Воздухом Москвы дышать становилось все труднее. Однако Волконская не уступает ни властям, ни времени. Вспомним послание Волконской Пушкина. Ее дом — по- прежнему независимый остров «средь толков виста и бостона» Москвы, испуганной репрессиями против декабристов и пытающейся «рассеяться». В своем доме княгиня Зинаида не только демонстративно принимает, но и открыто чествует вернувшегося из ссылки Пушкина и сосланного Адама Мицкевича. Под подозрением сейчас все — но искусство и литература в первую голову. «Вист и бостон» — это теперь и паспорт на лояльность, доказательство политической благонадежности. (Кстати сказать, один из современников пишет, что когда «знакомые просили у княгини позволения составить партию виста, она положительно заявила, что никогда не дозволит, чтобы у нее в доме играли в карты». Очевидно, Пушкин знал об этом запрете.)
Деятельная и подвижная натура Волконской жаждет вольного воздуха, но сгущающийся полицейский туман все плотнее затягивает Россию. Мысли и боль «княгини Зинаиды» не о своем личном преуспеянии, которое именно в эту пору достаточно прочно.
После того как «Славянская картина» была переведена и опубликована на русском языке, Волконская избрана почетным членом Общества истории и древностей российских при Московском университете. Она первая женщина, удостоившаяся этой чести. Диплом ей вручил известный историк И. М. Снегирев. Общество любителей российской словесности также ввело ее в состав своих членов. В журналах печатаются путевые записки Волконской по Германии и Италии, о которых известный филолог Ф. Буслаев в конце века скажет самые лестные слова: «Эстетические этюды княгини Волконской по обширным ее сведениям в истории искусства и литературы, по глубине и оригинальности мысли и по художественному изложению не теряют высокого значения и в наше время, а статья о Ниобе и Лаокооне могла бы целиком войти в знаменитое исследование Лессинга «Лаокоон»[89].
В апреле 1827 года после смерти Веневитинова и высылки Воше Волконская обратилась в Общество истории и древностей российских с предложением основать при нем общество «Патриотическая беседа» с ежемесячным журналом на французском языке. Цель общества и журнала — регулярно знакомить иностранных ученых и весь европейский просвещенный мир «с древностями и достопамятностями России». Волконская пишет, что, находясь за границей, она «старалась наблюдать, какими средствами просвещение у образованных народов Европы достигло этого общего и деятельного влияния, этой полноты жизни». Она видит, что тесная и непосредственная связь разных стран осуществляется научными журналами. Поэтому ею и завладело намерение основать подобного рода журнал в России. Волконская сожалеет, что замечательные памятники русской старины совсем неизвестны в Европе, и предлагает план издания «Описаний казенных, монастырских и частных библиотек, развалин, укреплений, гробниц, каменных памятников, курганов, монет, медалей».
Мечта Волконской отчасти была выполнена в начале нашего века Игорем Грабарем и его единомышленниками, которые заставили Европу увлечься древним русским искусством.
Но Зинаиде Волконской ответа на ее предложение не последовало. Ни она сама, ни ее заботы о знании европейского искусства в России и русского искусства в Европе были не нужны.
В 1829 году Зинаида Волконская вместе с сыном навсегда уезжает из России в Италию. Биограф ее справедливо пишет: «Едва ли можно предположить, чтобы З. А. добровольно и без настоятельной необходимости пожелала оставить Москву». О причине отъезда Волконской нам известно из скупого сообщения ее племянницы: Волконская приняла католичество, и «когда известие о совращении княгини З. А. Волконской в католичество дошло до императора Николая Павловича, его величество хотел ее вразумить и посылал ей с этой целью священника. Но с ней сделался нервический припадок, конвульсия. Государь позволил ей уехать из России, и она избрала местом жительства Рим, где ее прозвали Beata»[90]. Все в этом рассказе характерно, но, пожалуй, больше всего то, что царь Николай не мог примириться с тем, чтобы Волконская оставалась в России.
Нам неизвестно, где и когда Волконская приняла католичество. Может быть, это случилось в Одессе, где она подружилась со знаменитым педагогом аббатом Николя, основателем Ришельевского лицея, который составил княгине программу воспитания ее сына. А может быть, тут сыграла свою роль и дружба Волконской с Александром I, который, как известно, последние годы был под сильным влиянием мистических настроений. (Во всяком случае цель поездки Волконской весной 1825 года в Царское Село для свидания с императором для нас неизвестна.) Но одно можно сказать твердо: католичество Волконской было такой же формой личной независимости, попыткой обрести внутреннюю свободу, как несколько лет спустя у знаменитого русского католика В. Печерина, И. С. Гагарина. Несомненно, что и эстетическая сторона католического обряда, изощренно развитая в нем, не могла оставить Волконскую равнодушной.
