sen ┐soladh), текст которого в рукописи намеренно опущен компилятором (что оговорено в тексте саги). Объясняя Энгусу, как именно следует использовать этот магический заговор, Мананнан, в частности, говорит:
Когда приготовят для нас покой для питья, иди же к Элкмару и вели ему удалиться отсюда, и будет это для тебя добрым знамением и знаком, а ему обернется убытком и горем (пер. С. Шкунаева [Предания и мифы 1991: 90]).
В оригинале – oir ba deighsen ┐ ba deaghsoladh duitsi sin, ┐ ba dith ┐ ba domaine do sin [Duncan 1932: 190], букв. «ибо будет это добрым знамением и будет доброй удачей для тебя и будет ущербом и будет потерей для него». В данном случае, как мне кажется, речь идет не о результате собственно изгнания Элкмара из Бруга, которое, естественно, может быть расценено только так – удача для того, кто займет жилище, и ущерб для того, кто будет изгнан, но скорее об оценке или квалификации вербального акта как такового. Произнесенное заклинание в данном случае само по себе имеет амбивалентный характер и может оцениваться по-разному в зависимости от фокуса эмпатии нарратора, направленной на бене– или малефактив. Так, один и тот же речевой акт, обладающий магической силой, не имеет в качестве результата добро или зло, но квалифицируется либо как «полезная» вербальная магия, либо как вредоносный заговор. Иными словами, собственно результат проецируется на сам процесс (отчасти можно провести аналогию с русским фольклорным понятием «порча»: имея в основе обозначения, несомненно, результат, лексема одновременно имеет в качестве денотата сам ритуал как процесс, а также связанный с ним вредоносный текст; однако сравнение здесь отражает лишь одну сторону семантического сдвига, перенос с результата на процесс, коннотативная же составляющая в «порче» неизменно остается отрицательной).
Как отмечал в своем анализе саги «Воспитание» Дж. Кэри, несмотря на, казалось бы, разность интерпретаций на сюжетном уровне занимания Энгусом своего холма, на уровне мотивном они могут быть названы скорее тождественными, поскольку в обоих случаях изгнанный Элкмар оказывается связанным заклинанием, т. е. в обоих случаях «мы имеем дело с проявлением вербальной магии» [Carey 1990: 25].
Интересно также, что приведенная в тексте саги (довольно позднем – XI–XII вв.) фраза, описывающая эффект заклинания, несомненно, сама имеет формульный характер. В нем не только используются аллитерирующие синонимы (sén ┐soladh, dith ┐ domaine), но и предположительно вводится характерная для ирландского языка в целом оппозиция префиксов so– ‘хороший’ ~ do– ‘плохой’, имеющая сама по себе характер архаический, но в древнеирландском удивительным образом не просто сохранившаяся, но представляющая активную словообразовательную модель[90]. Отметим, однако, что в данном случае в формуле используется префиксальный композит (deig-sen – букв. «добрый знак»), что показывает некоторую семантическую неясность исходного sén: это само по себе не «счастливое знамение», но «знамение» как таковое, а также – вербальный ритуализованный акт, рассчитанный на обретение удачи.
Далее в саге присутствует «христианское» отступление: Мананнан рассказывает Энгусу о сотворении людей и о восстании ангелов, обернувшихся демонами, и об изгнании их при помощи этого же заклинания.
Описывая собственно исполнение воли и совета Мананнана, нарратор далее пишет, что Энгус произнес «ужасное заклинание». Что же в оригинале? Собственно текст заклинания Мананнана в саге не приводится, однако дается его обозначение – célmaine:
…gid eadh sin tainig ar adhaidh Ealcmair in trath far ordaigh Manannan in fuagra do denam, ┐ dorinni celmaine graineamail d’furuagra a aoidi, ┐ d’fuagair do Ealcmar an Brugh d’fagbail gan anadh gan oirisamh ann. A haitle na mbriathar sin do can Aengus re oidi, ro eirigh Ealcmar co hescaidh uathbasach uiredrom mar eirges fiadh fuaisgneach foluaimneach do tulaig re tafann… [Duncan 1932: 191] —…и все же встал он (Энгус) против своего приемного отца, как велел ему Мананнан, чтобы совершить предательство, и сделал заклинание ужасное для предательства своего приемного отца. И велел Элкмару покинуть Бруг без задержки и промедления. Услышав эти слова, которые пропел Энгус своему приемному отцу, поднялся Элкмар в ужасном страхе и дрожи, подобно оленю пугливому, страшащемуся погони…
Выделенные мной лексемы показывают, что «ужасное заклинание» представляло собой речевой акт и, более того, было исполнено распевом, что характерно для заговорной традиции в целом и ирландской – в частности. Само слово célmaine, по данным Словаря ирландского языка, в качестве исходного имеет значение «пророчество, прорицание» (причем, как правило, дурное), но затем начинает использоваться в расширенном значении – «объявление, громкое произнесение чего-либо». Интересно, что значение «заклинание, заговор» у данной лексемы вообще составителями словаря не отмечено, что представляется мне неверным, ошибочным и не совсем точным. Но понять их логику в данном случае можно, поскольку грань между актом прорицания и собственно вербализацией будущего как актом креативным – для нашего материала предстает почти неразличимой.
