Два благородных отпрыска знатного рода жили в Ирландии, и о них повествует эта история. Это были другие, как Фиаха Плоскоголовый сын Эогана, подопечный Мог Рута и Кормак сын Арта, воспитанник Конна. И каждый потерял отца в битве при Мукрайме. И были они зачаты в один день – во вторник, перед тем как отправились отцы на битву Мукрайме. И тот и другой были рождены во вторник[131], спустя семь месяцев после зачатия, и семимесячные они оба (неопубл. пер. Т. Шингуровой).
Здесь, безусловно, происходит апелляция к более раннему тексту – саге «Битва при Мак Мукрама», в которой подробнее описано их рождение и зачатие. Хотя, строго говоря, компилятор в данном случае, как и во многих других, вряд ли ясно сознавал, что отсылает к определенному тексту, скорее речь идет о сюжете, который мог быть известен ему самому, но в деталях – мог и не быть. Это вопрос вообще очень сложный – что читал и какие сюжеты мог знать компилятор, а также последующий переписчик.
В саге «Битва при Маг Мукрама», действительно, эпизоды зачатия обоих королей даны почти зеркально. Фиаха:
Его отец Эоган (откуда потом и пошли мунстерские Эоганахты) накануне битвы отправился к Дилу, потомку Крега из людей Осрайге, что жил в Друм Дил. Был он слепым Друидом.
– Отправляйся со мной, – сказал Эоган, – дабы петь песни поношения этим людям и осмеивать их (снова – магия битвы. – Т. М.)
– Хорошо, – отвечал друид.
– Я пойду с тобой, любимый отец, – сказала Монха, дочь Дила. Монха была его возницей.
Так добрались они до Маг Клиах. Понял друид по речам Эогана, что тому суждено погибнуть (не отсылка ли к отречению Петра? ирл. – lommtru).
– Скажи, о Эоган, – спросил он, – есть ли у тебя потомство?
– Не так уж оно велико, – отвечал Эоган.
– Тогда, дочь моя, – сказал друид, – возляг с Эоганом, и, быть может, королевскую власть над Мунстером навеки получит мое потомство.
Тогда устроили им ложе, и славное потомство зачали они на нем – Фиаха Муллетана, сына Эогана. (пер. С. Шкунаева)
Кормак:
Между тем отправился Арт, сын Конна, на запад через Синанд с великим воинством ирландцев. В ночь перед битвой остановился он у Олкаха, кузнеца[132] из коннахтцев. /…/
– Сколько у тебя детей, о Арт? – спросил кузнец.
– Один сын, – отвечал тот.
– Воистину, это немного, – сказал кузнец. – Ложись сегодня с моей дочерью, ибо предсказано (?!), что народится от меня потомство с великой властью.
Так и было. Велик был Кормак, сын Арта, сына Конна.
Провел Арт ту ночь с девушкой. Тогда-то и зачал он Кормака. И сказал Арт девушке, что понесет она сына, которому суждено стать королем Ирландии.
В сражении оба погибают от руки Лугайда, неправедного короля, но при этом молочного брата Эогана. То есть Эоган и Арт не убили друг друга, но их потомки оба могли претендовать на верховную власть, и речь идет не о кровной вражде между Кормаком и Фиахой, а о соперничестве. Но сейчас нас интересует не это.
Во фрагменте о рождении (точнее – зачатии) Кормака говорится о неясных предсказаниях, причем дважды, но при этом не дается никакой ссылки на источник этих предсказаний.
В описании уже не зачатия, но рождения Фиахи, напротив, присутствует интересный эпизод, объясняющий происхождение его прозвища – «Широкое темя»:
А вот отчего звался он Фиаха Муллетан. Охватили Монха, дочь Дила, детородные муки у Ат Неменд, что на реке Сиур.
– Горе, что не разродишься ты завтрашним утром, – сказал ее отец, – ибо тогда навеки утвердилось бы в Ирландии твое потомство.
– Воистину, если не выйдет дитя у меня из бока, не родится он до того времени, – сказала девушка.
Потом вошла она в реку. И стоял в ней камень посредине брода. Оперлась о него девушка и сказала:
– Он облегчает меня.
Так оставалась она до утреннего часа назавтра.
– Воистину пришло время, – сказал тогда ее отец.
Позвали к ней женщин, но испустила дух девушка, а голова ребенка расплющилась о камень. Оттого и зовется он Фиаха Широкое темя. (пер. С. Шкунавева).
Существует более короткий рассказ об этом же эпизоде, вынесенный в отдельную сагу о рождении Фиахи (сохранилась в «Желтой книге Лекана»). В этом варианте несколько отличаются детали: имя друида Трет, а не Дил, Эоган сам просто ради удовольствия решает возлечь с дочерью друида, причем тот не спрашивает его заранее о потомстве, и в тексте не сказано, что друид предвидел гибель Эогана. Однако предречение о счастливом для рождения дне сохранено (точнее – присутствует) почти полностью:
Faidid-i Moncha la h-Eogan iarsin, ┐ berid mac hi cind.ix. mis.i. Fiacha Muilleathan a ainm, ar intan tanic goa lamnad adbeart in drai fria: «Mad iniu bera do mac bid cland druad,
mad imarach bera, bid rig in mac ┐ bid rigda a cland.»
