волконской
В мае 1827 года, посылая княгине Зинаиде Волконской свою поэму «Цыганы», Пушкин сопроводил ее восторженным и искренним стихотворным посвящением:
Среди рассеянной Москвы,
При толках виста и бостона,
При бальном лепете молвы
Ты любишь игры Аполлона.
Царица муз и красоты,
Рукою нежной держишь ты
Волшебный скипетр вдохновений,
И над задумчивым челом,
Двойным увенчанным венком,
И вьется и пылает гений.
Почему же — «царица муз» и «двойной венок»?
Пушкин появился в московском доме Зинаиды Волконской осенью 1826 года. После казни пяти декабристов 13 июля царь Николай захотел ослабить в русском обществе гнетущее впечатление от жестокости расправы и возвратил первого поэта России из михайловской ссылки. Этой же осенью жандармский полковник Бибиков пишет Бенкендорфу из Москвы: «Я слежу за сочинителем Пушкиным, насколько это возможно. Дома, которые он наиболее часто посещает, суть дома княгини Зинаиды Волконской, князя Вяземского... Разговоры там вращаются по большей части на литературе»[79].
Дом Зинаиды Волконской был в эту пору хорошо известен москвичам. Он принадлежал ее мачехе, урожденной Козицкой, и стоял на углу Козицкого переулка и Тверской улицы. (Дом этот в перестроенном виде сохранился до наших дней и известен ныне москвичам иод старинным названием «елисеевский магазин».) Волконская поселилась в этом доме в 1824 году, когда переехала жить из Петербурга в Москву. Украшенный прекрасными картинами и статуями, дом Волконской стал центром всех любителей искусства, в особенности музыки и литературы. Душой его и хозяйкой была сама «Северная Коринна» — Зинаида Александровна Волконская, урожденная княжна Белосельская-Белозерская.
Отец ее князь Белосельский-Белозерский был известным писателем, дипломатом, автором философских сочинений, переписывался с Вольтером, который хвалил его изящные французские стихи, и Кантом, который дал высокую оценку его философскому трактату о познавательных способностях человека — «Дианиология, или философская схема познания» (1790)[80]; состоял членом ученых обществ, собирал картины и скульптуры, за что получил прозвище «московского Аполлона». Зинаида родилась в Турине и получила прекрасное и разностороннее образование. Она знала несколько европейских языков, владела латинским и греческим, училась живописи. Но ее музыкальные способности, сильный и редкий но красоте голос были исключительны.
Девочка лишилась матери при рождении (1789 год), а когда ей исполнилось 20 лет, потеряла отца — друга. Вскоре после его смерти она вышла замуж за известного деятеля александровской поры флигель-адъютанта Никиту Григорьевича Волконского, родного брата будущего декабриста — Сергея Волконского. Это было накануне войны с Наполеоном. После изгнания французской армии из пределов России весною 1813 года Зинаида Волконская в свите, сопровождающей императора, выехала в Европу. В марте 1814 года русские войска заняли Париж, в ноябре открылся знаменитый Венский конгресс. Ему сопутствовали многочисленные празднества и увеселения, на которых Зинаида Волконская впервые выступила на сцене. Вена и Париж очарованы и покорены молодою русскою княгиней, ее удивительным по красоте и звучности контральто, природной музыкальностью, свободой держаться на сцене, наконец, ее драматическими способностями.
Кумир парижан в эти годы, прославленная актриса Марс восклицает, услышав пение Волконской и увидев ее игру: «Как жаль, что такой сценический талант достался на долю дамы большого света!»[81] А когда Волконская сама подобрала труппу и поставила со своим участием на сцене частного театра онеру «Итальянка в Алжире» Россини, неизвестного в эту пору во Франции, то ей востороженно и благодарно аплодировал сам композитор. На русские темы, напетые ему Волконской, Россини сочинил арию в «Севильском цирюльнике».
Княгине всегда как будто мало своего личного успеха, и она жаждет познакомить мир с тем прекрасным, чем она владеет, разделить свое богатство на всех.
Марс не зря сожалела о талантливой «даме большого света». Предрассудки могущественнее успеха. Александр I недоволен выступлениями княгини Волконской на парижской сцене. Русский двор давно вернулся на родину, а она никак не может оторваться от увлекшей ее стихии театрального, музыкального Парижа. «Искренняя моя привязанность к вам, такая долголетняя, заставляла меня сожалеть о времени, которое вы теряете на занятия, по моему мнению, так мало достойные вашего участия... С истинным удовольствием встречу я минуту вашего к нам возвращения»