Сама лексема célmaine, как и близкая ей семантически, но фигурирующая в бессуффиксальной форме – cél считаются параллельными бриттскими заимствованиями (ср. др. валл. coiliou pl. ‘предречения, предсказания, добрые предзнаменования’ [Falileyev 2000: 33]). В свою очередь бриттские формы восходят к и.е. основе *kai-lo ‘здоровый, целый, благополучный, сохранный’ [IEW: 520], давшей целый пучок германских когнатов с аналогичной семантикой (ср. гот. hails ‘здоровый’, англ. whole ‘целый, полный’, др. – исл. heill ‘счастливый знак, удача’) и засвидетельствованной также в славянских языках – ср. русск. целый. То есть, как можно видеть, основа имеет скорее положительные коннотации, однако, как это часто бывает в процессе заимствования, несколько смещает свое семантическое поле уже в гойдельском. Образованный от формы cél глагол célaid имеет в качестве основного значения – «предрекает, пророчествует», однако, как можно предположить, образует также своего рода лабильную пару с семантикой «ждет, требует предречения»[91] (перевод условен). Ср. яркий пример из саги «Разрушение Дома Да Дерга» (в ходе эпизода король Конайре встречает у входа в дом, где он собирается провести ночь, монструозную женщину по имени Кальб, явно желающую принести ему вред – анализ эпизода в целом см. в [O’Connor 2013: 137–140]):
– Maith sin, a banscál, cid at-chi dúnd, inda fisid?
– At-chíusa duidseo immurgu, ol sise, nocon érnaba cerr ná chárnai dít asin taig hi taudchud acht a mbértae eόin ina crobaib.
– Ní bo dochél célsamar, a bean, ol seisem. ní tú chélas dúind do grés. [Knott 1975: 16–17, l. 543–550].
– Хорошо же, женщина, что ты видишь для нас, если ты знающая?
– Вижу я для тебя, раз уж так, что никто не уйдет из этого дома, кроме тех, кого птицы унесут в своих клювах, – сказала она.
– Не для дурных прорицаний мы прорицали[92], женщина, – сказал он, – не ты предрекаешь нам обычно.
Последняя реплика короля трижды использует интересующий нас корень. Так, префиксальный композит do-chél может быть интерпретирован как вторичное образование к нейтральному cél и переведен как «плохое предречение». Глагол célaid употреблен, несомненно, в разных значениях: «ждать, хотеть предречения» (pret. 1 pl. – célsamar) и «предрекать» (rel. sg. chélas). Однако, данные значения, возможно, представляются разными нам, с наших позиций: семантическое поле глагола в данном случае можно представить как нечто «имеющее отношение к предречению будущего и его вербализации». Иными словами, будущее надо было «увидеть», что и делает пророчица (см в приведенном примере), но затем как бы «озвучить», что делает и она сама, и король Конайре – требуя у нее сообщения о представшем ей видении. Форма 1 pl., таким образом, может отсылать к самому королю, который оказывается кем-то вроде медиатора между прорицательницей из Иного мира и его войском. Такая трактовка делает «двунаправленность» глагола более приемлемой для современного сознания.
То, что речь в саге идет скорее о предречении, чем о благом пожелании или обереге, представляется обусловленным контекстуально: увидев Кальб, король Конайре спрашивает ее, «что ты видишь для нас»[93], то есть просит мифическую провидицу увидеть и предречь будущее.
Близкое, но не совсем идентичное значение, например, имеет лексема célmaine в среднеирландском переложении «Энеиды» (см. [Calder 1903]). Так, увидев сверкающую звезду, которая будто бы указывает путь, Анхиз говорит:
Is maith in celmuine, ar sé, is realta inchoisc eolais moir ┐seda conaire sut [Calder 190: 38] – Это добрый знак, сказал он, эта звезда дает знание великое и показывает нам путь.
Увидев же черных птиц, летающих вокруг головы Турна, Ютурна говорит ему:
A brathair inmuin, is celmuine bais soin ar rodilsighset de dei thu [Calder 1903: 196] – Милый брат, это знак смерти, ибо покинули боги тебя.
То есть, как видно из приведенных примеров, которых могло бы быть больше, лексема в тексте ирландской «Энеиды» (а точнее – в контексте «Энеиды» как традиции в целом) означает уже не собственно вербальный акт, оформляющий будущее, но скорее – знак, который следует разгадать и который может предвещать как удачу, так и беду.