Обратимся уже самостоятельно к одному из «темных» текстов Мог Рута. В качестве платы за свою магическую помощь Мог Рут, как мы помним, просит у Фиахи землю. Ему предлагают несколько земель, но он выбирает ту, где больше всего руды, подходя к этому, так сказать, геологически: он рассматривает образцы почвы и выбирает землю, содержащую железо. Затем он обращается к земле:
Sliab um figh.
figh um magh.
magh cu srothaibh sainemlaibh… [Sjoestedt 1927: 161]
Гора вокруг леса,
лес вокруг долины,
долина с ручьями обильными…
Естественно, и здесь нельзя не вспомнить гимн Аморгена, в котором он обращается к ирландской земле, перечисляя ее богатства: леса, море, реки, горы и так далее.
Итак, каков же наш вывод? Выводы здесь могут носить лишь предварительный характер, поскольку, как пыталась я показать, заговоры друида Мог Рута вполне разбираемы и переводимы, и их дальнейшая трактовка представляется более чем перспективной. Но в качестве вывода предварительного можно сказать, что все они в той или иной степени вписываются в уже существующую традицию описания словесной магии и имеют в качестве моделей уже известные компилятору прецедентные тексты. Прецедентна и сама тема – использование магии как оружия, что в свое время было описано компиляторами «Книги захватов Ирландии». И, как и там, магия друида направлена не на отдельную личность (короля или воина), но еще скорее на природу, на землю в целом, на погоду и все прочее. И человек как объект такой магии изображается еще и как частичка этого мира.
Глава 9О друидических предречениях как вербализации будущего
В саге «Осада Друм Дувгайре», анализом которой мы закончили предыдущий цикл очерков, посвященных в основном магии, применяемой в битве и сражении, содержится находящийся в самом начале эпизод, который отчасти может объяснить неправое поведение в основном «праведного» короля Кормака мак Арта по отношению к мунстерцам и их королю Фиахе Муллехану («Широкое темя»). Согласно тексту саги, в самом начале правления Кормака ему явился сам бог Энгус и предрек ему некое бедствие, которое ему придется пережить:
Кормак спросил у него: Тот ли ты человек, которого мы ищем?
– Да, то я, – ответил Энгус, – и зачем вы ищете меня?
– Потому что я хочу спросить тебя о моем будущем, если ты знаешь его.
– Я знаю его, – ответил Энгус.
– Настигнет ли меня бедствие? – спросил Кормак.
– Да, настигнет, – сказал Энгус. – Но у тебя будет выбор. Что ты предпочтешь – бедствия в начале твоего правления, в середине или в конце?
– Дай мне процветание в начале и в конце моего правления, и когда я буду на пике власти в середине правления – дай беде случиться. Что же это будет?
– Наступит бедствие скота, и ты тщетно будешь искать коров по всему Финну и Лейнстеру, и по семи племенам Тары, и по всем своим территориям.
– Почему это случится со мной? – сказал Кормак.
– Я не отвечу тебе на это, – сказал Энгус, – но я дам тебе совет – руководствуйся своими собственными решениями и не следуй совету женщины или раба или слуги.
После этого Энгус попрощался и вернулся в долину реки Бойне[123].
Посланное богом Энгусом испытание, а именно так я склонна расценивать случившееся бедствие – падеж скота, как можно предположить, призвано было служить своего рода тестом на праведность поведения верховного короля в якобы неожиданных неблагоприятных экономических условиях. Однако, как кажется, король Кормак это испытание не выдержал, скорее всего потому, что в целом интерпретировал предречение бога Энгуса и его глубинный смысл не совсем верно. Бедствием (испытанием) он счел не столько напавший на скот мор, сколько последствия развязанной им же самим несправедливой войны.
Отчасти, возможно, данное непонимание коренится в коммуникативной двусмысленности употребленного в тексте слова turbród ‘нарушение закона, проблема, препятствие’ (к реконструируемому глаголу t-are-broí ‘разбивать, нарушать’). В оригинале Кормак спрашивает Энгуса – In mbia turmbród oramsa? – что можно трактовать и как «будут ли мне препятствия, бедствия» и «будут ли у меня нарушения правления»[124]. Лексема turbród как термин юридический представляет собой довольно сложное понятие (существуют даже тексты, посвященные его трактовке, – dliged turbada ‘правила нарушений’ (см. [Kelly 1988: 280, 62, 97 et passim]). В дальнейшем лексема семантически сливается с омофоническим – turbaid ‘препятствие, задержка, проблема, несчастье’ (к форме *di-ro-ben ‘поражает ударом’), что в целом создает обширный семантический комплекс, в центре которого находится идея «препятствия, неприятности, проблемы», причем, что интересно, агенс и пациенс в лексеме собственно не выражены и могут трактоваться адресатом в зависимости от контекста.