Волконскую провожали со слезами. Много стихов было сочинено на ее отъезд, но лучшие и самые горькие написаны Баратынским:
Из царства виста и зимы,
Где под управой их двоякой,
И атмосферу и умы
Сжимает холод одинакой,
Где жизнь какой-то тяжкий сон,
Она спешит на юг прекрасный,
Под Авзонийский небосклон.
У Баратынского не просто перекличка с посланием Пушкина московской «царице муз» — это трагическое развитие одной темы, ответ ему: у Пушкина «толки виста и бостона» «царица муз и красоты» побеждала «играми Аполлона», «скипетром вдохновений», «двойным венком» — литературы и искусства. Но «толки виста и бостона» превратились в «царство виста и зимы», и «управу двоякую» этого царства уже не одолеть. Можно лишь бежать из этого «тяжкого сна». Баратынский отвечает Пушкину на критику «рассеянной Москвы» словами о холоде, сжимающем «и атмосферу и умы».
В Италии римская вилла Волконской на долгие годы стала приютом для русских путешественников, и, конечно, в первую очередь для художников, артистов, писателей. Гоголь познакомился там с художником А. А. Ивановым и любил проводить в саду Волконской долгие дни, что и запечатлел на своем рисунке В. А. Жуковский, который так же неизменно навещал «княгиню Зенеиду», как и в Москве.
Неугомонная Волконская и в Италии пытается остаться для России полезной. Она составляет проект основания Эстетического музея при Московском университете, предлагая его выстроить по образцу музея в Неаполе. Он должен представлять собою «собрание гипсовых слепков и мраморных копий с замечательных произведений скульптуры, копий с лучших картин классической живописи, снимков древних и средневековых памятников архитектуры». Волконская брала на себя «надзор за приготовлением слепков и моделей при общем руководстве известных европейских художников Торвальдсена, Каммучини» — давних своих приятелей.
С. П. Шевырев, которого она увезла в Рим на несколько лет воспитателем своего сына, увлекся проектом княгини. Он пишет в Москву письма приятелям М. П. Погодину, Н. А. Мельгунову с просьбой оказать помощь и продвинуть проект. В 1831 году «Проект Эстетического музея при Императорском Московском университете кн. З. А. Волконской» был напечатан в журнале «Телескоп». Однако университет не принял проекта, и осуществить его удалось уже только в нашем веке профессору И. В. Цветаеву, отцу Марины Цветаевой,— ныне существующий Музей изящных искусств им. А. С. Пушкина[91].
Нельзя унести с собой родину. Но для Волконской память о друзьях была священной. Дружба для нее была таким же культом, как и искусство. В саду виллы, которую прорезал древний акведук, Волконская своими руками посадила Аллею воспоминаний, или Аллею друзей, где она, по словам С. Шевырева, «воздвигла памятники всему утраченному милому». Под кипарисами и лаврами сада стояли античные обломки и статуи, и все они были посвящены другу или родному близкому человеку — тому, кого она не хотела и не могла забыть. Впоследствии, уже много лет спустя после смерти Волконской, Ф. Буслаев посетит эту виллу и тщательно перепишет все эти посвящения: так они дойдут до нас. Волконская сама придумывала надписи — некоторые были в стихах. Пушкин, Гете, которого она навещала в Веймаре, Баратынский, любимый отец, Веневитинов, умершие сестры, Жуковский, дед и бабка, скрасившие ее лишенное материнской ласки детство, Александр I, кормилица, Байрон, Вальтер Скотт... Память своего сердца Волконская хотела оставить жить навечно. Она умерла в Риме в 1862 году семидесяти трех лет отроду.
Что осталось нам от ее незаурядной личности, от ее «двойного венка» — служения литературе и искусству? Только память современников, их благодарность. «Почитатели ее таланта, нет, более, чем таланта. Пусть она уверится, что память о ней сохраняется в каждом, кто только знал ее»,— писали о Волконской из Москвы после ее отъезда.
Подчас бывает так, что обществу это неуловимое «более, чем талант», нужнее, чем множество талантов. Вернее сказать, «более, чем талант» сберегает, сохраняет и помогает развиться множеству талантов. Этим даром была в высшей мере наделена Волконская, создавая для всех, кому дороги были литература и искусство, воздух и среду — живительный и волшебный источник творческих вдохновений. Это чувствовали ее современники. Это понял Пушкин, который назвал ее не музой — но «царицей муз». Говоря словами Пушкина, гений Волконской «вился» и «пылал» не напрасно.
Автор и адресат «Философических писем»
(Чаадаев и Панова)
Есть ученые, которые получают известность исподволь, многотомными трудами. Чаадаев возник в русской истории как ослепительная вспышка. На нескольких страницах «Философического письма» им были связаны в тугой узел проблемы философии, религии, политики, нравственности. о которых не перестают спорить вот уже почти полтора столетия. «Выстрел в темную ночь»,— сказал о нем Герцен. В самом деле, десять журнальных страничек «Телескопа», на которых разместилось первое «Философическое письмо» с подзаголовком «Письмо к Г-же***» — единственное, что напечатал Чаадаев при жизни