«Mina thi», ar si, «trem thaeb-sa, ni tharga in chonair choir co amairech».
Beirid Moncha a mac iarnamaireach la turcbail ngreini, uair is airi fa «Muillethan» [fair] uair roleth a cheand forsin cloich, ┐ maraid lathrach a chind forsin cloich beos. [Stokes 1890-a: 42].
Зачала Монха от того Эогана тогда и родила сына потом, то есть через девять месяцев. Фиаха Широкое темя было его имя, потому что когда пришел срок родов, сказал ей друид:
– Хорошо бы не сегодня, а завтра родила ты. Если сегодня ты родишь, будет он друидом, но если завтра – великим королем.
– Если только не выйдет он у меня из бока, он родится завтра. – сказал она.
И он родился с восходом солнца, но темя его расплющилось о камень, на который она опиралась.
В своем издании этого текста В. Стоукс дает небольшую преамбулу, в которой говорит о том, что предположительно в языческие времена у ирландцев существовало поверье о неких счастливых днях для рождения короля или героя. Правда, на этом он не останавливается, но далее рассуждает о том, что те же язычники не считали зазорным предложить гостю на ночь ни жену свою, ни сестру, ни дочь, не видя тут никакого бесчестья. И действительно, о каком бесчестье может идти речь, если в результате этой краткой связи родится великий король, и, таким образом, хозяин дома окажется его дедом и воспитателем.
В предречении друида о необходимости задержки родов в данной версии есть небольшое отличие – «сегодня он будет друидом». Но обращает на себя внимание практически формульное – «если не выйдет ребенок из моего бока».
Такую же формулу мы находим и в саге «Рождение Конхобара» (в одной из версий). Друид Катбад, который сам является отцом ребенка, которого носит Несс, когда приходит ей срок разродиться, говорит:
– О женщина, если это в твоей власти, пусть лишь завтра, а не сегодня, принесет твое лоно то, что хранит оно. Будет тогда твой сын королем Улада или даже всей Ирландии, и слава о нем навеки сохранится в наших землях. И запомнится этот день, как запомнится день появления на свет Иисуса, сына всемогущего Бога.
– Я сделаю так, – сказала Несс. – Один лишь у него путь, и освобожу я его тогда, когда будет надо.
И вышла Несс на луг на берегу реки Конхобар. Села она на камень у самого края. И опять стала она испытывать родовые муки. И сказал тогда Катбад и предрек рождение Конхобара…
В своей дипломной работе, посвященной анализу саги «Осада Друм Думгайре», Т. Шингурова, естественно, обращает внимание на сходство этих эпизодов. Однако, как ни странно, не видит здесь бродячего мотива, но считает, что факт искусственного продления перинатального состояния ребенка логичен и объясняется наивными представлениями о физиологии:
«Может, за этим распространенным сюжетом кроется вполне естественное объяснение. Недоношенный ребенок обычно слабый и больной, а иногда и умственно не развит. Поэтому нахождение в утробе матери сверх положенного срока могло считаться чрезвычайно полезным. Таким образом, ребенок, роды которого были задержаны, в глазах людей появлялся на свет лучшим, уникальным и с правом превосходства. То есть, помимо наследственных качеств (так как такие истории рассказывают в основном про знатных людей), он получал еще природную силу и ум».
Вряд ли это так, учитывая необычайное сходство эпизодов на формальном уровне (в теме камня, на который выпадает будущий король, она справедливо видит намек на знаменитый Lia fail – «камень судьбы», который кричал, когда на него наступал будущий король[133]) и даже на вербальном. Скорее речь идет о бродячем мотиве, но бродячем – на уровне традиции ирландской или заимствованном откуда-то извне?[134] Как пишет Т. Шингурова в предыдущем абзаце:
«Стоит отметить, что и задержка родов с целью рождения великого короля встречается у разных народов индоевропейской семьи. Например, матери Александра Македонского тоже было предсказано, что если ее ребенок родится позже назначенного срока, то он станет великим монархом».
То есть, как можно понять из ее логики, мотив задержки родов будущего великого короля объясняется, во‑первых, физиологией, во‑вторых, возникает спонтанно и параллельно у разных народов, в разные эпохи и в разных исторических ситуациях. Но упомянутое ею слово «индоевропейских», видимо, предполагает, что здесь также присутствует некое генетическое тождество возникающих мотивов, истоки которых коренятся в отдаленной и. е. общности. Но на самом деле это вопрос очень сложный. Теоретически такой подход возможен, и именно так, например, решается многими исследователями оценка происхождения темы неувядающей славы, которая помогает преодолеть смерть.
Понятие вечной славы, которая отчасти может быть названа эквивалентом бессмертия, принадлежит к древнейшему слою индоевропейского поэтического языка. «Мы убеждены, – пишет, например, Э. Бенвенист, – что понятие славы является одним из самых древних и неизменных в индоевропейском мире – ведийское ś