То есть, иными словами, Кормак спрашивает: «придется ли мне пережить какие-то внешние препятствия или проблемы» или – «случится ли мне самому нарушить закон короля», не различая нюансов семантики самого понятия turbrόd. Кормак, что совершенно очевидно, понимает ответ Энгуса в первом смысле, и поэтому для него вся череда дальнейших явно неправедных поступков оказывается как бы запрограммированной и даже вынужденной. Но мы не знаем и не можем знать, что именно имел в виду как сам бог Энгус (в некой, видимо, существовавшей устной протоверсии саги, отсылающей к виртуальной реальности), так и компилятор дошедшей до нас версии текста.
Но у меня самой остается достаточно сомнений в том, что оценка действий короля Кормака с современных компилятору позиций оказывается неверной. Во-первых, тактика, которая нам сейчас может показаться «неправым правлением», воспринималась в среднеирландский период совершенно иначе: королю важно было продемонстрировать свою силу. Более того, как полагает Т. О’Каси, именно в этой саге демонстрируется важное для короля качество: мудрость и умение принимать нетривиальные решения в сложных ситуациях (см. [Ó Cathasaigh 1977: 91]). Во-вторых, возможно, посланные Энгусом «бедствия» или «испытания», попадавшие на середину правления Кормака, длившегося примерно 40 лет, то есть – на 21-м году правления, «на самом деле» можно трактовать как своего рода карнавальный тест. Так, как пишет Г. Далтон в работе о ритуальном убийстве ирландских правителей, раз в семь лет они могли быть подвержены как бы странной проверке: изгонялись, попирались, делались попытки их убить, появлялась толпа простолюдинов, одетых как бы в виде посланцев Иного мира, и так далее (см. [Dalton 1970]). Если король не пользовался популярностью и совершал ошибки, которые можно было трактовать как нарушение «правды правителя», наказание приходило как бы из Иного мира: король мог быть изгнан или убит, причем совершенно безнаказанно. Имя его убийцы в ряде случаев оставалось в тайне. Возможно, отголоски этого ритуала, скорее всего, имевшего достаточно архаический характер, можно найти в саге «Сватовство к Эмер» (поздняя версия), где об уладских королях говорится:
Воспитал Кимбаета Угайне Мор, сын Эдаха Буадаха. Уговорились они, что каждый из них станет править по семь лет. Три раза по семь человек поручились за это: семь друидов, семь филидов и семь вождей. Семь друидов, дабы связать их магическими заклятьями, семь филидов, дабы возвести на них позор и поношение, семь вождей, дабы изранить и убить их, коли не оставит один из них власть через семь лет, сохранив правду короля: урожай желудей каждый год, краски всякого цвета, ни одной смерти женщины в родах (пер. С. Шкунаева. [Михайлова, Шкунаев 1985: 39]).
В дальнейшем, как я понимаю, срок правления каждого короля мог продлеваться, но через каждые семь лет происходило его тестирование и, как мы бы сейчас это назвали, переизбрание. И происходили эти ритуалы примерно раз в семь лет, таким образом примерная датировка событий саги «Осада Друм Давгайре» 21-м годом правления короля как раз вписывается в данную теорию[125]. Но в таком случае сам факт продолжения правления Кормака означает, что испытание было им все-таки выдержано.
В разгар боевых действий, в которых перемешиваются воины, маги, странные животные, ожившие камни, плавящиеся холмы и все прочее, люди Кормака призывают его остановить это, на что тот отвечает, что должен довести до конца эту несправедливую войну против Мунстера, поскольку все эти страшные бедствия были ему предречены. Но верно понял он предречение, а точнее – назначение ему богом Энгусом сути тяжкого испытания или нет – не так важно, важнее то, что все описанные события король воспринимал не как последствия собственной зависти, алчности и странной ненависти к королю Мунстера Фиахае Плоскоголовому, а как некие неизбежные испытания, которые должен пережить не только он сам, но и весь его народ (см. выше).
В данном случае мы приближаемся к очень сложному вопросу: проблеме ценностной ориентации уже, конечно, не столько самих ирландских королей, сколько стоящих за рассказами о них установок компилятора текста. Тотальные бедствия, засухи, пожары, гибель многих людей – все это может оказаться на самом деле не собственно бедствием, но, с одной стороны, возможностью появления собственно еще одного нарратива, т. е. рассказа о бедствиях, который увековечит в нашем случае и Кормака, и погибшего в сражении короля Фиаху. Но, с другой стороны, обращаясь уже к логике не столько повествовательной, сколько логике самих персонажей, все описанные события, как можно было бы предположить, были призваны умилостивить бога Энгуса. То есть речь идет об огромном жертвоприношении, необходимом для дальнейшего существования ирландских земель. Последнее предположение сложно и спорно, однако оно находит подтверждение и в других текстах. Причем, естественно, тут вспоминаются страшные сущности Даниила Андреева, которые, по его мнению, в обмен на власть требуют от правителя заклания многих сотен людей (см. трактат «Роза мира»).